Помнит только острое, неприличное удовольствие — его не должно быть, Мерлин, ему даже не нравился этот доступный мальчишка, да Гарри даже парни-то не нравятся!
Драко. Малфой.
Выглядящий таким беззащитным и совершенно сломленным.
Гарри хочется себя заавадить, но вместо этого он, как последний идиот, спустя несколько недель, проведённых в бесконечной хандре, снова аппарирует к Малфой-мэнору. Гермиона и Рон, должно быть, жутко волнуются, так долго получая от друга лишь скупые короткие записки о том, что у него всё в порядке. Должно быть…
А он, Малфой, он волнуется? Хотя бы ждёт — ну, хоть крупицей своей души ждёт Гарри?
Дом встречает его неприветливо, но это уже почти привычно. Даже странно, как за два посещения можно выучить огромный особняк. Поттер заглядывает в столовую, но там только пустота. В библиотеке — гробовая тишина пустых полок. В комнате Малфоя (он нашёл её уже без Рона) — запустение и паутина в углу. Где же ты живёшь, Драко?
Как же ты живёшь?
Поттер обходит особняк, но не находит Малфоя. Ни следа его присутствия — нетронутый слой пыли на втором этаже, жирные пауки на первом. В прошлый раз он и не задумался о том, что Драко, высокомерный, избалованный Драко никогда не стал бы жить в таких условиях. В прошлый раз он и не задумался о том, что жить здесь невозможно.
Значит, он где-то нашёл себе приют. Как он расплачивается за крышу над головой и тёплую постель?
Зверь поднимает голову внутри, там, в груди, и утробно рычит. Гарри почти готов вторить ему, он прижимается пылающим лбом к грязной стене, тяжело дышит, кусает в кровь губы. Бьёт наобум, не глядя, разбивая костяшки…
— Поттер, мэнор и так едва держится, — холодно произносит кто-то позади. Гарри оборачивается — и, Мерлин, да. Драко ещё худее, чем он его помнит. Костлявый, слишком высокий, слишком усталый. Он стоит, привалившись плечом к стене, и отчего-то Гарри кажется, что без этой опоры Малфой рухнет на землю. Он растерянно и чуть изумлённо смотрит на такого непривычного, такого странного Хорька (да какой он теперь Хорёк) и с отчаянием понимает: финиш. Это дерьмо из него не вытравишь. Это навсегда.
— Драко, слушай, я… может, я правда могу чем-то помочь? Может, поживёшь у меня? — еле слышный выдох, спонтанное решение, которое больно отзывается в животе. Пара фраз. Но этого хватает, чтобы вывести блондина из себя; ярость придаёт ему силы, он бросается на Поттера, впиваясь пальцами в его шею, захлёбываясь, рычит:
— Решил снова поиграть в героя, Поттер-р-р-р? Мне не нужны твои подачки. Мне не нужна твоя жалость. Лучше гордо сдохнуть, чем оказаться обязанным такому, как ты!
Гарри должно это задеть. Гарри должно стать горько и неприятно.
Но Малфой, Мерлин, Малфой… Живой, из плоти и крови. Такой худой, что можно пересчитать рёбра. Прижимается всем телом. Совсем непохоже на того мальчишку из клуба — как-то совершенно по-малфоевски. Что-то злобно шипит, глядя в глаза, а губы у него, губы, губы! Искусанные, с запекшейся кровью, тонкие губы, манящие к себе.
Гарри не знает, что он делает.
Кажется, это называется поцелуем.
Тёплые, тёплые. Даже горячие — кажется, будто на его собственных расплывается огромное уродливое пятно ожога.
Малфой неожиданно покорен. Он будто захлёбывается своими словами — стоит, позволяя прижимать его к себе, как тряпичную куклу, позволяет терзать губы, раздирать тоненькую корочку, чтобы снова хлынул солёный металл, позволяет языком забираться в рот…
Не отвечает.
А когда Гарри отстраняется, на тонких светлых ресницах дрожит одна-единственная слезинка.
Малфой никогда не позволил бы себе большего, чем это. И Поттер отшатывается. Его прошивает волной жгучей, неописуемой вины, ему стыдно, ему мерзко за себя, за своё тело, предавшее его, за то, что там, там, в животе, от близости Малфоя жарко и тяжело…
— Драко, я… — он замолкает. Какие тут подобрать слова? О, Моргана.
— Поттер, — голос у Драко едва слышный, приходится напрягать слух, чтобы разобрать слова. Наверное, у него дрожат губы, но Драко опускает голову, и светлые волосы прячут его лицо. — Поттер, если ты ещё раз, если ты…
— Нет, нет! — Гарри путается в словах, отчаянно мотает головой и сжимает кулаки, искренне ненавидя себя за это. — Прости, прости, я не знаю, что на меня нашло, я просто, ты, я…
— Я понял, — тон ледяной, точно скальпелем режет. Малфой отходит от него на шаг, стараясь скрыть дрожь в непослушных, ослабевших ногах, приваливается к стене. Его мутит и морозит. Кажется, сейчас стошнит.
И он был бы так счастлив, если бы дело было в поцелуе Поттера.
Но щёки и губы горят огнём, а сердце в груди заходится аритмичным воем.
— Уходи, — просит Драко, зажмуриваясь, и Гарри не рискует к нему приблизиться. Только на секунду сжимает тонкое запястье и порывисто шепчет:
— Я принёс тебе еды. Пожалуйста, поешь. Это вовсе не жалость, я просто…
— Уходи! — кричит Малфой, и выходит совершенно истерично.
Гарри впадает в депрессию. Это какое-то безумие — он не видел Малфоя два года, два чёртовых года ему было плевать, а тут — Мерлин, х о ч е т так сильно, что впору думать о приворотном. Но зачем, зачем Драко, отшатывающемуся от его прикосновений, делать это? Значит, дело в Гарри. Значит, Гарри…
Неприятно. Противно. Внутри липко как-то, пусто, совсем как после Сириуса. Поттер уже знает, что это за чувство. Потеря. Но как потерять того, кто тебе не принадлежал? И как оправдаться перед самим собой, как найти причину сходящему с ума от близости Драко телу, сбивающемуся с ритма сердцу?
Гарри просто нужна девушка. Просто… нужна.
Но за те дни, что он лежит в одиночестве, как овощ, он так и не находит в себе желания её найти.
Они с друзьями не виделись два месяца. Эта странная, пугающая мысль прошивает Гарри насквозь; он подскакивает, торопливо шепчет заклинания, открывая камин, кусает губы. Гермиона, Гермиона, пожалуйста… Ты, ты. Без Рона. Одна. Ты нужна мне.
Записка с сумбурной, неловкой просьбой пропадает в когтистой лапе совы.
Гарри Поттер устало жмурится и опускается на диван. У него кружится голова — чёрт знает почему. То ли от волнения, то ли от того, что он давно не ел. Опять вспоминается Малфой. Надолго ли ему хватило того запаса еды, который Гарри оставил? И съел ли он вообще хоть что-то?
Жизненные резервы Малфоя на нуле.
Гарри стремится туда же. Видимо, из солидарности.
— Гарри? — у вышедшей из камина Гермионы обеспокоенный вид. — Гарри, мы так волновались, ты пропал, мы чуть с ума не сошли, я думала, это из-за ме…
Она осекается. С изумлением и неверием смотрит на него, небритого, посеревшего от бессонных ночей. Молча садится рядом на край дивана и хрипло, со страданием, которое заставляет сердце Гарри виновато сжаться, шепчет:
— Что ты с собой сделал?
— Герм, Герм, я… — у него кончаются слова. Гарри торопливо хватает её руку, только бы не ушла, и вздрагивает, как от удара. Кожа Малфоя на ощупь совсем другая. Тонкая, надавишь — останется синяк. Нежная.
Он так попал.
Поттер не знает, как ей сказать, как признаться. Он отрывисто, неловко, смущённо говорит:
— Гермиона, я влюбился.
— Мерлин, Гарри! — она вскидывает голову, и от этой солнечной улыбки ему хочется завыть в голос. Почему, почему он оставил её надолго, почему бросил одну, выдумав себе причину запереться? Рон переживёт, они отдалились друг от друга слишком сильно, чтобы быть лучшими друзьями, но Герм, его понимающая, милая Герм! — Кто она?
— Я… — Гарри кусает губы. — Герм, это он.
Она молчит. Секунду, другую, третью. Но не встаёт, не шагает порывисто к камину, не бросает злые, жестокие слова, чтобы попали прямо в цель. Только с совершенно необъяснимой ему нежностью говорит:
— Какая разница, Гарри?
— Он… не просто парень, — ему тяжело говорить. Будто признаётся в чём-то грязном, постыдном — но Малфой, Малфой с худыми запястьями и острыми скулами, Малфой не может быть чем-то грязным! — Это… Герм, чёрт, я…
— Драко, да? — спрашивает она спокойно и даже мягко, поглаживая его по волосам.
Гарри подскакивает так резко, что девушка невольно отшатывается. Он хватает Гермиону за плечи, почти отчаянно шепчет ей в лицо:
— Но откуда, откуда…
— Большая ненависть не возникает просто так, Гарри, — тихо отвечает Гермиона, прижимая его к себе, как маленького, и поглаживая по спине. — Рон ненавидел Малфоя за его происхождение. Завидовал. Ты ненавидел потому, что не мог позволить себе другого. Я… — она неловко улыбается, поджимает губы. — Я давно хотела тебе сказать, что ваши с ним отношения не похожи на отношения врагов. За врагов не борются до последнего, Гарри. Но ты, ты всегда был уверен в том, что тебя не поймут, если ты сделаешь неверный выбор. Джинни была верным, правда? Гриффиндор одобрял её — но не простил бы тебе Малфоя.
— Герм, Герм, откуда ты… — Поттер хватается за неё, даром что подруга ниже его на добрых полторы головы, утыкается носом в худое плечо. Гермиона грустно улыбается.
— Я девушка, Гарри. Мы видим такое. А сейчас… вам нужно поговорить. С Малфоем. Ещё раз.
Гарри не может сказать ей, почему Малфой не захочет его видеть. Признаться в подобном — всё равно что выдрать кусок мяса из своего тела.
Гермиона уходит только к ночи. Они ещё долго говорят, избегая темы о Малфое, и Гарри благодарен ей — липкое чувство одиночества отступает. Немного, совсем чуть-чуть.
Он не влюблён в Малфоя, совсем нет. Как могла Герм такое подумать? Как могла предположить, что старательно взращиваемая ненависть была симпатией, пережившей даже годы, в которые они не видели друг друга? Нет, нет, это что-то другое. Похоть. Всего лишь похоть. Мальчик вырос и научился видеть в людях ту красоту, которая возбуждает.
Вот и всё.
Гарри почему-то не верит себе самому.
Он засыпает только под утро, измученный и истощённый переживаниями.
А когда открывает глаза, видит Малфоя. Малфоя — самого натурального. Устало прижимающегося к спинке кресла в бесполезной попытке задремать. Что это, галлюцинация, морок, заклятие? Гарри не знает. Он ещё заторможенно думает после сна; жмурится, но когда открывает глаза, его личное проклятие не исчезает. Только усмехается и произносит:
— Настоящий, Поттер.
— Драко, но… ты… я…
— Хватит мямлить, — неожиданно холодно обрывает его Драко. Поттер непременно поверил бы его тону, но Малфоя снова выдают руки. Непростительная слабость для аристократа.
— Почему ты пришёл? — спрашивает Гарри, и Драко едва заметно вздрагивает. Закрывает глаза и отрицательно мотает головой. Он не скажет — упрямый и гордый. Поттер закусывает губу, разглядывая его истончившиеся ещё сильнее руки, а потом говорит:
— Как радушный хозяин, я должен накормить тебя завтраком. Возражения не принимаются.
— Идиот, — говорит Драко, но, поджимая губы, кивает. Выходит совсем слабо. У него осталось так мало сил, их едва хватило на то, чтобы поговорить с этой грязнокровкой. А оправдание, придуманное Поттером, не задевает фамильную гордость.
Они едят яичницу с беконом в полной тишине, не глядя друг на друга.
А потом Гарри неловко говорит:
— И всё же, Драко, я не понимаю.
— Мэнор вот-вот рухнет, — коротко отвечает Малфой. Невиданная откровенность с его стороны — он сжимает зубы, передёргивает плечами. И выглядит таким несчастным, таким измученным, что у Гарри к чертям сносит крышу. Он приходит в себя на полу, сжимающим дрожащие пальцы и утыкающимся лбом в худые колени.
Интересно, какое у Драко сейчас выражение лица.
— Мерлин, Поттер, — голос Малфоя звучит потрясённо. Он осторожно и недоверчиво опускает ладонь на черноволосую макушку и замирает, когда Гарри подставляется. — Поттер, в каком же ты дерьме…
— Знаю, Малфой, — Гарри старается скрыть дрожь в голосе. Царапает колючей щекой мягкую ладонь, хрипловато шепчет:
— И, кажется, это дерьмо меня доконает.
— Я… — он впервые слышит открытую неуверенность в голосе Драко, но когда поднимает голову, лицо того уже превращается в каменную маску, и Малфой бросает холодно, будто бы равнодушно, будто бы невзначай:
— Давай попробуем, Поттер.
— Что? Но почему? — Гарри растерянно закусывает губу.
Драко не отвечает.
Поттеру необязательно знать, что Пожиратели были теми ещё ублюдками. Что в списке их развлечений было не только трахнуть Нарциссу Малфой, не только поиздеваться над Люциусом. Что после этого хочется верить хоть во что-нибудь. Хоть кому-нибудь.
— Только осторожно, — хрипловато просит он и жмурится, потому что просьба звучит совершенно унизительной.
Гарри сходит с ума. Как он умудрился донести Драко, совсем лёгкого и костлявого, до кровати, как умудрился опустить на простыни, нависнув сверху, он не помнит. Неважные, мелкие события. Важно то, что губы чужие всё такие же тёплые, с лёгким горьковатым привкусом кофе. Важно, что Драко не отстраняется и не пытается сбежать. Целует в ответ неловко, скомкано. Будто бы неумело.
И дрожит судорожно, когда прохладные пальцы Поттера забираются под его одежду, когда оглаживают впалый живот и рёбра.
Гарри сходит с ума. Гарри всё слишком, Гарри трётся бёдрами о чужие, надсадно и хрипло стонет, целует гибкую тонкую шею, покрывая кожу засосами. Он забывает об обещании быть осторожным, он стягивает с Драко штаны, не замечая чужой дрожи, грубовато и резко надрачивает ему.
И замирает, когда слышит тихий всхлип.
Драко Малфой не мог его издать. Драко Малфой никогда не плачет. Ни-ког-да.
Но он усиленно отворачивает лицо и цепляется побелевшими от напряжения пальцами за простынь.
— Драко? — Гарри чувствует острый, мучительный укол вины, суетливо обнимает, гладит, трогает везде, где может, прижимает к себе, шепчет в светловолосую макушку:
— Драко, Драко, чёрт, прости…
— Поттер, — а голос хриплый, точно Малфой старательно сдерживает гнев. Или панику. — Закрой уже рот и продолжай.
Но Гарри не нужно так. Гарри не хочет, чтобы он, Драко, такой прекрасный Драко дрожал от напряжения и желания отодвинуться. Чтобы сглатывал и уговаривал себя не реветь, как последняя девчонка.
Мерлин, Гарри же даже не подумал о том, что…
Он касается широкого розового шрама — прямо над пахом, в низу живота. Драко дёргается, мотает головой отчаянно, шипит что-то сумасшедшее, смотрит ополоумевшими, испуганными глазами, мечется, почти орёт:
— Нет, нет, нетнетнет, нет, пожалуйста, не…
И замолкает. Точно заводная игрушка, у которой закончился заряд.
А Гарри пугается. Совершенно необъяснимо пугается. Прижимает к себе судорожно дрожащее тело, целует Драко во влажные, солёные щёки (и ему страшно, ему мерзко оттого, что он довёл Малфоя до такого), гладит, шепчет тихо:
— Ну, ну, Драко, Драко, успокойся, хороший мой, Драко…
— Поттер, — голос у Малфоя безжизненный, а взгляд болезненный. — Поттер, я не могу.
Гарри не спрашивает, откуда шрам. Откуда безумная паника. Он всё понимает — и глухая ярость затапливает грудь.
Он найдёт всех сбежавших Пожирателей. Лично. И убьёт каждого.
Нет, не так.
Не убьёт.
Отплатит той же монетой. Чтобы тоже дрожали и сдерживали слёзы, как Драко, хрупкий, измученный Драко, лежащий на простынях под ним.
— Тихо, тихо, — Гарри касается успокаивающе его виска, обещает хрипло:
— Я буду делать всё очень медленно, хорошо? Скажи мне, если станет совсем плохо.
Малфой кивает, а Гарри внезапно осознаёт — не скажет. Ни за что не скажет. Слишком гордый.
Какой же ты, Поттер, мудак. Какой же ты…
Он осторожно прикасается губами к тонкой ключице, ласкает неспешно, старательно, вылизывает щедрыми мазками языка. Ищет чувствительные зоны, укромные местечки. Медленно-медленно, оставляя возможность передумать, накрывает ладонью вялый член, проходится пальцами по чувствительной головке, в коротком прикосновении очерчивает крохотную дырочку уретры. Спускается к мошонке, перекатывает её в пальцах, трёт чувствительный участок под ней.