— Он сам поймет? Вы так сейчас сказали?
А если у него судачья кровь?
А если там, где у людей любовь,
Здесь лишь проекты, балки и детали?
Он все поймет? А если он плевал,
Что в чьем-то сердце то огонь, то дрожь?
А если он не человек — чертеж?!
Сухой пунктир! Бездушный интеграл!
«Гостья» Эдуард Асадов
Как же сказала та, с конским хвостом?.. «Престарелый импотент, который дрочит на своё отражение и сдохнет в одиночестве». А вторая расхохоталась. Они обе расхохотались. И ещё что-то было про маленький член. Безмозглые девицы. Разумеется, они не могут сдать элементарную работу, если только и думают, что о его члене. Как вообще они могут рассуждать о том, чего не видели? И уж чего они теперь точно не увидят — удовлетворительной оценки по матанализу в своих зачётках. Удовлетворительной. Никогда не вдумывался, а теперь это слово, совершенно обычное, обрело некий сексуальный подтекст. У него был тяжелый день. С чего они взяли, что он импотент? Нет, его это не задевало. Просто, где логика? Был у него секс. Очень даже регулярный. Каждую субботу после пар он обедал, потом доезжал до Цветочного парка, шёл два квартала пешком и ровно в 16:00 его ждала Йоко. Вот уже шесть лет он не изменял этой схеме. Не изменял. Тут тоже подтекст? А почему он, спрашивается, должен был изменять? Его всё устраивало. Он постоянный. «Постоянный» — не равно «импотент». И ещё это «дрочит на своё отражение…». Это же очевидное логическое противоречие! Потому что если уж он импотент, то КАК! Как импотент может дрочить?! Ради всего святого, эти мысли следовало пресечь ещё на повороте у газетного киоска. Но не получалось. Придется им выбрать что-то одно. Либо импотент и маленький член, либо дрочит и маленький член. Тому, что у него маленький член, по условиям задачи, к сожалению, ничего не противоречило.
Таким образом, за 12 минут пути от университета до дома, Сасори всё-таки утвердился в том, что он не импотент. Но настроение у него было ни к чёрту. Он устал. Проверка контрольных работ обещала сожрать весь сегодняшний вечер и, частично, завтрашний день. Но откладывать — это не про него. Он был из тех, для кого дело всегда побеждало в списке приоритетов. Из тех, кто оставляет напоследок самый вкусный шарик ванильного мороженого и давится фисташковым. Или даже, скорее, из тех, кто не способен был купить себе мороженое в принципе. Да-да. Импотент. Но в особом, не физиологическом смысле. Сасори одолевал неизлечимый недуг. Абсолютная неспособность получать удовольствие от чего-либо. Которая превращала профессора Акасуну, в мягко говоря, не самого приятного человека. И из всех с кем он пересекался: коллег, студентов, продавцов в супермаркете, бывших друзей, бывших женщин, бывших арендодателей — только соседка по лестничной клетке умудрялась обманываться по поводу его выдающихся личностных качеств. Фантазии ей было не занимать. Так, например, его категорическое нежелание здороваться она принимала за сдержанность, привычку носить одинаковые серые костюмы — за стабильность, занудство — за незаурядный ум, перфекционизм за аккуратность, откровенную грубость — за умение настоять на своём, хамство — за остроумие. Сакура пребывала в состоянии тотальной изоляции от реального положения вещей, посредством розовой непроницаемой пелены влюбленности. Вестимо.
Они пересекались в лифте. Потому что Сасори был точен, как городские часы, а Сакура знала об этой его особенности. Сегодня ей пришлось непросто. Смену в закусочной сдвинули на полчаса из-за того что Ли заболел и некому было передать ключи. Но Сакура не могла пропустить совместную поездку в лифте. Она слиняла раньше времени, рассчитывая, что никто не заметит. А если и заметят — что с того? Это её пятое место работы за три месяца. Ничего не складывалось. В цветочной лавке — неудобная форменная одежда, в кофейне её раздражала коллега, в ателье было скучно до жути, в пиццерии приходилось слишком много торчать на кухне и волосы пахли пиццей… Теперь вот закусочная. Сакура не держалась и за неё тоже. Всё, что интересовало её на самом деле — так это толстенный учебник по «Дифференциальному исчислению», который составлял примерно четыре трети от общего веса её тряпичной сумки. Или три четвёртых, запомнить она никак не могла. Математика — совершенно не её стихия. Но Сакуре казалось, что это единственный путь к сердцу её (тонко организованного, до крайности образованного, эмоционально парализованного) избранника. Сакура представляла, как однажды они столкнутся в лифте и она вдруг, совершенно случайно, начнёт сыпать терминами и разными специфическими историями на тему «исчислений», дифференциальных и не слишком, чем возбудит, наконец, в профессоре живой интерес. Возбудит, да.
Здесь читателю может показаться, что Сакура дура. Потому, необходимо уточнить, что это не так. Просто она всё перепробовала. Откровенные наряды, духи с феромонами, воскресное печенье в красивой корзиночке под его дверью. Ноль. Никакой реакции. Однажды она отчаялась и попросила его помочь прибить картину к стене, предлог, чтобы заманить Сасори в гости. Но тот ответил, что не представляет, почему она думает, что он справится с этим лучше неё. И ушёл. «Дифференциальные исчисления» — были её последней надеждой. Впрочем, за две недели дальше пятой страницы, то есть дальше введения, она не продвинулась. Хотя старалась изо всех сил. Сегодня вот даже взяла книгу с собой на работу.
Обычно, в ожидании появления Сасори, приходилось делать вид, будто она не может справиться с замком почтового ящика. Ящики висели вдоль стены, прямо рядом с лифтом, что было как нельзя кстати. Сакура нарочито звенела связкой ключей, когда Сасори появлялся на лестнице, она говорила что-то вроде: «ну же, дурацкий кусок железа!», дергала ручку, а стоило профессору Акасуна нажать кнопку вызова, как ключ удивительным образом проворачивался в замочной скважине, в ящике ничерта не обнаруживалось, и Сакура лучезарно улыбаясь, заскакивала в кабину в последний момент. Она говорила ему «Добрый вечер», он вежливо кивал (в лучшем случае) или игнорировал (в худшем). Его ответ на «добрый вечер» был единственной варьируемой деталью этого ритуала. Остальное оставалось неизменно, железно, бескомпромиссно.
Сегодня же всё пошло наперекосяк, начиная с клятого почтового ящика, а возможно даже раньше. Когда Сакура уже подходила к дому, ей вдруг ни с того, ни с сего, начал трезвонить хозяин закусочной. Она скинула его четыре раза, пока не получила огромную смску, которая ко всему прочему ещё и не целиком прогрузилась. Читать её Сакура не стала, она опаздывала. Просто сунула телефон в карман. Но эти дурацкие звонки лишили её драгоценных 30-40 секунд времени. Мелочь? Расскажите это биатлонистам, бегунам, гонщикам «Формулы 1» и девушке, которая, повернув за угол, вдруг обнаружила, что её профессор уже почти перешел дорогу. Как он был красив! Волосы в лёгком беспорядке, надменный взгляд, напряженно расправленные плечи. Стоял на разделительной полосе, ожидая, пока загорится зеленый светофор. Хотя в обе стороны ни одной машины видно не было, сколько глаз хватало. Быстро прикинув расстояние от перехода до подъезда, соотнеся его с расстоянием от подъезда до угла, Сакура поняла, что необходимо ускоряться. Это она и сделала. Ломанула к подъезду, как ненормальная. Чуть не растянулась, споткнувшись о бордюр. Почти сбила с ног госпожу Ямото с её долбаной маленькой собачкой (облаяли Сакуру обе). Взбежала по лестнице через две ступени, словно семилетний мальчуган, а не девушка в относительно короткой юбке, на каблуках. Судорожно нажала на кнопку вызова и попыталась перевести дух, чтобы выглядеть более-менее привлекательной к его появлению. Появиться он должен был вот-вот. Когда Сакура заворачивала, он был уже у двери. Фух.
Дыхание выровнялось. Волны волос были перекинуты сначала на правую сторону, потом на левую, потом Сакура перевязала их в хвост. Лифт пришел, с девятого этажа (!), а Сасори всё не появлялся. Она нерешительно полезла в карман за связкой ключей. Будет странно, если он зайдёт, а она всё ещё здесь, ведь он тоже видел, как она пробежала мимо. Что ж, ящику суждено было в очередной раз послужить временным буфером до появления профессора. Рука Сакуры небрежно впихнула ключ в скважину и немного провернула его, пока сама Сакура недоуменно косилась на дверь. Профессор не возникал. Но ведь она видела! Видела его! Быть может, он споткнулся, сломал ногу (бедняжка) и теперь некому будет о нём позаботиться?.. Спустя несколько бесконечно долгих минут Сакура всерьёз начала волноваться. Она уже собиралась было выскочить обратно на улицу, и дёрнула на себя связку ключей, но та не поддалась. Тут-то и обнаружилась первая локальная катастрофа. Вместо маленького круглого ключа от почтового ящика, Сакура впихнула в скважину квадратный, от банковской ячейки. И тот застрял в замке намертво. В этот самый момент дверь подъезда распахнул профессор, который бросил на неё взгляд, наполовину состоящий из растерянности, наполовину ещё из чего-то максимально недоброжелательного.
— Дурацкий кусок железа! — выпалила Сакура с небывалой искренностью и ещё раз рванула ключи на себя. Ничего не произошло. Профессор начал свое восхождение по лестнице. Лифт стоял здесь, на первом этаже, ведь она сама его вызвала. И можно было просто пропустить сегодняшнюю совместную поездку. Но не такова была Харуно Сакура. Тряпичная сумка ухнула на пол с тяжелым глухим «пуф!». Сакура перехватила ключ покрепче, теперь уже двумя руками. Как раз в эту секунду профессор бесцеремонно переступил через «Дифференциальные исчисления» и нажал кнопку вызова.
— Добрый вечер, — натужно улыбнулась Сакура через плечо.
— Не добрый, — мрачно изрёк профессор и зачем-то нажал на кнопку ещё раз.
Его ответ охотницу за счастьем смутил, но тут ключ поддался и дверца почтового ящика, согнутая почти вдвое, распахнулась. Дверь лифта тоже отворилась, со скрипом, напоминающим предсмертный стон некрупного дикого животного. Профессор шагнул внутрь. На Сакуру из ящика, пустовавшего не один год, вывалилось сразу штук десять писем. Все они равномерно устлали пол, а одно даже спикировало, аки бумажный самолетик, до батареи (черт знает куда). Сакура округлила глаза, а затем улыбнулась профессору с отчаянным очарованием.
— Не придержите?
— Разумеется, — ответил он, надавив кнопку «принудительно закрыть». Двери принялись плавно и фатально смыкаться, пока Сакура с мощностью промышленного пылесоса сгребала в свою сумку письма, вместе с оберткой от «Сникерса» и парой бычков. Сасори не без злорадства наблюдал за этим процессом. Он ликовал! Хотя бы сегодня ему удастся проехать в кабине одному, без этой сумасшедшей, которая по его наблюдениям работала дневной стриптизёршей. Иных объяснений для смены форменной одежды каждую неделю он найти не мог. В мире Сасори люди не меняют работу чаще, чем раз в десять лет. Обзор становился всё уже и уже, двери закрывались, стриптизёрше было ни за что не успеть. Профессор прикрыл глаза в блаженном предвкушении одиночества, не зря он, как идиот, ждал снаружи, пока она уедет. Двери заключительно скрипнули, казалось бы, а потом раздался жуткий грохот. Сасори подскочил на месте и недоуменно уставился на корешок книги, встрявший между двумя створками лифта. Впервые «Дифференциальные исчисления» нанесли профессору такой нешуточный психологической урон. Лифт застонал и, поддавшись варварскому приему, впустил запыхавшуюся соседку в тесную кабину. Та ввалилась внутрь и, о дерзость, поблагодарила его за то, что он подождал!
— Вы спятили?! — вскричал Сасори, стоило кабине тронуться.
Одержавшая победу Сакура даже не сразу поняла, что его возмущение адресовано ей лично. Она вскинулась и нелепо заморгала, пытаясь придумать, что ещё Сасори мог иметь в виду. Но не придумала.
— Вы это мне?..
— А здесь, что, есть ещё кто-то, кроме Вас?!
— Нет, но…
— Вот я и спрашиваю! Вас! Вы спятили?!
— А что я такого сделала?
— Вломились в мой лифт!!!
Тут уже профессор сам немного себя испугался, потому как в последний раз он повышал голос ещё будучи руководителем научной группы, лет семь назад. И было за что. Эти идиоты тормозили проект. А тут всего лишь его соседка. Пусть суетливая, пусть глупая, пусть зарабатывающая деньги непостижимым грязным ремеслом, но грехи её были далеки от выходок его безмозглых коллег. Сасори понимал. Его довели эти сучьи студентки, приговорившие профессора к одиночеству и импотенции. Нельзя позволять себе так срываться на женщинах, которые знают, где он живёт. Ему ведь еще долгие годы делить с этой девицей лестничную клетку. Но пока данная мысль посетила светлую голову Сасори, внутри Сакуры случился настоящий переворот. Она вдруг осознала, что счастью не бывать, что он никогда не прибьёт в её доме картину, не станет есть воскресные печения, не оценит её тяги к глубокому знанию, что даже если Сасори сломает ногу — не ей о нём заботиться. И всё это чудовищное разоблачение выбило у неё почву из-под ног.
— Ваш лифт? — выдохнула Сакура оскорблённо. — Вот и поезжайте на нём ОДИН! А я пойду пешком!
Она яростно клацнула на кнопку третьего этажа. Та загорелась, обещая выпустить Сакуру на полдороги.
— Нет, — спохватился профессор Акасуна. — Не нужно. Я погорячился.
На глазах у разъярённой Сакуры он потянулся и отжал кнопку. Неслыханно! Она незамедлительно жмякнула ещё раз.
— Не смейте! Я выхожу!
— Не выходите.
Сасори снова потянулся. Кнопка, отжавшись, издала послушное «клац».
— Выхожу!!!
Клац!
— Что за истерики? — Клац. — Просто доедем до седьмого и разойдёмся, как ни в чём не бывало. Успокойтесь.
— Как ни в чем не бывало?
Клац! Клац! Клац!
— Прекратите колотить по щитку! Вы ненормальная?!
— О, я снова ненормальная!
КЛАЦ! КЛАЦ!
— Прекратите!
— Не хватайте меня за руки! — взвизгнула Сакура, хотя еще пару минут назад умерла бы за это. И какая-то часть её сердца, не затопленная слепой яростью, всколыхнулась от того, как Сасори бесцеремонно перехватил её за запястья и от того, как жар его дыхания впервые достиг зарумянившейся щеки. Она подняла на него взгляд, влюбленный и оттаявший. «Что если поцеловать его?» — мелькнула безумная мысль. Прямо сейчас! Почему нет? Сасори почувствовал исходящую от неё странную и опасную перемену. Но неправильно её истолковал. Ему вдруг показалось, что стриптизёрша сейчас кинется выцарапывать ему глаза, а там и до пророчества об импотенции недалеко. Он отдёрнул руки, словно от огня. Сам клацнул на кнопку третьего, не глядя, кулаком. Лифт встряхнуло, моргнул свет, и, жалобно стеная, механизм застопорился. Между третьим и четвертым этажами. Оба обалдело уставились сначала на щиток с кнопками, а потом друг на друга.
— Это всё Вы! — выпалили они одновременно.
— Мы застряли! — добавила Сакура.
— Спасибо, что сообщили, я без Вас бы не сообразил!
Сасори всплеснул руками, а потом принялся поочередно жать на все кнопки лифта, но тот не реагировал. Ради всего святого. Этот день не мог стать хуже, но становился с каждой секундой. После того, как он закончил перебирать кнопки, тем же самым занялась Сакура, несмотря на то, что профессор, не скрываясь, закатил глаза.
— Я же только что это сделал!
— С чего мне Вам доверять? Вы картину прибить не в состоянии.
Сасори не сразу понял, откуда растут ноги этого оскорбления, но когда понял, расхохотался.
— Представьте себе «не могу» в том контексте означало — не обязан! Я не обязан прибивать в вашем доме картины и доедать за вами тонны сдобы, с которыми Вы сами не справляетесь!