— Господи!.. — схватившись за голову, Маис закричал — нелепо выпученные глаза и черный провал рта будто сошли с картины художника-сюрреалиста…
Люмиус уже видел, что звать врача бесполезно.
Он смотрел на мир глазами, в которых не было жизни — кусачий, храбрый и бесконечно одинокий Волчонок, которому оказалось проще умереть, чем смириться с неволей…
Реальность порой бывает страшнее самого изощренного ночного кошмара.
========== Часть 9 ==========
— Помолимся же за упокой его души…
Голос директора эхом раздался по актовому залу.
В едином порыве ученики сложили ладони вместе, но Люмиус даже не знал, кому молиться теперь.
Тьму в помещении разгоняли лишь свечи, стоящие у гроба, и тишину прерывало только шуршание мантий.
Никто не плакал, но на лицах у всех застыли недоумение и страх.
История с самоубийством в общежитии обрастала все более причудливыми подробностями, по большей части, выдуманными, но одно можно было сказать точно — на школьной жизни этот случай уже оставил свой отпечаток.
С ним подходили попрощаться по одному и группами. Задерживались надолго и отбегали от гроба через несколько секунд…
Люмиус был очень благодарен Гервину, который держал его под руку, иначе он бы упал — так сильно подкашивались ноги.
Все это казалось лишь чьей-то дурной шуткой.
Лукреций был совсем рядом, ровно такой же, как и при жизни, как будто просто заснул и сейчас встанет, и вылезет из этого чертового ящика с бархатной обивкой, и назовет Люма идиотом, как всегда…
Но это была лишь его оболочка. Пустая, холодная, ни на что не годная оболочка.
Люмиус не мог больше это выносить.
Горячие слезы хлынули из его глаз, и, всхлипывая, он повис на Гервине.
Ничего не говоря, тот обнял его в ответ, и тут из дальнего угла донесся вой — иначе и не скажешь.
— Я виноват! Это я во всем виноват!
— Тише, тише, милый, мы найдем тебе другого омегу…
— Нет! Нет! Он умер из-за меня! Умер, понимаете?!
Маис Горковски, до этого сидевший на своем особом месте тихо, теперь натурально бился в истерике, и его отцы не могли его успокоить.
По слухам, родители собирались забрать молодого вдовца из школы — многие уже видели, что они вывозят из комнаты сына вещи…
Не сказать, чтобы Люмиус был расстроен этим, но ему хотелось видеть горе Маиса. Хотелось видеть, что ему хоть сколько-то не все равно! Если, конечно, эти рыдания не были крокодильими…
— Я так устал, — шепнул он Гервину, и тот незаметно сжал его ладонь.
— Еще немного…
***
За окном накрапывал дождь.
Люмиус лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку.
Голова гудела, но сон к нему почему-то не шел.
На сердце лежала противная тяжесть, но плакать у него почему-то уже не получалось, да и глаза сильно жгло…
Кем был для него Волчонок?
У них не было каких-то близких взаимоотношений, но почему же сейчас Люмиусу так плохо?
И самое ужасное — где-то в глубине души он знал, что конец для Лукреция не за горами, еще до того, как это случилось, просто не мог облечь свои догадки в слова…
Он видел эту затаенную боль в его глазах, видел ранимость, спрятанную за резкими словами и действиями, видел, в конце концов, практически осязаемую ауру обреченности вокруг маленького омеги — и ничего не смог сделать!
У Люма больше не было сил.
Сил плакать, терпеть, чувствовать, жить…
Ему хотелось заморозить самого себя и разморозиться, когда эта боль наконец пройдет.
Встав, он, пошатываясь, распахнул шторы и открыл окно.
В лицо ударил ветер с каплями дождя, но Люмиус и не подумал закрыть окно обратно — раскинув руки и зажмурившись, он принял это, принял холод и свежесть, и новые слезы, смешавшись с дождем, потекли по его щекам.
Внизу, по улице, шел строй маленьких мальчиков в мантиях, расшитых золотой нитью — члены школьного хора. Наверное, они направлялись на похороны?
Серые облака стали практически черными.
Дождь только усиливался, мантии хористов вставали колоколом от порывов ветра.
Мокрые деревья, шелест листьев которых напоминал шипенье тысяч змей, стояли с поникшими ветками.
По дорогам бежали грязные ручьи.
Этот мир продолжал жить и крутиться.
Без одного кусочка паззла картинка не утратила своей целостности.
Люмиус с отвращением захлопнул окно, да так сильно, что стекло зазвенело.
Ему просто вдруг вспомнилось, как сильно Лукреция завораживала высота…
Стук в дверь заставил юношу подпрыгнуть.
На пороге стоял… Маис Горковски.
Не похожий сам на себя, с огромными синяками под глазами, бледный и осунувшийся, он все равно был, мягко говоря, нежеланным гостем.
— Чего тебе надо? — спросил Люмиус, скрестив руки на груди.
— Успокойся, я ничего тебе не сделаю… Я просто…
И, к удивлению Люмиуса, он протянул ему тетрадь.
Обычную тонкую тетрадь в твердой голубой обложке, без всяких опознавательных знаков, единственное, что можно было приметить — так это крохотный замочек, не дающий открыть ее.
— Я нашел это в вещах Лукреция, и… — Горковски опустил голову. — Она защищена магией, я не смог открыть замок, и я подумал отдать ее тебе… На память о нем. Возьмешь?
Не веря ушам своим, Люм долго переводил взгляд то на альфу, то на тетрадь.
Наконец, прижав памятную вещь к груди, он тихо сказал:
— Спасибо…
Через силу улыбнувшись в ответ, Маис с видом человека, наконец закончившего тяжелую и неприятную работу, ушел.
А Люмиус остался наедине со множеством вопросов.
У замка, скрепляющего части обложки вместе, не было отверстия для ключа.
Зато на нем было клеймо, которое ставили на многие повседневные предметы быта, имеющие магическую силу — две четырехконечные звезды в круге.
Люмиус почесал в затылке, не зная, что делать.
Недавно на одном из уроков рассказывали про типы охранных заклинаний, но он успел запомнить только то, что открывает доступ к предмету только для тех, кому бы его открыл сам хозяин предмета, исходя из личных симпатий, и то — это показалось ему не совсем понятным и слишком мудреным.
И теперь парень расплачивался за свою невнимательность.
Определенно стоило спросить об этом Гервина после его возвращения — он помогал редакции школьной газеты с выпуском статьи “Десять способов предотвратить самоубийство вашего омеги” — но, честно говоря, Люмиус склонялся к мысли, что содержимое тетради навсегда останется для него загадкой.
— Эх, Волчонок, Волчонок, что ты за существо-то такое — зашифровал эту чертову тетрадь так, что ни пройти, ни проехать… — пробормотал он, поддев несчастный замок кончиком пальца.
Когда раздался громкий щелчок, и замок раскрылся буквально за секунду, Люмиус еще долго сидел, ошеломленно хлопая глазами.
— Какого хрена?!
В это было трудно поверить, но факт оставался фактом — охранная магия только что дала ему добро!
Интересно, почему?
— Ладно, спрошу потом у Гервина… — заправив мешающие волосы за уши, Люмиус сел по-турецки и, глубоко вздохнув, открыл тетрадь.
Первым, что он увидел, оказалась маленькая фотокарточка, приклеенная с внутренней стороны обложки.
На ней были изображены двое детей.
Лукреций, совсем еще маленький, наверное, не больше десяти-одиннадцати лет на вид, широко улыбался в камеру, стоя на одной ноге на большом камне — видно было, что он пытается изобразить какую-то эффектную позу.
Грузный, плотный темноволосый мальчик с тяжелой челюстью, намного крупнее своего двоюродного брата и отнюдь не такой миловидный, тоже выглядел вполне радостным и довольным жизнью, корча рожицу с высунутым языком — конечно же, это был никто иной, как Маис…
За их спинами виднелись песчаный берег и бескрайнее море — быть может, эта фотография была сделана на отдыхе, во время летних каникул?
Чернила выцвели от времени, но первая запись благодаря красивому крупному почерку читалась отлично.
“Мне кажется, я схожу с ума. Вокруг меня все рушится! Я не понимаю, за что… Я не могу поговорить ни с кем, и если я не выплесну куда-нибудь свои мысли, моя голова попросту лопнет! Что ж, пусть будет эта тетрадь…”
После тех слов, что сказал Волчонок перед своей смертью, Люм уже был готов к тому, что чтение его личного дневника будет занятием тяжелым.
И он не ошибся.
“Я постоянно хочу спать, и когда я просыпаюсь — моя подушка мокрая… Я ничего не могу с этим поделать — я ни с чем ничего не могу поделать!”
“Боже, за что? Я не хочу, чтобы из меня выделялась смазка, это отвратительно! Меня тошнит от самого себя! Я хочу снова стать бетой!”
“Сегодня я связался с омега-папой, и он отругал меня. Он сказал, что, раз уж так сложилось, я должен не ныть и жаловаться, а сделать все, лишь бы угодить Маису, и я должен быть счастлив, ведь мой альфа богат! А еще он сказал, что денег на то, чтобы выкупить меня, у них нет, и что омега имеет право быть без альфы, только если тот умер, и то — ненадолго… Никогда не видел его таким сердитым! Как он может говорить такое?.. Он ведь знает, что я не хотел этого! Я так и сказал — а он лишь поджал губы и выключил оракул… Почему меня все бросили?”
Этот последний вопрос как будто повис в воздухе, хоть вслух его никто и не зачитывал.
По этим немногословным записям можно было представить, каково приходилось Волчонку после ритуала — и Люмиус даже боялся поставить себя на его место.
Переведя дух и проглотив подступивший к горлу ком, он продолжил чтение.
“Сын-призрак — позор для семьи, а сын-раб — нет?”
Это предложение было написано наискосок и занимало целую страницу.
На следующей почему-то было много следов от упавшей влаги — кто знает, не были ли это слезы?
“Сегодня я случайно пролил чай на Маиса, когда подавал завтрак, и его альфа-папа дал ему ремень… Он сказал, что именно так воспитывают неуклюжих омег, хотя сам, похоже, так не делает — они с омега-папой Маиса воркуют, как голубки, хотя с момента их ритуала прошло уже двадцать лет… Это было больно! У меня вся попа красная, я не могу нормально сидеть! За что Маис так озлобился на меня, что…”
Дальше шла жирная чернильная полоса, как будто у Лукреция дрогнула рука, когда он писал.
“… сделал все это со мной? Я спрашивал у него, а он лишь смеялся… Его альфа-папа сказал, что отныне, если я не буду слушаться, Маис всегда должен будет меня наказывать — господи, прошу тебя, пусть он не воспримет это всерьез…”
— Это тот самый случай, когда послушание родителям идет во вред, — пробормотал Люмиус себе под нос. — Ну и паскуда же ты, Маис!
“Я виноват? Но в чем? Скажите мне, и я исправлюсь! Верните мне свободу, верните мое тело, верните моего брата! Мы же были не разлей вода… Но Маис больше не хочет быть моим другом, он хочет быть моим хозяином…”
“Я будто падаю в колодец, у которого нет дна… Столько людей вокруг, и все меня бросили — прямо как тогда, в тот праздник, когда я потерял все… Все, что у меня осталось — это Маис. Смысл всей моей несчастной жизни и причина ее же разрушения…”
Судя по датам, вел дневник Лукреций нерегулярно, с перерывами в дни, недели и даже месяцы.
Сколько же еще по-настоящему страшных вещей остались вне этих записей?
Бездумно перелистнув страницы до середины тетради, Люм вдруг увидел упоминания о самом себе, встречающиеся в разное время.
“К нам в класс пришел новенький. Маис попытался задавить его авторитетом, а в ответ встретил лишь дерзость — мне это понравилось… Похоже, он не особо стремится общаться с другими — в этом я его понимаю”.
“Маис раздувается от злости, как рыба-ёж, стоит только Златовласке пройти мимо — это выглядит весьма забавно!”
“Кажется, Маис положил глаз на Златовласку, говорит, что хотел бы себе двух омег, заодно и мне была бы компания — чертов идиот! Даже взрослые, состоявшиеся альфы боятся брать на себя такую ответственность, а этот кретин не видит ничего, кроме своих желаний! Да, его понять можно, Златовласка очень красив, но все же… предупредить бы его от греха подальше, только как — я пока не придумал…”
Если сравнивать начало и середину дневника, то отличие было налицо — если первые записи были очень эмоциональны, то позже они стали более спокойными, а порой даже полными сарказма и яда — и Волчонок сам это замечал:
“Мне кажется, я черствею — и я только рад этому! Я устал плакать. Я ничего не чувствую. Вся моя боль заперта где-то глубоко внутри, и я не хочу ее выпускать. Я всех ненавижу! Даже Маиса. Особенно Маиса”, — последние слова были подчеркнуты.
Ненависть ко всему миру действительно начала частенько отражаться в его дневнике.
“Я не понимаю, как другие омеги могут быть счастливы? Большинство из них выглядит вполне довольными жизнью и своими альфами — меня тошнит от них! Как они только умудряются наслаждаться рабством? Мне бы так!”
“Сколько Маису бы ни говорили его папаши, что он — король мира и достоин всего, что только пожелает, реальность говорит немного другое…”
“Уроды, уроды, кругом одни уроды! Сегодня какие-то альфы зажали меня в туалете — я смог убежать, но Маис, узнав об этом, решил наказать меня, а не разобраться с ними! Сказал, что нечего крутить задом перед чужими альфами… Да ради всего святого, дорогой, мне и тебя одного хватает за глаза…”
“Иногда у меня создается ощущение, что Маис сам до сих пор не понял, во что я превратился по его вине… Для него это все забава, а я - лишь главная игрушка…”
Большинство записей было описанием повседневных будней, и Люмиус, к немалому удивлению, частенько видел в них собственное имя.
Некоторые из последних заметок заставили его кожу покрыться мурашками.
“Я уже третий месяц ношу ножик в кармане — понимаю, что это глупость, но ничего не могу поделать, меня просто завораживает блеск его лезвия…”
“Если хоть кто-то узнает, что я хожу на крышу по ночам, мало не покажется — накажут и на сцене, и Маис постарается, но, думаю, оно того стоит! Меня так манит высота, что, кажется, ничего лучше на свете и быть не может…”
“Еще год назад я мог поднять в воздух стол силой мысли. Сегодня — я едва могу передвинуть солонку с места. А папы так гордились тем, что в их семье есть довольно-таки одаренный маг… В такие моменты я не хочу жить!”
Еще несколько коротких будничных записей, в основном о Люме — и дневник закончился.
Дальше шли только чистые страницы, на которых уже никто и ничего не напишет. Никогда.
Люмиус еще долго сидел, просто раскачиваясь на месте и прижав тетрадку к груди — чужая жизнь, оборвавшаяся так быстро, все еще стояла у него перед глазами…
Именно таким его и застал вернувшийся Гервин.
И на вопрос соседа о том, что случилось, парень молча протянул ему дневник.
Комментарий к
Больничный у автора, будь он неладен, наконец-то закончился, и, к сожалению, писать стахановскими темпами уже не получится - но я постараюсь не затягивать с продолжением.
========== Часть 10 ==========
Комментарий к
Внезапно выпавший выходной. Еще более внезапная прода. Пока нормальные люди в выходные отдыхают - я пишу…
Строчки и цифры сливались перед глазами.
Раздраженно вздыхая, Люмиус пытался сосредоточиться.
Тот редкий в последнее время момент, когда его не мучили болезненная сонливость и тошнота, до смешного напоминающая токсикоз, когда его не одолевали печальные мысли и тоска, приходилось бездарно тратить — и на что? На материалы по использованию, обороту и продаже заряженных колдовством столовых приборов!
Можно ли представить себе что-то более скучное?