Он сам не понял, что случилось — просто его подняло в воздух и кинуло прямо на чужую кафедру спиной.
Первые секунды Люмиус не видел и не слышал ничего, кроме боли.
— Будете свидетелями, — объявил во всеуслышание Маис Горковски, зловеще сверкая глазами. — Смотрите все!
С этими словами он схватился за мантию юноши и задрал ее до живота, чтобы затем, коварно улыбаясь, потянуться к пряжке ремня на брюках…
Но вдруг все пошло не по плану.
От неожиданности Маис чуть не упал — его пошатнул удар кулаком в плечо.
От Лукреция.
Все ученики, как один, ахнули — ритуал овладения для них не был чем-то из ряда вон выходящим, но чтобы омега оспаривал волю своего альфы и тем более — поднимал на него руку? Немыслимо!
Эта небольшая заминка позволила Люмиусу встать с парты и, размахнувшись, от всей души врезать Горковски.
— Слышь, ты, козел! У тебя уже есть один омега, куда еще-то? Закатай губу, тоже мне, султан херов!
— Что тут происходит?!
Ноздри вернувшегося учителя раздувались от гнева.
— Устраивать драку?! Вам это так просто с рук не сойдет! Вы двое, — он показал на Люмиуса и Волчонка, — остаетесь после уроков в классе! Вы, Горковски — к директору! Остальных попрошу готовиться к прогулке…
***
Это было верхом несправедливости, но иного в этой школе и не знали.
Впрочем, за окном накрапывал мелкий дождик, так что жаловаться на то, что прогулка прошла мимо, было бы грехом.
Лукреций, не обращая никакого внимания на Люмиуса, сидел за кафедрой, закрыв глаза и сложив руки перед собой.
Находиться рядом с ним было сущим мучением, но хотя бы безуспешные попытки починить оракул отвлекали от гнетущего молчания.
— Жжется.
Это слово прозвучало в тишине безразлично, как говорят о чем-то совершенно неважном и скучном.
— Прости, что?
— Жжется, — повторил Волчонок, пытаясь почесать кожу под ошейником. — Это Маис его так настроил, малейшее неповиновение — и начинается…
Люм растерялся, даже не зная, как на это реагировать.
— А зачем ты его не послушался?
Ответом был лишь хриплый смех.
— А ты что, хотел бы перейти в его владение? — улыбка Лукреция открывала линию мелких и острых белых зубов, только лишний раз оправдывая его прозвище. — Нет уж, хватит с него и одного омеги, двое — это слишком жирно…
— Но что он тебе скажет?
После этого вопроса юноша несколько поник.
— Ничего он мне не скажет, — глухо сказал он, пряча лицо в ладонях. — Даже разговаривать со мной не станет… а вот его ремень с моим задом пообщаются очень тесно… И не смотри на меня так! — вдруг рявкнул он, вскочив и ударив кулаком по столу. — Мне не нужна твоя жалость!
Испугавшись этой вспышки гнева, Люмиус шарахнулся назад, чуть не упав со скамьи.
Увидев это, Волчонок снова рассмеялся — но что-то в этом смехе не было слышно веселья!
— Не думай об этом, — тяжело вздохнув, он сел обратно. — Просто радуйся, что он не смог тебя повязать… И, ради бога, только не думай, что я сделал это лично ради твоего блага! Мне плевать на тебя… почти что…
В аудитории снова повисла тишина — только капли дождя барабанили по стеклам.
Глаза Лукреция напоминали по цвету небо за окном — такие же пасмурно-серые, и частокол длиннющих ресниц, отбрасывающих тень, как будто делал их еще темнее.
Кто же он такой?
Смазливый херувимчик, по характеру больше напоминающий озлобившуюся дворовую собаку, сначала бьет тебя головой об стену, а потом помогает, при этом говоря, что ты ему безразличен…
— Как ты думаешь, нас запишут в черные списки?
Фыркнув, Лукреций пожал плечами.
— Не знаю… А если даже и да — то не все ли равно? Самое страшное, что могло произойти с тобой, миновало, а со мной — случится еще до Построения… Так, дай сюда! — он вдруг выхватил из руки Люмиуса оракул. — Ты задолбал стучать! За какой надобностью ты стучишь, если там нет магии, кретин ты набитый?!
Не прекращая говорить, Волчонок зарылся одной рукой в свою сумку и вытащил оттуда что-то, завернутое в бархатный мешочек.
Это тоже был оракул, но классом повыше, чем у Люма — больше размером, сделанный из хрусталя, а не из стекла, и фиолетовой субстанции в нем было столько, что шар утратил всякую прозрачность…
Поставив оба устройства рядом, Лукреций накрыл их ладонями и, закрыв глаза, начал что-то беззвучно шептать.
Минуты через две он убрал руки — и Люмиус с изумлением увидел, что в его оракуле магии стало гораздо больше, а вот у Волчонка — убыло.
— Месяца на три тебе этого хватит за глаза, — омега небрежно убрал свой приборчик обратно в сумку. — Только сильно языком не трепись, я тебя прошу…
***
После того, как Лукреций поделился с ним магией, Люмиус почувствовал себя на коне.
К сожалению, дома никого не оказалось, но он оставил сообщение на общий оракул.
Оставалось только надеяться, что отец скоро вернется и свяжется с ним…
Мысли парня прервал стук в дверь.
На пороге, мокрый, грязный с головы до ног и в очках, съехавших набок, стоял Гервин.
— Это тебе! — с глупой улыбкой он протянул Люму жухлый букет полевых цветов.
— Эээ… спасибо?
От соседа за километр разносился запах, который Люмиус был готов почуять от кого угодно, но только не от него.
— Вы что там, пили?!
— Чуть-чуть, — Гервин пошатнулся и едва не упал. — Чтобы согреться…
Вот теперь Люмиус действительно пожалел, что не был на прогулке.
— Люююм…
Цветы выпали из ослабевших пальцев.
— После всего, что было, я просто обязан на тебе жениться…
Тяжелое пьяное тело навалилось на парня, едва не раздавив его.
— Твои волосы, Люм — как золото, знаешь? Как золото… А ты сам — нет… ты язва, Люм, ты язва… язва… — Гервин захихикал.
Люмиус толкнул его на кровать.
— Да что с тобой такое? Ботаникам, верно, пить нельзя!
— Мне холодно… Люм, помоги раздеться…
Жилетка пахла сырой шерстью.
Люмиус решил особо не заморачиваться и вынес ее в коридор, где бросил в одеждопровод — пускай в прачечной разбираются!
С брюками пришлось куда сложнее — потому что, снимая их, приходилось смотреть на не самые целомудренные части тела Гервина…
— Это уже в прачечную не сдашь! Ну ладно, я по дружбе постираю, но гладить будешь сам, понял?
— Холодно… — не расстегивая рубашку, ботаник снял ее через голову и отбросил куда подальше. — Все еще холодно… Люм, согрей меня…
Люмиус замер, что-то напряженно обдумывая.
Наконец, на его лице появилась едва заметная хитрая улыбка.
Забытые брюки с тихим шелестом упали на пол.
— Да…
Комментарий к
Когда валяешься дома больной, только и остается, что писать, писать и писать…
========== Часть 5 ==========
— Что тебе нужно?
В клубах фиолетового дыма лицо отца казалось еще грознее, чем оно было в жизни.
— Я тоже рад тебя видеть, папа, — заправив пряди волос за уши, Люмиус наклонился поближе к оракулу. — Можешь принести сюда Мава?
— Что за слащавость, альфа ты или нет? — кустистые седые брови мужчины сошлись на переносице. — Маврелий, говори полностью — Маврелий! И нет, я не могу его принести, он уже спит!
— Вот как? Слава богу, твоя шлюха наконец научилась его укачивать!
Наверное, происходи этот разговор с глазу на глаз, отец точно его бы ударил.
— Люмиус, если ты сделал вызов только для того, чтобы в очередной раз полить грязью Таюза, то я на это тратить время не собираюсь… Пообщаемся в другой раз!
И связь прервалась.
В такие моменты Люм ненавидел его — точнее, ненавидел сильнее, чем обычно.
Холостой альфа, растящий ребенка в одиночку, запросто может подать заявку в соответствующий фонд, чтобы ему подыскали хорошего омегу, по той или иной причине оставшегося без хозяина — так нет же, надо было привести в дом ЭТО!
Неужели не нашлось бы лучшего выбора, чем потаскуха-призрак из южных регионов, к тому же, ненамного старше Люмиуса?
Спору нет, Таюз был красив — смуглый, гибкий и кудрявый юноша с бездонными глазами и мягким тропическим акцентом — но, увы, больше он в жизни похвастаться ничем не мог!
А еще он везде разбрасывал свои вещи, курил вонючие сигарки из мундштука, жеманно хихикал на самые несмешные реплики в свой адрес, и от него постоянно несло приторными благовониями…
У Люмиуса начинала болеть голова от одного только его присутствия.
Но отец и не спрашивал, что он думает по этому поводу.
Вскоре после обряда очищения Таюз забеременел и родил — так у Люмиуса появился младший брат.
И все было бы замечательно, кроме одного большущего “но”…
Получив ошейник, южанин по какой-то причине продолжал вести образ жизни призрака, заглядывая в детскую на пять минут в день и, похоже, считая это совершенно нормальным.
Для отца же всегда было ниже его достоинства возиться с младенцами — и так брат Люмиуса стал для него сыном.
Ему приходилось постоянно прогуливать школу, чтобы присматривать за Мавом, и даже когда приходилось посещать занятия, только чтобы показать, что он все еще жив, его не оставляла тревога, доходящая до паники — он действительно боялся оставить ребенка рядом с родным омега-отцом!
Никто лучше него брата не накормит, не искупает и не укачает — в этом Люм убедился быстро. Хотя бы потому, что всем остальным было глубоко плевать.
Но, само собой, долго так продолжаться не могло.
Через несколько месяцев, взвыв от бессонных ночей и рухнувшей в никуда успеваемости, парень поставил отцу ультиматум: или тот жестко ставит на место зарвавшегося Таюза, чтобы он наконец начал вести себя как родитель, или Люмиус окончательно бросает школу и посвящает всю свою жизнь Маврелию.
— Ты что, омега — в памперсах копаться? — спросил отец.
Он проигнорировал первое предложение.
Проигнорировал и тот факт, что Люмиус последнее время только и делал, что “копался в памперсах”…
— А если даже и да, то что?
Этот дерзкий ответ стоил Люмиусу сколотого зуба, который потом пришлось лечить у стоматолога.
А еще — его первым рейсом отправили в эту дурацкую школу, чтобы не мешал отцу наслаждаться прелестями южного красавца, игнорируя весь остальной мир.
Как может это вертлявое ничтожество занять место…
Как всегда, при мысли об этом, к горлу парня подкатил комок.
Его омега-папа вовсе не был молодым и горячим, как Таюз, наоборот — он был высохшим, словно изюм, все его лицо было перекрыто морщинами, а шея была настолько тонкой, что ошейник свободно проворачивался вокруг нее.
В смутных воспоминаниях не было эпизодов, где он кричал бы или злился, даже когда Люмиус делал что-то не так.
Он называл его солнечным зайчиком — но только пока не слышал альфа-папа.
Альфа-папа был совсем другим, и Люма он только пугал.
Каменная глыба, разговаривающая басом и появляющаяся рядом с ним только затем, чтобы вытащить куда-то во двор на странные занятия спортом, где он ничего не объяснял, а только требовал — бегать, прыгать, играть в мяч, драться…
После этого он почти всегда бежал в расстроенных чувствах к омега-папе, и тот, ничего не спрашивая, обнимал его.
Иногда омега-папа просто начинал плакать, глядя на Люма — ни с того ни с сего просто начинал плакать, при этом всегда улыбаясь сквозь слезы, и на все вопросы отвечая:
— Просто я горжусь тобой, малыш…
Но как можно гордиться и плакать одновременно?
Люмиус не знал, сколько тогда ему было лет — четыре, пять или меньше.
В тот день, точнее, в ту ночь, у него была температура, заставляющая то метаться в кровати, то проваливаться в болезненный сон — и вот, после очередного пробуждения он увидел, что омега-папы нет рядом.
А за дверью детской раздавались какие-то голоса.
И детское любопытство сыграло свою роль.
В коридоре стояли оба его отца и какой-то незнакомый человек.
— Ты не можешь! — на лице омега-папы от напряжения выступили красные пятна. — Мы вместе пятнадцать лет, Касс!
— В этом-то и дело, — равнодушно ответил альфа-папа, что-то выписывая в красивой бумажке с печатями. — Ты уже стар для меня! За сына, конечно, спасибо, но я альфа, мне нужна молодая кровь… Радуйся, что хоть кто-то захотел тебя взять!
Он отдал бумагу незнакомому человеку.
— Ладно, Касс, если все эти годы для тебя ничего не значат… — плечи омега-папы поникли. — Но хотя бы дай мне попрощаться с Люмиусом!
Его взгляд метнулся в сторону детской, и Люм поспешно спрятался, прикрыв дверь.
— А это уже не твой ребенок, — услышал он, но уже не так четко. — Ты только его выносил! Это мой сын… Выметайся, и чтобы духу твоего тут не было!
С тех пор омега-папу он больше не видел. Никогда.
И теперь его место занял чужак…
Чужак, который наверняка не будет называть Мава солнечным зайчиком и говорить, что гордится им.
Будь у Люма собственные дети, он повторял бы им и то, и другое регулярно.
А еще — он перегрыз бы глотку всякому, кто посмел бы разлучить его с теми, кого он “только выносил”…
Раздался стук в дверь, и это выдернуло Люмиуса из воспоминаний.
Вернулся Гервин.
От него пахло каким-то парфюмом, а в кармане белоснежной рубашки торчал пестрый носовой платок.
Раньше Люмиус не удержался бы и ехидно спросил, с какой рукой сосед запланировал свидание, но в последнее время его запасы сарказма начали истощаться.
— Д-давай поужинаем вместе? — вдруг, сильно покраснев, предложил Гервин, заставив его икнуть.
— Окстись, мы всегда ужинаем вместе!
— Да, но… — Гервин поправил галстук. — Я занял нам отдельный столик! Ну, раз уж мы пара… или мы не пара?! — в последних словах прозвучал откровенный испуг.
Вся его и так небольшая уверенность в себе за одну секунду сдулась, как мыльный пузырь, и Люмиусу даже стало немного его жаль.
— Можешь считать, как хочешь, — встав из-за стола, он потянулся. — Раз уж твои моральные принципы говорят так, а не иначе… Не понять мне вас, благородных до абсурда… Идем? — непринужденным жестом он взял Гервина под локоть, от чего тот, кажется, чуть не заработал сердечный приступ.
Когда ботаник проснулся одним прекрасным утром с жутким похмельем, и рядом с ним был Люмиус, а в комнате все еще пахло дождем и цветами, он понял, что теперь уже не сможет увиливать и, как честный человек, просто обязан…
Конечно, ничего не было.
Люм, в отличие от соседа, не был пьян и прекрасно видел ту грань, за которую не следует переходить.
Зато они вдоволь нацеловались, и еще — оказалось, что Гервин может быть напористым альфой с сильными руками…
Казалось, он до сих пор чувствовал стальное сжатие на своем заду… и не только.
Теперь превращение в омегу оставалось лишь вопросом времени.
А пока — их ждал ужин.
К сожалению, не в ресторане, а только в столовой.
Но и до этого дойдет однажды!
***
Это было против школьных правил.
Если бы Люмиус попался, то точно бы на следующем Построении стал бы одним из “героев дня”.
Но он не мог иначе!
Голова уже начинала пухнуть от Гервина, а если быть точнее — от его постоянных извинений.
Он не был виноват в том, что Горковски приспичило завести второго омегу!
И уж тем более — в том, что сразу не полез защищать Люма, ведь тогда растерялись все… почти все.
Не говоря уж об их так называемых “половых контактах”, хотя сам Люмиус не воспринимал их иначе, чем простой разогрев перед чем-то действительно серьезным — для ботаника же это оказалось целое событие.
От всего этого срочно требовалась передышка.
Узкая и крутая лестница, железные ступеньки которой гудели от каждого шага, вела туда, где бесконечно дул ветер.