- Госпожа! – на вбежавшей служанке не было лица. – Господин Феодул изволил вернуться!
Как заметались сразу Анфуса с Еленой!
- В окно! Нет, он поставил там слуг… Прячьтесь тут!
Анфуса, которая и в опасности не потеряла присутствия духа, смекнула, что искать будут прежде всего в сундуках и кладовых. А за ширмами искать не догадаются – слишком уж место открытое. А если найдут – они с Еленой скажут, что это воры. И неизвестно еще, кому больше поверят – почтенным патрикианкам, из которых одна прислуживает принцессе, или безродным варварам-наемникам.
Бьерн и Олаф, съежившись за ширмами, и сами прекрасно это понимали. Олаф клял себя за опрометчивость, а Бьерн осторожно подглядывал в щель меж створками ширмы.
- Я не ждала тебя так рано, Феодул. Мы тут с Еленой решили устроить посиделки перед праздником – поболтать, посплетничать, - шутливым легким тоном говорила Анфуса, и Бьерн в очередной раз поразился, как легко иным дается вранье.
- И пили мое вино? – господина Феодула Бьерн не видел, но по густому хриплому голосу с одышкой решил, что человек это в летах и весьма дородный.
- Да ну что ты… Мы только чуть-чуть. Ты ведь так хорошо разбираешься в винах, должна же я похвастать подруге, какой у меня умный муж, - продолжала Анфуса. Но ее речь прервал долгий и отчаянный стон боли, переросший в пронзительный визг. То кричала Елена - она раздирала ногтями кожу на груди, корчилась будто от невыносимой боли, а глаза ее едва не вылезали из орбит.
- Елена! Матерь Божья, что с ней? – засуетились Анфуса и Феодот. – Несите ее вниз! Лекаря! Скорее!
- Скорее! – повторил Бьерн, когда комната опустела. Они выскочили из-за ширмы и бросились к окну. Второй этаж особнячка был не высоко над землей, оба приземлились в саду и рванули к ограде. Сзади раздались крики слуг, но Бьерн уже не обращал внимания – перемахнув через ограду, он побежал по узенькой улочке, куда выходил забор. Он не видел Олафа, только бежал и бежал.
«Масло… ароматное масло…» - колотилось у него в висках.
- Стой! - кто-то вывалился прямо на середину улицы перед Бьерном. – Куда так спешишь, пес? А ну-ка…
Говоривший не успел закончить, как Бьерн неожиданным толчком отбросил его к стене.
- Куда? – сразу трое бросились наперерез варангу, обнажив короткие мечи. Высокий оттолкнулся от стены и, также с мечом в руке, неспеша двинулся к Бьерну.
- Сперва ты докажешь мне, что достоин ходить по земле, а потом мы тебя отпустим… может быть, - проговорил он. Теперь Бьерн хорошо его разглядел – лет двадцать пять-тридцать, жилистый, холодные серые глаза чуть скошены к высокой переносице, плотно сжатые тонкие губы. Одет хорошо… даже слишком хорошо. На ногах были щегольские сапожки пурпурного сафьяна*.
- Ну же!
Высокий задира бросался на Бьерна с мечом, и молодой варанг едва успевал уклоняться. У него был только длинный кинжал, а их четверо…
Крутанувшись через плечо, ему удалось захватить правую руку противника. Меч высокого полоснул по бедру Бьерна, прежде чем был выбит и со звоном ударился о мостовую.
- Держись, Бьерн! – Олаф, как буря, вылетел откуда-то с другой стороны улицы, сшиб с ног одного из троих, закрывавших путь, и, буквально отодрав Бьерна от высокого, потащил его по улице за собой.
- Быстрее… быстрее… - хрипло повторял Олаф, поминутно оглядываясь. – Если б не Стефан… Хорошо, что там был Стефан.
Теперь Бьерн вспомнил одного из тех троих – его он видел во дворце, это был один из ближайших соматофилаксов** логофета дрома Андроника.
- Почему мы сбежали? – рявкнул он, останавливаясь и останавливая Олафа. Шальная ярость начала выветриваться, стала чувствоваться рана.
- Скорее во дворец! - снова почти умоляюще потянул его за руку Олаф. – Нам надо все рассказать Эмунду.
- Олаф, почему мы…
- Ты видел его сапоги? Хочешь быть четвертован на Ипподроме? – отрезал Олаф.
В казарме Нумер, рассказав все Эмунду, Бьерн надеялся наконец получить объяснения. Эмунд, выслушав их с Олафом, тотчас же побежал во дворец со всей возможной скоростью. А возвратившись и не говоря ни слова, отвесил Бьерну такую затрещину, что у того загудело в голове.
- Ты понимаешь, с кем дрался? - прошипел Эмунд, когда Олаф оттащил Бьерна.
Комментарий к 4. Подарок на праздник
* - пурпурные сапоги можно было носить только членам императорской семьи
** - телохранителей
========== 5. “Запретная комната” ==========
Бегов сегодня на гипподроме не было. Смотреть же на кривляния шутов и цыган-акробатов можно было без того азарта, который сопровождал гонки колесниц. Не было выкриков, стонов, воя, когда “зеленые” или “голубые” вырывались вперед, не было брани и божбы, долетающей даже до галерей дворца Дафны и глушащей любую беседу. Можно было лениво постукивать кончиками пальцев по мраморному столбику, следя, как кажущиеся маленькими и ненастоящими акробаты в пестрых костюмах кувыркаются, делают сальто и образуют живые пирамиды.
Черноокая женщина в светло-лиловом мафории с золотыми нитями, чуть заметно улыбаясь, наблюдала, как акробаты выстраивали новую пирамиду, выше прежних. Внизу встали четверо бритых наголо здоровяков, с ручищами как свиные окорока; они устойчиво уперлись в посыпанную песком плотную землю арены и присогнули в коленях толстые сильные ноги. К ним на плечи забрались еще четверо молодых парней - эти были немного стройнее и изящнее, их густо подведенные глаза выделялись на бледных посыпанных мукой лицах. Они посылали воздушные поцелуи ахавшей публике, особенно внимательно взглядывая на галерею Дафны.
- Не думал, госпожа Зоя, что ты охоча до подобного убогого развлечения, - высокий красавец с тщательно подвитыми светлыми волосами подошел к сидящей женщине бесшумно, и она с неудовольствием взглянула на его изящные пурпурные сандалии.
- Ты ведь знаешь, что меня пугает, когда ты так подкрадываешься, - стараясь и вправду казаться испуганной, ответила черноокая. - Что же до развлечений - а что еще прикажешь делать? Император вечно занят, а коли не занят, так окружен учеными книжниками, а коли не книжниками, так своими наемными головорезами. Немудрено, что скука стала моей верной спутницей.
- Меня вчера развлекли забавным происшествием, а сегодня - не менее занимательным рассказом, - с тонкой усмешкой на красивом лице кесарь Александр опустился в почтительно подвинутое кубикуларием кресло и принялся рассказывать сперва о своем нечаянном столкновении с варангами - “Они вылетели как безумные, право слово. Будто за ними гнался отряд злобных демонов”, - а потом о смерти, постигшей одну из прислужниц августы Анны.
- Грешно насмехаться над смертью, - рассеянно вставила черноокая Зоя, чей взор по-прежнему был устремлен на акробатов.
- Эта смерть не просто несчастье, - исподтишка наблюдая за лицом собеседницы, проговорил кесарь, - это воздаяние. Не следовало брать чужое.
Как ни внимателен был взор Александра, он не смог заметить в лице Зои ничего необычного. Прекрасные ее глаза, бархатные и глубокие, как небо в безлунную ночь, глаза, в которых многие почли бы счастьем утонуть и за которые фаворитка императора получила свое прозвище “Угольноокая” - эти глаза были сейчас спокойны, как бездонные ночные небеса.
- Было бы нелишним узнать, от кого принцесса могла получить столь необычный подарок, - продолжал Александр. Зоя молчала, а ее алые губы тронула чуть заметная улыбка.
- Взгляни, кесарь, - она взглядом указала вниз, на арену гипподрома, где жутковатая конструкция из человеческих тел уже почти достигла своей максимальной высоты. Теперь тощий гибкий подросток карабкался на ее вершину и наконец встал на плечи женщины, которая до того была вершиной пирамиды. - Не находишь ли ты отвратительным, когда мужчина взбирается наверх, используя женщину как опору?
- Не более отвратительным, нежели женщина, использующая мужчину, - парировал кесарь. Светлые глаза его гневно блеснули, а тонкие губы сжались в холодную щель.
- Несчастная девочка, - продолжая смотреть на акробатов, заговорила Зоя. - Мать умерла, отцу до нее нет никакого дела. И такой тяжелый груз на плечах. Вдобавок всякие негодяи норовят использовать.
- Негодяи? - кесарь побледнел. - Ты… что ты имеешь в виду? Принцесса Анна мне как сестра.
Зоя поглядела на него с подчеркнутым веселым изумлением.
- Августа Анна? - переспросила она, нарочито подняв брови. - А причем тут августа? Я говорила про эту несчастную акробатку.
Кесарь вскочил со своего кресла и, не попрощавшись, почти бегом покинул галерею. Зоя довольно улыбнулась. Глупыш! Пытается играть в интригана, а сам всего лишь трус и ничтожный сластолюбец. Не успел познакомить юную августу со своим протеже Алексием, сыном стратига Андроника Дуки, как сам положил на него глаз. Немудрено, впрочем - Алексия считают первым красавцем Города. Во время служб в храме святой Софии немало дочерей патрикиев смотрят более на красавца протоспафария, нежели внимают богослужению.
Впрочем, Алексия можно вообще не принимать в расчет, даже если августа и влюбится в него, как того желает кесарь Александр. Такой дворовой петух, как этот Алексий, вряд ли сможет воспрепятствовать честолюбивой женщине. В честолюбии Анны Зоя не была уверена - пока не увидела однажды, как принцесса (августа, поправила себя мысленно Зоя) вместе с отцом участвовала в малом императорском выходе, когда прибыли послы болгарского царя Симеона. Какая гордая стать, как величественна и сдержана была эта девочка! Как умны и неожиданно уместны были те несколько слов, которые она проронила за обедом в честь болгарских послов, последовавшим в тот же день. Если Зоя желает занять подле императора место Анны - ей нужен сын. Крепкий, здоровый сын, наследник, которого Лев так давно ждет.
Зоя облокотилась о мраморные перила и снова устремила взор на гипподром. Понемногу ее озабоченность рассеялась, и она принялась оглядывать тех из собравшихся на гипподроме, кто относился к высшему обществу или был сопричастен жизни Большого дворца.
- Ирина! - не оборачиваясь, позвала она вполголоса. Одна из прислужниц, худая и подвижная как обезьяна, с некрасивым темным лицом, отделилась от безмолвного строя слуг и бесшумно подошла к своей госпоже.
- Вон там, рядом с Эмундом, - почти шепотом проговорила Зоя. Кубикулария, чуть сощурившись, вгляделась в лица тех, кто находился на ближайшей к Дафна трибуне гипподрома.
- Не знаю, госпожа. С тех пор, как варангов перевели в казармы Нумер… Вероятно, это один из тех, кто вернулся из-под Тавромения.
- Пусть Никита узнает, кто это, - велела Зоя. Она положила на перила обе руки, а черные очи продолжали наблюдать за молодым светловолосым варангом, сидевшим рядом с Эмундом. Юноша был бесспорно хорош собой, хоть и ничем не походил на тех прекраснолицых волооких красавцев, на которых ранее обращала внимание Зоя. Молодой варанг внимательно слушал Эмунда, что-то ему объяснявшего. Эмунд указал на акробатов и юноша рассмеялся. Зое показалось, что в общем гуле толпы она услышала его беспечный хохот, увидела, как он тряхнул длинными светло-русыми волосами и всей пятерней прибрал непослушные пряди. Помимо воли Зоя почувствовала, как щеки ее заливает румянец, а дыхание учащается - от северянина шло ощущение необузданной силы, молодой и горячей, как сами лучи майского солнца.
- Пусть Никита узнает, кто это, - повторила она, не замечая, что Ирина уже отошла.
***
Эмунда не слишком удивило требование аколуфа* Аркадоса назначить его сына в ночной караул внутренних покоев Большого Дворца. Он хорошо понимал, что Бьерну пора было завоевывать свое место в сложной и запутанной иерархии соматофилаксов, экувитов, кандидатов и прочих отрядов дворцовой стражи. Варангов все эти отряды, где в большинстве своем служили ромеи, армяне и авары, недолюбливали за силу и обособленность, за высокое доверие, оказываемое Эмунду басилевсом Львом.
Однако выбор поста был для Эмунда более чем неожидан. “Запретная комната”, запертая комната, куда не входил никто с того дня, когда умерла августа Зоя, мать Анны. Кто и почему выбрал для Бьерна именно этот пост в пустеющей части дворца, которую ранее почти не охраняли, а если и охраняли, то на посты ставили аварцев из малой этерии? Не было ли это косвенным ударом по нему, Эмунду? И кто вообще мог знать о его потаенной, похороненной на дне души несчастной страсти? “Храни их, Эмунд!” - будто наяву услышал он шепот. И закрыл на миг глаза, пытаясь удержать видение.
Стирбьерн, которому сообщили о его новой службе, удивился лишь тому, что кому-то понадобилось охранять нежилую часть дворца. От кого это понадобилось ее охранять?
- Может, от того призрака, что появляется там последние несколько месяцев? - ответил на его недоуменнные расспросы Олаф, когда они соревновались, по очереди метая ножи в укрепленную на треноге колоду.
- Что еще за призрак?
- Говорят, призрак в белом плаще. Каждый год в мае расхаживает в той части дворца, где “запретная комната”. Там когда-то умерла первая августа, мать нынешней принцессы.
- Что ему там надо? - усмехнулся Бьерн, который в призраков не особенно верил. Олаф пожал плечами, метнул нож и промахнулся - острие вонзилось лишь в самый краешек колоды.
- Как-то я ходил в викинг на земли диких племен Кирьяланда, - Бьерн взял сразу четыре маленьких ножа, глубоко вздохнул несколько раз и прищурил глаз, стараясь поточнее прицелиться, - у них был идол, на которого они надели серебряный пояс, весящий почти как половина откормленной свиньи. К этому идолу нужно было идти через заколдованный лес, - Бьерн метнул один нож, - через ведьмовское болото, - второй нож полетел в цель, - а потом еще схватиться с их жрецами-колдунами, - третий нож задрожал, вонзившись в колоду.
- И что же ты? - спросил Олаф, не отрывая глаз от вонзившихся в мишень ножей, которые образовали вершины правильного треугольника.
- Я с отрядом прошел лес, прошел болото, пришел к храму и встретил там только одного столетнего деда, который не то что сражаться - и встать-то мог с трудом, - Бьерн прицелился тщательнее, занося руку с последним, четвертым ножом. - И я забрал себе тот пояс.
Нож со коротким свистом вспорол воздух и завибрировал, глубоко вонзившись в дерево - точнехонько посередине треугольника.
- Ох ты! - присел от восторга Олаф, не зная, чем более восхищаться - рассказом Бьерна или его умением метать ножи.
***
В коридорах дворца Дафны после захода солнца становилось по-особому сумрачно и тихо. Хотя дневное солнце и так не проникало в большинство из них, однако ночь непостижимым образом делала сумрак, притаившийся в углах и под потолком бесчисленных переходов, особенно густым и словно бы осязаемым. По-особому, по-ночному потрескивали светильники, которых хватало только на то, чтобы непроглядную тьму можно было назвать полутьмой. Тьма сгущалась, где-то в стене возились и пищали крысы, грызли что-то твердое и ссорились. Ночи стали уже теплыми, но в каменных глубинах дворца царила не просто прохлада, а почти могильный холод. Легкие сквозняки заставляли колебаться пламя светильников, отчего тени на полукруглых сводах коридоров метались и плясали, то вытягиваясь, то уменьшаясь.
Стирбьерн крепче сжал рукоять тяжелой секиры, которой вооружены были все сторожевые варанги. Тишина, только подчеркиваемая потрескиванием светильников и шорохом и писком невидимых глазу мышей и крыс, неожиданно начинала действовать на него. Он вспомнил старые рассказы скальдов об исландце, объявленном вне закона. Исландец, замечательный силач и храбрец, после битвы с могущественным драугом не выносил ночной темноты - ему все казалось, что оттуда, из тьмы, на него смотрят чьи-то страшные глаза.
- Ничего нет позорного в том, что храбрый человек чего-то да боится, - пробормотал Бьерн вслух. Его голос, хоть и был негромок, отразился от сводов коридора, и эхо затихло где-то вдалеке.
Звук, донесшийся из глубины коридора спустя некоторое время, Стирбьерн поначалу принял за далекий отзвук собственного голоса. Но, прислушавшись, понял, что звук был самостоятельным и к его голосу никакого отношения не имел. Едва слышный шелест, едва слышное движение воздуха. Испытывая неожиданное для себя облегчение, варанг весь сжался, как кот перед мышиной норой - звук был реальностью, эти почти не слышные шаги, тем не менее, не могли исходить от призрака. Бьерн шагнул в темноту, встав так, чтобы его не было видно тому или тем, кто должен был выйти из-за поворота. Неслышно отставил секиру к стене, рассудив, что в нешироком и низком коридоре биться ею будет не очень удобно, и, стараясь не шуметь, вытащил из ножен меч.