Вечер был очень приятным. Одри захотелось побыть немного одной, чтобы навести порядок в мыслях. Виолетта решила остаться в гостинице под предлогом, что прошедший день был очень долгим и ей хочется отдохнуть — хотя в действительности она осознавала, что и ей тоже необходимо побыть одной. Одри поняла, что воспоминания о прошлом вызвали у матери серьезное психическое напряжение, разбудили чувства, дремавшие уже много-много лет. Поэтому Одри, оставив мать в гостинице, отправилась прогуляться с Лордом по окрестностям. Гостиница, в которой они остановились, находилась неподалеку от замка Блуа, в уединенном и очаровательном местечке. Легкий ветерок шевелил густую листву, заставляя ее издавать непрерывный — оказывающий успокаивающее воздействие — шелест.
Именно в такой прогулке Одри сейчас и нуждалась. Она взглянула на усыпанное звездами небо и, глубоко вздохнув, слегка поежилась. Ей сейчас очень не хватало Джона. Хотелось почувствовать тепло его сильного тела. Его запах, который она так настойчиво пыталась изгнать из своего шкафа, снова стал дразнить ее обоняние — казалось, этот запах принес сюда вечерний ветерок. Одри медленно покрутила головой, пытаясь снять возникшее напряжение в шее, а заодно и отогнать нахлынувшие воспоминания. Теперь она была одна и больше не могла делиться с Джоном мыслями и переживаниями.
Она пыталась быть справедливой по отношению ко всем — и в первую очередь по отношению к своей матери, — однако при этом чувствовала себя обманутой всеми, кого любила и с кем была неразрывно связана история ее жизни — жизни, расстилавшейся позади подобно сказочному ковру, сотканному из воспоминаний ее — безвозвратно ушедшего в прошлое — детства. Каждый раз, когда Одри обращала взор в прошлое, она видела «Виллоу-Хаус» и те приятные события, которые там происходили. Она всегда чувствовала себя счастливой, думая о том, что в ее жизни происходили эти события и что она выросла в семье, которую считала благополучной. Когда Одри пошла в школу и стала там общаться с девочками своего возраста, она имела возможность увидеть, как жизнь некоторых из них омрачается разводом родителей, как ими почти не интересуются их бабушки и дедушки и даже как им приходится переходить в школу-интернат, потому что у родителей нет на них времени. Детство Одри было наполнено семейными застольями, выездами на природу, поездками в Лондон вместе с тетей Дженни, историями, рассказываемыми вечером у камина. Во время таких посиделок дедушка обычно дремал, сидя с трубкой во рту, и лишь иногда качал головой, чтобы показать, что он не спит. Даже сейчас, вспоминая об этом, Одри не могла не улыбнуться. Да, ее детство было счастливым. Она помнила, как однажды среди родителей ее сверстниц пронеслась прямо-таки настоящая эпидемия разводов. Некоторым из ее подружек тогда пришлось перейти в другую школу, потому что их родители, разведясь, сменили место жительства. Почти всегда в подобных случаях матери девочек переезжали на какое-то время к своим родителям и забирали с собой дочерей. Одри пришлось тогда расстаться с лучшей школьной подругой — Джудит. Они, правда, потом некоторое время переписывались, но когда обе перешли из начальной школы в среднюю, их переписка постепенно сошла на нет. Где, интересно, Джудит сейчас?
Одри стала искать объяснения. Могла ли она обвинять свою мать в том, что та захотела, чтобы ее жизнь шла своим чередом, и упрятала воспоминания в самый дальний ящик памяти? А может, Виолетта была всего лишь одной из пешек, не играющих почти никакой роли в повседневной жизни «Виллоу-Хауса»? Неужели дедушка и в самом деле полностью подчинил всех своей воле?
Дедушка Теобальд, учивший Одри ездить верхом — учивший очень терпеливо, потому что в раннем детстве она ужасно боялась лошадей… Теперь Одри даже не представляла свою жизнь без верховой езды, без долгих прогулок по лугам и полям на своем пони с длиннющим именем Серебристый Черноволосик.
Одри, поежившись от охватившего ее озноба, поплотнее запахнула жакет. Она вдруг осознала, что, возможно, ей еще многое следовало бы узнать обо всех тех, кто был частью ее жизни. Ее охватил гнев из-за того, что она жила словно с повязкой на глазах. Но что Одри могла поделать, если во время того трагического события — смерти тети Джейн — она была еще ребенком? Интересно, а до какого возраста она была ребенком?..
Девушка решила вернуться в гостиницу.
Мать сидела на диване в вестибюле, листая французские журналы. Заметив дочь, Виолетта внимательно посмотрела на нее поверх очков, закрыла журнал и, поднявшись с дивана, направилась ей навстречу.
— Уже поздно, а ты не спишь, — сказала Одри.
— Кто бы говорил! Тебе самой что, спать не нужно?
Виолетта, похоже, пребывала не в самом лучшем расположении духа.
— Пойдем, мне нужно кое-что тебе рассказать, — мрачно сказала она.
16
— Я все никак не могу поверить, что ты сделала операцию по перевязке маточных труб, даже не посоветовавшись с папой.
Они находились в церкви Сент-Эньян. Виолетта зачарованно разглядывала фрески на своде как раз над клиросом. Прошедшая ночь была долгой: мать и дочь проговорили едва ли не до самого утра. После этого многочасового разговора Одри была уже не так рассержена на весь мир, как раньше. Она начала потихоньку отдаляться от своих воспоминаний и воспринимать их как зрелая женщина тридцати двух лет, а не как двенадцатилетняя девочка.
— Если хочешь услышать от меня правду, то могу тебе сказать: я и сама до сих пор не могу в это поверить.
Виолетта медленно шла по церкви, не отрывая взгляда от свода.
— А ты рассказывала об этом тете Шарлотте? — с любопытством спросила Одри, разглядывая внутреннее убранство церкви.
— Нет. Об этом знал только доктор Вудхаус — тот, который сделал мне операцию. Теперь знаешь и ты.
— Вот уж не думала, что ты сможешь поступить, как суперсовременная женщина.
Виолетта резко остановилась и пристально посмотрела на дочь.
— Что характерно для сегодняшних молодых леди — вы считаете, что это вы привнесли в жизнь женщины все то, что есть в ней современного — от стремления к независимости до противозачаточных средств. — Виолетта даже не пыталась скрывать свое раздражение. — Сегодня, конечно, все это стало гораздо доступнее, однако есть вещи и явления, которые существуют столько же, сколько существует на земле человек. Тебе известно, что, например, в семнадцатом веке женщины засовывали во влагалище маленькую губку, пропитанную уксусом, в качестве противозачаточного средства?
Одри впилась взглядом в лицо матери.
— Эта губка, насколько я понимаю, была своего рода предшественницей противозачаточного колпачка, да? — спросила она шутливым тоном, пытаясь ослабить возникшее между ними напряжение.
— Ты должна понимать, что все женщины во все эпохи сталкивались с одинаковыми проблемами. — Виолетта снова медленно пошла вперед, одновременно и разговаривая, и разглядывая внутреннее убранство церкви. — Большинство женщин, обвиненных в колдовстве, в действительности занимались изготовлением различных лекарственных снадобий, а некоторые из них помогали делать аборты или готовили средства, предотвращающие беременность. Женщины всегда имели в своих руках определенную власть. То, чем сейчас обладаете вы, современные женщины, является всего лишь результатом усилий всех тех женщин, которые жили до вас, и многим из них, как тебе известно, пришлось за это поплатиться. — Виолетта оглянулась и поймала взгляд Одри. — Чем, по-твоему, можно было заниматься в далекие времена, когда не было ни телевидения, ни баров, ни дискотек? А может, ты думаешь, что и секс изобрели люди твоего поколения? — Она не на шутку рассердилась. — Сегодня очень многое стало гораздо проще, чем раньше, — можешь мне поверить. — Она осмотрелась по сторонам, словно ища выход, и направилась к капелле Чудотворной Богоматери. — Прекрасно, — сказала женщина с таким видом, как будто эта капелла была именно тем помещением, в котором ей сейчас хотелось находиться.
Виолетта поискала взглядом место, с которого было бы удобнее разглядывать потолок с росписями XV века. Она выбрала стул в первом ряду и села на него, а Одри уселась на стул по другую сторону центрального прохода, застеленного длинным ковром.
Одри вспомнился рассказ матери о том, как дедушка Теобальд отнял у нее Сэма, когда тому было восемь лет. Девушка никогда раньше об этом не задумывалась. Сэм был для нее старшим братом, о котором она знала очень мало, потому что он сначала учился в школе-интернате, а затем — в университете. Когда Одри родилась, Сэм был в школе. Это был его первый год обучения. В общем, у них не было возможности вырасти вместе. Когда Сэм приезжал на каникулы домой, он общался в основном с мужчинами и не очень-то интересовался младшей сестрой. Он взирал на Одри с некоторым пренебрежением — как будто считал ниже своего достоинства общаться с девчонкой. Теобальд не только добился того, чтобы Сэма отправили учиться в школу-интернат, но и лично учил его всему, что должен знать юноша — а затем уже и мужчина — его круга, и усилия дедушки, надо признать, не пропали даром: Сэм оправдал его ожидания. Даже когда дедушка Теобальд умер, Сэм вел себя хладнокровно и невозмутимо, то есть неизменно сохранял самообладание — как и подобает мужчине его круга. Девушка прекрасно помнила, как выглядел ее брат во время похорон: в элегантном черном костюме, чопорный и надменный, с бесстрастным взглядом, с напомаженными и зачесанными назад волосами. Со стороны казалось, что он явился не на похороны своего дедушки, а на торжественную церемонию по поводу окончания университета. Когда Виолетта с еле сдерживаемым гневом рассказала обо всем этом Одри, та прониклась к матери сочувствием и подумала, что теперь она гораздо лучше понимает, что представляет собой ее — мало знакомый ей и всегда державшийся отчужденно — старший брат.
— По правде говоря, ты меня удивила, — сказала Одри. — Не знала я, что ты такая… феминистка.
— Я не феминистка. Просто женщина. Сделай одолжение, не навешивай на меня ярлыков.
Виолетта этим утром явно была не в духе. Одри попыталась выяснить почему, но дальше догадок ей продвинуться не удалось. Возможно, ее мать, вспоминая о давних событиях, чувствовала себя неловко или испытывала чувство вины, хотя уже ничего не могла изменить, тем более что некоторые из участников событий были уже мертвы. Возможно, разница в возрасте и мировоззрении мешала Одри понять смысл поступков ее матери, и поэтому она судила о ней неправильно, не принимая во внимание того, какой была жизнь в ту эпоху в «Виллоу-Хаусе», и не учитывая, что в то время ее мать была моложе, чем она, Одри, сейчас. Для Одри Виолетта всегда была исключительно ее матерью, и она не задумывалась над тем, что та когда-то была юной девушкой, а затем молодой женщиной, которая пыталась вести себя достойно, быть личностью и что-то собой представлять — то есть делала то же самое, что пытается сейчас делать ее дочь. Для Одри Виолетта всегда была взрослой и мудрой и неизменно уверенной в том, что, как и когда ей следует делать. Мать всегда знала, как в том или ином случае нужно поступить, и напоминала Одри о том, что для нее важно и о чем она не должна забывать. В общем, она вела себя по отношению к дочери как ангел-хранитель. И когда Одри росла и превращалась в своенравную и самоуверенную женщину, она сталкивалась с такими же проблемами, с какими сталкивалась Виолетта в ее возрасте. Одри всю свою жизнь мечтала стать взрослой женщиной, но вот теперь, когда она уже практически ею стала, выяснилось, что она к этому не готова.
— А что ты сказала папе?
Виолетта посмотрела на дочь с непонимающим видом.
— Как ты объяснила ему то, что у вас больше не было детей?
— Об этом позаботился доктор Вудхаус. Сразу после того, как родилась ты, он сказал твоему отцу, что из-за возникших во время родов осложнений я больше не смогу иметь детей.
Одри ошеломленно посмотрела на мать.
— Ты хочешь сказать, что…
— Что все было обговорено и решено еще до того, как родилась ты, — перебила ее Виолетта.
— А доктору Вудхаусу не было совестно из-за того, что он стал твоим сообщником? — недоверчиво спросила Одри.
— Он воспринимал меня как пациентку, которая попросила у него совета и которая сама принимала решение. Он не был моим сообщником — он просто был врачом. Кроме того, для очистки совести доктор Вудхаус порекомендовал мне еще одного врача в Лондоне.
— В чем причина твоего мрачного настроения? Если ты не хочешь, чтобы мы об этом разговаривали, мы вполне можем этого не делать.
— Я считаю, что тебе нужно еще многое узнать, только и всего, — ответила, поморщившись, Виолетта.
— Ты так и не ответила на мой вопрос. В чем причина твоего мрачного настроения? — снова спросила Одри.
Свет проникал в церковь через маленькое окошко, расположенное как раз позади статуи Богоматери. Виолетта посмотрела на изображения, покрывавшие стены вокруг алтаря и посвященные чудесам, совершенным Богоматерью, и ей вдруг захотелось быть человеком с безграничной и нерушимой верой. Годы, к сожалению, сделали ее скептиком.
— Не знаю, — наконец сказала она. — Возможно, теперь я осознаю, что мне следовало поступить совсем по-другому А еще я, к сожалению, осознаю, что если бы начала жизнь заново, то наверняка сделала бы те же ошибки. Те же.
— Понятно, — с сочувственным видом сказала Одри. — Человеку, видимо, обязательно нужно совершить ошибки, прежде чем он сможет их больше не совершать, однако он почти никогда не попадает в одну и ту же ситуацию, а если и попадает, то как-то уже совсем по-другому, и поэтому опять совершает ошибки, как будто оказался в такой ситуации в первый раз. Похоже, что набраться уму-разуму человеку попросту не дано. — Одри улыбнулась матери. Виолетте тяжело было вспоминать о прошлом. А еще она удивлялась тому, что так много лет предпочитала обо всем помалкивать. Она помалкивала слишком уж долго. Кроме того, Виолетта не понимала, почему их с дочерью отношения не были достаточно доверительными для того, чтобы более раскованно обсуждать события, которые касались их обеих. Странные были у них отношения. — Я думала, что ты и тетя Дженни были подругами. Думала, что вы друг другу доверяли.
— Доверяли, да не очень. Мы с Дженни, конечно, были подругами — по крайней мере, тогда, когда учились в школе, — однако дружба наша была весьма своеобразной. — Виолетта заерзала на стуле. — Я уже рассказывала тебе, что у твоей тети имелся маленький мирок, в который она никого не пускала — абсолютно никого.
У Одри было на данный счет свое мнение, но она промолчала.
— Когда мы обручились — я с твоим отцом, а Дженни с Арчи, — наши отношения с Дженни стали еще более прохладными. Моим женихом ведь был ее брат, и она, наверное, не хотела откровенничать со своей будущей невесткой. Мы всегда были в хороших отношениях, но она все же держалась от меня на расстоянии… Мне кажется, отчуждение между нами возникло в тот день, когда я застала Дженни в пустом классе за столом, на котором лежало множество листков, исписанных стихами и испещренных пометками, сделанными красным карандашом. Твоя тетя что-то писала. С этого момента наши отношения изменились, хотя я и заметила это гораздо позднее. В то же лето я впервые приехала в «Виллоу-Хаус» и… и влюбилась там в твоего отца, а потому мне стало не до того, что происходит с Дженни.
Одри подумала, что ближайшие родственники всегда вмешивались в жизнь Дженни, не давая ей возможности заниматься тем, что ей нравилось, и заставляя ее вести такой образ жизни, который не позволял ей развить природные наклонности (те самые наклонности, которые заметила в ней ее школьная подруга по имени Виолетта, в результате чего в их отношениях началось «отчуждение»). Почему Дженни даже не пыталась бороться? Неужели она так сильно боялась вызвать недовольство отца? А может, единственное, что она считала важным, — это суметь угодить отцу (как бы он к ней ни относился), ставя при этом крест на своих самых заветных желаниях? Неужели так могло быть на самом деле? Все это никак не вязалось с образом, запечатлевшимся в памяти Одри, — ее любимая и, по всей видимости, идеализированная ею тетя Дженни.