Но они продолжали идти в одну сторону.
Люмиус — по направлению, которое он хорошо помнил, незнакомец — следуя тому, что было написано в его бумажке.
А затем они столкнулись.
Ведь они попытались пройти за одну и ту же оградку одновременно.
— Что? — мужчина выглядел в край удивленным. — Вы тоже сюда?
— Ну да, — Люмиус тоже впал в ступор. — Здесь лежит мой одноклассник…
— И мой сын!
Вот теперь Люм понял, почему лицо этого человека показалось ему знакомым — потому что это был вылитый Лукреций!
— Значит, вы его омега-папа?
Юноша был неприятно поражен тем, что у него, по сути, постороннего Волчонку, были с собой цветы, а у родного отца — нет. Не говоря уже о том, что этот самый родной отец, по его же словам, пришел сюда в первый раз!
— Именно, — жестом, который показался Люмиусу неуместно кокетливым, мужчина поправил волосы. — Его потеря — такое горе для всех нас…
Но сильной скорби в его голосе что-то не было слышно.
— Раз вы учились в ним в одном классе, значит, вы знаете Маиса? Бедный, он сейчас в санатории, у него случился нервный срыв…
Вот на словах о Горковски безутешный родитель действительно выглядел обеспокоенным.
— Лукреция мне жаль больше, — скрипнул зубами Люм, пытаясь побороть непонятно откуда взявшийся приступ отвращения.
— Мне тоже, — равнодушным тоном ответил мужчина. — Он был хорошим мальчиком, жаль только, что слабаком…
Парень сначала подумал, что ослышался.
— Простите? — с трудом переспросил он, на автомате поправляя венок, возложенный им у могилы.
— Да, к сожалению, Лукреций оказался слабаком, — разве таким тоном говорят о собственных детях? — Если каждый омега, у которого бывают проблемы в отношениях с альфой, будет втыкать нож себе в сердце, то нас и вовсе не останется! Мы должны уметь подстраиваться под альфу! Я вот, — он стряхнул невидимые пылинки с пальто, точно собрался фотографироваться, — в его возрасте уже был его отцом и не жаловался…
Это был полнейший абсурд.
Люмиус просто не верил, что кто-то может говорить подобные вещи серьезно!
— А вы в курсе, — с каждым словом его тон становился все более агрессивным, и он ничего не мог поделать, — как этот бедный, несчастный Маис с ним обращался? Как унижал, отвешивал пощечины? Бил ремнем за каждый чих? Вы не знали ни черта — а я всего этого навидался по самое не хочу!
— Я был в курсе, — этот горе-отец, стушевавшись под напором Люмиуса, сделал вид, что его очень интересуют собственные ногти. — Знаешь, дорогой мой, если альфа наказывает омегу — значит, он этого заслуживает…
— Чего?!
У Люма слов не было от возмущения — он только открывал и закрывал рот, как рыба.
Увидев это, мужчина тихо засмеялся.
— Что-то ты больно горяч, я бы на месте твоего альфы хорошенько тебя вздул… Мы должны быть покорными, разве ты не знаешь? Слушайся альфу, и все будет хорошо, а если не подчиняешься, — он пожал плечами, — что ж, сам нарвался, получай то, что причитается… Ты еще скажи, что сам никогда не был наказан!
— Представьте себе, нет, — Люмиус уже практически рычал, — потому что мой альфа со мной разговаривает, как с человеком, а не пытается дрессировать!
Это откровение вызвало новый приступ смеха.
— И вот он, результат — омега, который не умеет держать язык за зубами…
— Это лучше, чем омега, который плевать хотел на смерть собственного ребенка!
Удар попал точно в цель.
С лица мужчины сошли последние краски.
— Да как ты смеешь!.. Мне не плевать! Я просто говорю, что он сам виноват в своей гибели! Раз уж спровоцировал Маиса сначала на ритуал, а потом на дурное отношения с самим собой — будь добр отвечать за это, а не заканчивать жизнь самоубийством, как трус…
— Что значит — “спровоцировал на ритуал”? — Люмиус уже не знал, что еще может выкинуть этот человек.
— То и значит, дорогой мой! Постоянно ошивался вокруг Маиса, и тот не стерпел… А ты сам-то как получил ошейник, а? — он прищурился. — Небось, крутил задом перед альфами и однажды поплатился за это?
Это была последняя капля.
Когда Люм очнулся, они уже были за оградой, и он, сидя верхом на отце Волчонка, методично впечатывался кулаком в его лицо.
Все, что произошло до этого, было как будто задернуто черной пеленой.
Но, придя в себя, он и не подумал останавливаться — он хотел превратить физиономию этого типа в кровавую кашу!
— Зачем ты бьешь моего мужа, паскуда?!
К ним, тяжело дыша, бежал грузный краснолицый альфа с заметной лысиной.
— Простите, — выплюнув прядь волос, попавшую в рот, Люмиус встал с неподвижного тела. — Он меня спровоцировал!
В его руке явно что-то копошилось — кажется, он ее повредил.
Пока омега-отец, заливаясь слезами вперемешку с кровью, излагал краткую суть событий, брови альфа-отца все сильнее сходились на переносице.
— Да как ты можешь! — в конце концов, напустился он на Люмиуса. — Мы беспокоились о нем, хотя уже не должны были — все заботы о нем и его воспитании после ритуала перешли на альфу и его семью… И его потеря действительно подкосила нас! Мой брат, скотина такая, уже не станет поддерживать родителей омеги своего сына, а без его помощи мой бизнес… эх! — он махнул рукой. — Мы все убиты, просто убиты, понимаешь? А ты тут еще… Забыл, кто ты вообще? Омеги не дерутся! Тебя за такое стоило бы высечь, да чтобы сидеть не смог, но это не в моей компетенции… А жаль!
И они ушли — со стороны казалось, что это и правда скорбящие родители, только что навестившие могилу сына.
Но Люм уже увидел их истинную суть.
— А я еще на своего папашу жаловался, — тихо сказал он надгробной плите. — По сравнению с твоими родителями он — просто ангел!
========== Часть 12 ==========
За окном не было видно ничего, кроме утреннего тумана.
Блестящие рельсы железной дороги уходили в бесконечную даль.
Гервин спал, склонив голову на плечо своего омеги, но к Люмиусу сон не шел.
Погрузившись в свои невеселые мысли, он бездумно теребил гладкие крупные бусины янтарного браслета.
Гервин купил его в ювелирной лавке около станции — сказал, что он подходит под цвет глаз Люма.
Юноша понятия не имел, что там ему подходит и под цвет какой части тела, но украшению весьма обрадовался, ведь он всегда любил побрякушки, несмотря на милые определения вроде “сорока” или “облезлая новогодняя ёлка” от отца. Помнится, у него даже была серьга в ухе, пока в школе ее не заставили снять…
Этот браслет был просто горстью красивых камешков, нанизанных на нить — но он наводил на множество размышлений.
Как часто омегам вроде него достаются подарки, и как часто это — действительно подарки, а не подачки?
После того визита на могилу Волчонка Люм часто думал о чем-то подобном.
Он не жалел о своем выборе. Он понимал, что его ждет. И все же, не так-то просто оказалось свыкнуться с тем, что на тебя начали смотреть другими глазами, когда ты — все еще ты!
Этот мир жесток.
Религия, законы, общество, да даже сама природа — все они дали альфам власть над омегами, и никто в этой жизни не был застрахован от того, чтобы стать игрушкой в чужих руках.
И не только в чужих.
В дневнике Лукреция среди прочих была запись, полная яда, касающаяся его альфа-отца — якобы тот, несмотря на солидные денежные вливания в его бизнес от “неизвестного спонсора”, едва был способен удержать на плаву свое уже третье по счету предприятие, что, по мнению покойного Волчонка, выставляло его в глазах богатого брата и не только лишь еще большим неудачником, как бы он ни пытался доказать обратное…
Никто не защищен от ударов в спину — хоть от своих, хоть от чужих.
И тем не менее…
Альфам дана власть — но они сами определяют для себя границы дозволенного. Будут ли омеги рядом с ними жить так, как будто на них вовсе нет ошейника, или же дрожать от одного вида хозяина и бояться поднять на него взгляд. Бить или целовать, дрессировать или договариваться — выбор есть всегда!
Каждый человек решает сам, сколько зла он может себе разрешить.
Даже в этом беспощадном мире, где для каждого жестко расписаны его роли, можно найти что-то хорошее.
Можно найти кого-то хорошего.
Можно чувствовать себя свободным, даже если твоя жизнь принадлежит кому-то другому.
Можно стать друг для друга кем-то еще, кроме господина и раба…
У Люмиуса затекло все тело, но он не шевелился, чтобы не беспокоить нареченного.
Между его коленей был зажат чемодан, защелки на котором тихо звенели от тряски вагона.
Они оба были накрыты школьной мантией Гервина, но, несмотря на это, в поезде все равно было прохладно.
Дорога обещала быть долгой — что из школы, что обратно — но между прибытием и отправкой обратно, слава богу, должно было пройти два месяца.
После каникул их ждал последний учебный год — и выпуск.
Даже думать об этом было странно — Люм, небезосновательно ругая школу последними словами, в глубине души уже успел так привыкнуть к ней, что с трудом представлял себе жизнь вне пансиона…
Но до этого было пока далеко.
Сейчас же он, несмотря на свою неудобную позу, попытался уснуть, ведь ехать надо было еще минимум полдня.
Через некоторое время ему это удалось.
***
Дедушка Гервина радовался тому, что у него появился омега, как дитя.
Он был смешным сухощавым стариком с белоснежными волосами, которые торчали в разные стороны, будто пух, а его глаза были точь-в-точь глазами внука — синие, как незабудки в поле…
Гервин вообще был похож больше на него, чем на своих отцов.
Вместо ошейника дедушка носил красный плетеный шнурок, который говорил о том, что он состоит на балансе у государства как омега, потерявший хозяина — но, разумеется, этот знак был чисто формальным.
В таком возрасте нареченных уже не ищут.
Ровно так же, как не ищут их маленьким детям и слабоумным, если их, вопреки букве закона, попытались сделать омегами, хотя красный шнурок и тем, и другим тоже полагался.
Похоронив мужа несколько лет назад, он доживал свои последние деньки, выращивая цветы в саду и воспитывая Гервина.
Даже несмотря на то, что внук учился очень далеко от дома, дед все равно, освоив оракул, регулярно связывался с ним и присылал банковские переводы.
И вот теперь старичок ждал на летние каникулы не только его, но и Люмиуса, который очень волновался перед первой встречей вживую.
И первыми словами, которые он услышал от деда, оказались:
— Гервин, где ты только откопал такое сокровище?
***
Люмиус до сих пор не мог привыкнуть к тому, что при каждом шаге по его ногам не хлопает дурацкая тяжелая мантия.
Его пальцы были заляпаны зеленым соком и пахли травой.
— Люююм… — раздался позади голос Гервина.
— Чего? — выпрямившись, он утер пот со лба тыльной стороной ладони.
— Хватит уже! Зачем ты это делаешь?
— Хочу, и все! — он пошел обратно на поляну с охапкой цветов в руках. — Когда еще мне этим заниматься?
Плюхнувшись на расстеленное покрывало, Люм разложил “добычу” перед собой и принялся плести венок.
Каким бы Гервину ни казалось это занятие странным и глупым, он, тяжело вздохнув, перестал спорить.
По правде говоря, эта прогулка в лесной роще была лишь предлогом для серьезного разговора, который омеге хотелось начать уже давно.
— Гервин…
Его руки работали сами собой, в то время как голова была занята совсем другим.
— Что?
— Почему ты никогда не говоришь о своих родителях?
Он попытался казаться спокойным, и у него почти получилось.
Но Люмиус все равно заметил мимолетный испуг в его взгляде.
— Я знаю, что твой альфа-дедушка умер, что заботится о тебе дедушка-омега… А твоих отцов как будто в природе нет и не было! Ты всегда избегаешь говорить о них — надо признать, что получается у тебя это хорошо… Кто они, Гервин, где они? Я, все-таки, не последний для тебя человек, мне хотелось бы знать правду…
Его слова словно были для альфы ударом — но он выдержал их достойно, почти не изменившись в лице.
— Эээх… — сдвинув очки на макушку, Гервин закрыл лицо руками. — Я знаю, что это ужасно, но мне стыдно называть их своими родителями! Не удивлюсь, если, узнав о них, ты тут же попросишь вольную…
Люмиус выронил готовую часть венка.
— Что же они такого могли сделать, чтобы я захотел уйти от тебя?
— Да ничего особенного, — ботаник горько усмехнулся. — Просто они были очень веселыми людьми…
Ветер, гуляющий в густых кронах деревьев, будто шептал что-то.
Сняв очки совсем, Гервин начал рассказ, смотря куда-то вдаль.
— Дед говорит, что они были хорошими когда-то — просто очень любили тусовки… Два студента художественного колледжа, связали себя ритуалом через месяц знакомства, денег у моих дедушек хватало на хорошую жизнь — и они пошли вразнос! Вечеринки, пьянки… Когда дедушки начали проявлять недовольство, их посылали куда подальше, они воровали деньги и вещи, их исключили из колледжа — и в конце концов у старшего поколения кончилось терпение, они выставили их за дверь… Через год после этого родился я, — он развел руками, будто говоря о каком-то нелепом совпадении. — Дедушки узнали, что я вообще существую, через каких-то знакомых, и сразу же пошли искать моих родителей… Они были пьяны в хлам, спали вповалку с десятком алкоголиков, пока я заходился криком от голода! Деды говорили, что я был покрыт синяками еще в колыбели, они могли спокойно оставить меня одного и уйти на гулянку — чудо, что я вообще выжил… Конечно, дедушки забрали меня сразу же — никто даже не проснулся! Я спокойно прожил с ними до пяти лет, а потом…
Гервина вдруг начало трясти.
— Что было потом? — поторопил его Люмиус.
— Потом они вспомнили, что у них есть ребенок, — он снова спрятал лицо в ладонях. — Это было ужасно! Страшные, вонючие животные с выбитыми зубами… Они пытались забрать меня силой, дежурили у дома, не давали нам прохода… Я всегда начинал плакать, стоило им появиться поблизости, а полиция не могла ничего сделать — их арестовывали на несколько суток и выпускали, и они всегда возвращались! Всегда…
— А что с ними теперь?
— Альфа-папа сидит — переспал по пьяни с чужим нареченным, не знаю даже, где он, и жив ли вообще… да и все равно, если честно! Папу-омегу же зарезали в драке за бутылку, когда мне было восемь…
Они долго молчали — Люмиус переваривал услышанное, машинально доделывая венок, Гервин же — пытаясь совладать с призраками прошлого, что стояли перед его глазами.
— Ты не виноват в том, что творили они, — в конце концов заявил Люм, надевая свое творение на голову соседа. — Никоим образом!
— Я… я просто боялся, что ты больше не захочешь иметь со мной дел… Я ведь их сын! Я всю жизнь стараюсь не быть таким, как они, но они — часть меня, и я ничего не могу с этим поделать…
— Мне все равно, кто они! Мне важно — кто ты…
— Ты любишь меня?
Этот вопрос прозвучал так по-детски воодушевленно, что Люмиус даже засмеялся.
— Ты ведь знаешь, что я предпочитаю не использовать это слово, но, если тебе так будет понятнее… — он погладил Гервина по щеке пальцами, разукрашенными зеленью. — Любовь, не любовь — какая разница, как это называть? Главное ведь — то, как мы себя чувствуем рядом друг с другом… Правильно?
Гервин, улыбнувшись, молча кивнул в ответ — и, перехватив руку Люма, поцеловал его запястье.
***
Душное утро пробралось в комнату.
Воздух на чердаке был горячим и спертым, и в лучах света вились столбы пыли.
Со ската крыши свисала лампочка на одиноком проводе.
На соседнем дворе кукарекал петух.
Постельное белье на кровати было смято едва ли не до состояния кома, и во всей своей спящей непристойности на ней раскинулись двое.
Любой, кто сейчас поднялся бы на чердак, увидел бы то, что не должен был видеть.
Опухшие губы, следы от царапин на спинах, голая нога Гервина, закинутая на Люмиуса — ночь удалась на славу!