— Уйди! — Он подался к ней оскалившись, выкинув вперед правую руку, где-то глубоко внутри себя надеясь, что не сможет дотянуться, и не дал себе, — не смог, — Скитлз неуклюже отпрянула от Него.
Он чувствовал, что она не хочет уходить, но не понимал, почему. Он был опасен, нестабилен, жесток и непредсказуем даже для себя, особенно теперь, когда не было Крио, не было сна, даже под медикаментами, не было ничего, что бы успокаивало Его. Кроме ее заботы, как при Командире. Это было единственное, что объединяло жесткого и жестокого опытного военного и убийцу, способного приказывать Ему, карать Его и миловать, и больную беспризорную грязную девчонку. Но этого оказалось достаточно, чтобы Он потянулся к ней, не хотел причинять ей боль.
Она плюхнулась на задницу, снова, как в первый раз, поднимая руки, показывая свою беззащитность, а Он не мог понять, откуда у нее это: сразу показывать свою беззащитность, словно рефлекс.
Скитлз поднялась и оказалась достаточно далеко от Него, но не выглядела обиженной или злой, как Он подспудно ожидал, она лишь терпеливо посмотрела на Него.
— Это пройдет, — уверенно сказала Ему Скитлз. — Ты сможешь снова нормально жить. Если захочешь. До скорого.
Она попрощалась и ушла, оставляя Его одного, как Он и просил.
Снова оставшись в одиночестве Он вспомнил про еду, которую ему оставила Скитлз, решив попробовать угощение. Достав из зип-пакета сэндвич Он вдохнул запах хлеба, перемешанного с запахами огурцов и курицы, прикрыв глаза, и тут же в голове возник образ того самого блондина, последней Цели. В этом мгновении прошлого его Цель улыбался, откусывая кусок от почти такого же треугольника, за его плечом ветер трепал белые занавески в крупный красный горох, вот только Цель был гораздо мельче, чем Он его видел пару дней назад.
Он зажмурился, тряхнув головой, и видение пропало, как не было, остался только вкус хлеба и курицы, да нетронутый треугольник сэндвича в руках. И голос, которой он больше никогда не услышит, громыхнул в ушах привычно-хрипло: “Жри, Солдат!”.
Повинуясь этому мысленному, призрачному приказу, Он принялся за еду, не понимая, нравится ему или нет. Но сейчас это было и не важно, нужно было просто восстановить силы организма. Хватит ли предложенного, Он не думал, просто съел, почти не почувствовав вкуса, потому что вкус из памяти застил настоящие ощущения. Память мешала, то оставляя Его в темноте непонимания происходящего, то подкидывая картинки прошлого, только сбивая Его с толку, когда Он начинал что-то понимать.
— Хватит! — прошипел Он, впечатывая металлический кулак в асфальт, хватаясь за голову, мотая ею, как бык, в желании избавиться от картинок, которые больше путали, чем проясняли происходящее.
Заботливые ладошки, гладящие его по спине он почувствовал слишком поздно, потому что слишком устал, вымотался без сна. Реакции снизились непозволительно низко, чувство самосохранения отказывало, видения не давали связно мыслить, и вот результат всего этого: какая-то девчонка застала Его в истерике и подошла непозволительно близко, дотронулась до Него. Это было провалом. Перед мысленным взором воспаленного мозга тут же встало ненавистное кресло и холодный приказ “Обнулить!”. Все рефлексы вздыбились, резко посылая тело в боевой режим, и очнулся Он от хрипа Скитлз, которая снова пыталась отодрать от своего горла его металлическую руку. Он медленно, словно извиняясь, отпустил ее, сам отступая назад.
— Не трогай, — резко сказал он, словно каркнул, и добавил странно тяжело произнеся, будто неуверенный, что можно: — Меня.
— Поняла уже, — прохрипела Скитлз, почему-то все равно не боясь его. Он почти раздавил ей горло второй уже раз, но она все равно продолжала лезть к Нему, словно смерти искала.
Но и Он мог убить ее с первого раза, но не стал, что-то остановило от последнего усилия, после которого чуткое ухо уловит хруст хрупкой гортани, как забулькает, задыхаясь, жертва, не имея больше сил сопротивляться. Скитлз не опознавалась как враг, как тот, кого необходимо убить даже за протянутую в его сторону руку.
— Что тебе надо? — выдавил Он из себя, желая просто прогнать надоедливую девчонку.
— Помочь хочу, — так же коротко ответила она, принимая правила разговора.
Ответ был странным, но в голове снова, как подсказка, всплыло воспоминание о Командире, швыряющем в него ворохом одежды. “Одевайся!” рявкнул тогда он и непонятно добавил со странной нежностью: “Помочь хочу я тебе, долбоебу.” Тогда Он, едва отошедший от Крио, хотя и после душа, с трудом натягивая на себя вещи, ничего не понял, да и само слово “Помочь” мало что ему сказало.
Но, если у Командира точно была причина, по которой он хотел помочь, то вот у незнакомой девчонки таких причин быть не должно было.
— Зачем? — подозрительно спросил Он, увеличивая расстояние между ними, словно готовясь к драке.
— Ты хочешь снова нормально жить? — ровно поинтересовалась Скитлз.
Он остановился, явно приведенный в замешательство вопросом Скитлз, но ответа у Него не было. Память не подкидывала никакой командирской мудрости, не вспыхивали в воспаленном сознании картинки прошлого, и Он остался стоять, подозрительный и растерянный одновременно.
Лицо Скитлз скривилось в улыбке жалости. Казалось, она сейчас подойдет к Нему и погладит, пожалеет несчастного, но нет, она осталась стоять там, где стояла.
— Ты и так прошел через ад, — уверенно заговорила Скитлз, — оставь его, не тащи в новую, даже если и не самую лучшую, жизнь.
Он продолжал стоять, не зная, что ответить, потому что не представлял себе “лучше”, потому что не знал, что его жизнь была “плохо”. Оно у него просто было. А сейчас у Него не было ничего, ни “лучше”, ни “хуже”, Он был совершенно один, разбит, растерян, мучимый странными видениями. Он был без того, кто подсказывал ему, что делать, отдавал приказы, когда он в них нуждался. Он был без Командира. Без того, кто, хоть и был с ним жесток, всегда готов был подставить плечо, пока этого не видят те, кто делал ему больно. Если бы не они, его жизнь была бы даже хороша, вот только Он этого не понимал тогда. А сейчас Он резко, четко осознал, что мифический “Ад” только начинается, потому что там он знал, кто он и для чего. А здесь — нет. Здесь и сейчас был его ад.
Они стояли друг напротив друга и молча смотрели друг на друга. Он — ожидая атаки, она — пытаясь помочь. Он понимал, что Скитлз чего-то от Него ждала, только ни вопроса, на который надо было бы ответить, ни приказа не прозвучало.
— Тебе надо есть. Спать. Не сидеть тут, пытаясь убить каждого, кто пройдет слишком близко от тебя, — Скитлз отчаянно пыталась хоть как-то мотивировать Его, но Он продолжал ждать нападения, не верил ей. Или просто не понимал, чего она от него хочет. — Давай, Солдат, делай что-то, чтобы жить дальше!
“Давай, Солдат!” услышал Он снова хриплый голос, которого так не хватало, по которому скучал, хотя и не знал еще, что это за чувство. “Давай!”
Он зарычал от невозможности высказать тот жуткий клубок из чувств и эмоций, которые клокотали в нем, задрав голову кверху, а потом из-под металлического кулака, впечатанного в опору, брызнула бетонная крошка, а от живой руки остался кровавый отпечаток разбитых костяшек. Он бил и бил, рыча от боли потери, от ненужности, непонимания, покинутый всеми, кого он знал. Уже не машина, но еще не человек. Он упал на колени, теперь бездумно меся асфальтовую крошку, все больше успокаиваясь. У Него не было никакого протокола на случай, если он останется один, но Он помнил, как сам не стал искать Командира, как сам ушел, оставив за спиной все ответы на еще незаданные вопросы. Теперь, даже если бы протоколы и были, они были бесполезны.
“Давай, Солдат, — снова раздался голос Командира, - Живи!” Он не мог ручаться, что это было: воспоминание или галлюцинация, но для Него это был последний приказ Командира. Он будет жить.
Он поднял голову, глядя через завесу длинных грязных волос на все еще стоящую недалеко от него Скитлз, не понимая, почему она не ушла, не убежала в ужасе от Него, но та лишь с сочувствием, на которое был не способен он сам, глядела на Него.
— Пойдем, Солдат, — она протянула Ему руку, не пытаясь коснуться, просто предлагая идти с ней. — Я покажу, где ты можешь устроиться, чтобы тебя никто не обидел.
========== Глава 2 ==========
— Так я стал Солдатом. Просто Солдатом, потому что имени своего я не знал, а такое обращение было привычно, — немного помолчав, снова заговорил Баки. — Привыкать к другим людям было тяжело. Очень тяжело. Еще тяжелее было спать. Поначалу я вырубался через два-три дня бодрствования, проваливаясь в сон, полный призраков, непонятных видений и мертвых людей. А потом я узнал, как меня зовут, и стал вспоминать.
2
— Эй, Солдат, — шикнула Скитлз, видя, что недавно уснувшему своим тревожным сном Солдату, начинает сниться кошмар. Она умудрилась это выучить, хотя спал он очень редко и мало. — Солдат!
И кинула в него какой-то банкой, потому что уяснила с первых дней знакомства, что подходить к нему спящему, да еще и будить — очень плохая идея.
Это ее тогда, пару месяцев назад, он просто чуть не придушил. А одному из мужиков, которому что-то не понравилось, Солдат просто взял и сломал руку в двух местах. Больше к нему не подходили.
Социализация у Солдата шла медленно, а, вернее, практически не шла. Нет, он перестал пытаться убить всех в радиусе досягаемости, но спать предпочитал максимально далеко от всех остальных бродяг. И только днем.
Он и с самой Скитлз не говорил практически, а уж с остальными подавно, так что пытаться его уговорить сходить в группу для ПТСРщиков она давно перестала. А однажды у них состоялся вообще странный разговор.
— Что мне делать? — спросил у Скитлз как-то вечером Солдат, которому она в очередной раз заставляла поесть в приказном порядке. Она уловила эту странную особенность Солдата делать все только по приказу, и на ее “Слышишь меня, Солдат?”, когда он просыпался от очередного кошмара, он неизменно отвечал: “Четко и ясно,” и добавлял с какой-то странной интонацией, будто сомневался: “Командир”.
— А что ты хочешь? — поинтересовалась у него Скитлз, потому что никогда до этого момента Солдат не говорил, что чего-то хочет. Он не желал ничего для себя вообще. А если что-то нужно было ей, он просто доставал ей это. Каким образом, Скитлз малодушно не спрашивала, предполагая, что методы уговоров для Солдата были не известны.
— Мне нельзя — так. Нужна миссия, нужен Командир, — уверенно высказался Солдат.
Скитлз видела, что эта неведомая миссия и неведомый Командир нужны Солдату как воздух, как один из столпов, на котором держится его мир, какой бы ужасный он сейчас ни был.
— А какие у тебя были миссии? — на удачу спросила Скитлз, и поняла, что зря.
Светлые, ясные глаза Солдата потемнели, а сам он весь подобрался, словно готовый атаковать, но при этом во всей этой странной, почти неизменившейся позе была покорность. Как гладиатор, подумалось тогда Скитлз.
— Нет, — только и отрезал тот, и она сейчас подумала, что на этом разговор и закончится, но Солдат выдал такое, что она упала бы, если бы не сидела. — Сейчас ты — командир.
“Ну нет” - хотелось сказать Скитлз, ей совершенно не улыбалось быть каким-то там командиром, но внезапно она поняла, что стала им, как бы дико это не звучало, еще тогда, когда позвала его в первый раз, назвав Солдатом.
— Хорошо, раз я командир, значит, теперь будет по-моему, — разошлась Скитлз, но пыл резко поумерила, вспомнив, что за “подчиненный” ей попался. — Спи ночью, Солдат. Это приказ. И, найди, что ли, работу.
— Есть! — отозвался Солдат на “спать ночью”, хотя она видела, как болезненно выгнулись его брови, и состроил неуверенно-непонимающую физиономию на “работу”. — Миссия?
Вообще, Скитлз заметила, что у Солдата был великолепный набор очень понятных выражений лица, словно он вспоминал, как говорить лицом, а не словами, будто за слова можно было получить. А, может быть, так оно и было.
— Работа, — вздохнула Скитлз. — Да, это такая миссия, где не надо никого убивать, а надо делать то, что скажут. Но не я, а другой человек.
— Что надо делать? — похоже, заинтересовался Солдат, вот только ни сном ни духом не показал этого. Словно эмоции, отношение к происходящему были запрещены, и он был, как восковая кукла с нарисованными глазами.
— Завтра узнаем. Тут недалеко набирают нелегалов для разных тяжелых работ, типа, разгрузить что-нибудь, выкопать-закопать. Платят мало, конечно, только это лучше, чем совсем без денег. — Скитлз зашлась в кашле, прикрыв рот ладонью.
— У тебя астма? — внезапно спросил Солдат, сам удивившись своего знания. — Что нужно, я все достану.
— Ничего, — ответила Скитлз, когда приступ отпустил, надеясь, незаметно стерла кровь с ладони. — Нужны дорогие лекарства. И нужен врач, который их выпишет. Это не астма.
На лице Солдата проступило сначала облегчение, а потом оно потемнело, словно он понял все сразу так, как оно есть. Но не сказал ни слова, за что Скитлз была ему очень благодарна.
— А ты откуда про астму знаешь? — на удачу поинтересовалась Скитлз, потому что Солдат вообще не был разговорчив, да и на вопросы отвечал через раз.
— Я знал кого-то, — Солдат пожал плечами, а Скитлз увидела, как меняется его лицо, преобретая мягкость, появляется мечтательность, намек на улыбку, но все это быстро исчезало, как только он пытался вспомнить, кого именно он знал. Взгляд тяжелел, на лбу снова залегала вертикальная морщинка, а Солдат тряс головой, отгоняя тень так и не пришедшего видения. — Да, знал. И у него была астма.
А ночью, когда Солдат, четко выполняя приказ спать ночью, провалился в душный, тревожный сон, к нему снова пришли образы, лицо разгладилось, озарилось каким-то внутренним светом. И Скитлз, как завороженная глядела на Солдата, не веря, что он, оказывается, молод и красив. И надеялась, что именно сейчас он видит во сне того, кого пытался вспомнить. Кто приносил ему столько счастья и радости, просто приходя во сне. Но вот что-то изменилось, на нем появилась непонимание и обида. Солдат потянулся к кому-то рукой, еле слышно позвал “Стиви” и ухнул в свой очередной кошмар, резко просыпаясь и садясь на лежанке из картона и старого спальника. Скитлз даже не пыталась скрыть, что тоже не спит, у бродяг вообще крепкий сон был мало распространен.
Расфокусированный взгляд Солдата несколько секунд блуждал вокруг, словно ища кого-то, и в этот момент в нем было столько надежды, что Скитлз стало больно от того, как серые глаза сейчас найдут ее, и этот светящийся взгляд погаснет, когда Солдат вновь поймет, что ему подсунули эрзац вместо кого-то другого, дорогого и нужного.
— Эй, Солдат, слышишь меня? — эта странная фраза, которую Скитлз ненавидела, но произносила каждый раз, словно помогала Солдату прийти в себя после сна, после кошмара из его прошлого. И он неизменно отвечал ей:
— Четко и ясно, Командир, — но Скитлз каждый раз казалось, что отвечал он не ей, а кому-то другому, которого он помнил, и которого не было во снах. И этот взгляд на нее переворачивал все в ее душе каждый раз. Это понимание, что она даже не заменитель, а случайный пришелец, которого не должно быть в жизни Солдата, обижало и ранило, хотя Скитлз и понимала, что это глупо, но она была живым человеком и, даже понимая, что сама взяла на себя эту роль по заботе о Неизвестном Солдате, ничего не могла с собой поделать. Ей было обидно, даже если и глупо обижаться на непомнящего себя человека.
— Расскажешь, что снилось? — спросила Скитлз, уже готовая к отрицательному ответу. Она никогда не пользовалась сомнительной привилегией добавить “это приказ, Солдат”, если только это не касалось чего-то жизненно важного. Вот и сейчас не собиралась, надеясь, что он когда-нибудь сам действительно захочет рассказать.
— Я видел его. Того, которого знал раньше. Давно, — Скитлз упала бы, если бы не сидела, потому что Солдат никогда до этого не рассказывал, какие демоны приходили к нему во снах. Уголки губ Солдата дрогнули в намеке на улыбку, но почти сразу на лице проступила гримаса боли и страдания. — Кто он? Я не могу вспомнить.