Юнги щурится и не может вздохнуть. Истерика снова накатывает. Он раскрывает дверь нарасхлебень и залетает за забор мимо двух громил в чёрном. Его знают здесь. Сердце бьётся так, что рёбра хрустят от ударов, будто изнутри ломаются под давлением. Юноша тушуется, тормозит перед дверью, привычно открывает её с ноги, как будто не минуло пустые три года. Как будто ему снова семнадцать, а не почти двадцать два, как будто следы их бурной любви все ещё с тела не сошли, остались цвести своими багровый пятнами.
На первом этаже пусто. Мин уверенно шагает к витой лестнице, хватается за перила и быстро поднимается. Стук его ног разрушает тишину дома, которая окутывает всё. Он сталкивается с Хосоком в коридоре, упирается в его широкую спину, расписанную татуировками. И его сводит с ума один только его вид, от которого всё внутри переворачивается. Юноша с трудом дышит, сдавливаемый в объятиях слишком сильными длинными руками. Он не упирается, висит на мужчине и не двигается. Он чувствует, как сердце на куски разбивается, как рёбра ломает внутренним давлением.
– Я излечу твои раны, продам душу дьяволу, – обезумленно шепчет Хосок, сжимая талию юноши перед ним; влажно целует, сгорает до тла от прикосновений искусанных губ.
У Юнги ноги подкашиваются, он позволяет стащить с себя свитшот и бросить его прямо посреди коридора. Кожа под напором ласк плавится, на ней метки расцветают пурпурными бутонами, будто выжженые раскалённым железом. И юноша зарывается пальцами в непривычно мягкие волосы, с которых красный цвет сошёл на нет. Мин тоже не красит губ в вишнёвый уже два года, потому что сахар с языка сошёл и не годится для чужих поцелуев. Потому что только Хосок у он принадлежит до последнего вздоха. И от долгой разлуки развозит, как от бутылки терпкого алкоголя. Опьянение растекается по венам, тягуче отягощает голову. Его сводит с ума одна возможность секса, потому что это чувство любви настолько глубокое, буквально насквозь пронизывает своими корнями внутренности, скелет опоясывает, сквозь шрамы проходит, пряча их.
Хосок подхватывает его под бёдра, заваливается в ближайшую комнату с любовником на руках и ловит губами утробное рычание от каждого касания к молочной коже. Сознание мутное, поэтому Мин не понимает, когда оказывается полностью раздет. И жар чужой ладони на его плоти где-то за гранью, когда из глаз сыплются звёзды. О, нет, сегодня не по этим правилам играем. Юнги осторожно останавливает движения жилистой ладони, мягко целует в уголок губ и улыбается своей дьявольской улыбкой. А в глазах черти пляшут, когда он ловко берёт в рот головку, посасывая. И мужчина откидывает голову, давится воздухом и хватает за чёрные волосы, заставляя заглотить глубже, надавливает на затылок и теряется.
Юнги сосёт умело, но такой нужной разрядки не даёт. Отрывается, облизывается, стараясь отогнать осознание, что это лишь на один ёбанный день он здесь. Но Хосок вжимает его в постель, заставляя все мысли со свистом вылететь из головы. Заводит над головой запястья и думает, что тонкое кружево татуировок здорово смотрелось бы на них поверх просвечивающих железной синевой вен.
У юноши много чувствительных мест, кроме порнушной нежной груди: ключицы, плечи, пальцы рук, коленки. Чон целует все, услаждает слух стонами хриплыми, слушает прокуренный голос сходящего с ума парня под ним. Смазка с запахом той самой проклятой вишнёвой помадой заливает постельное бельё, растекается по ладони, холодит дрожащие бёдра Юнги, который охотно поддаётся растяжке, насаживается на пальцы и глубоко дышит, пытаясь стряхнуть со лба прилипшую чёлку. Так они раньше не пробовали.
Мин знает, что одним заходом они сегодня не ограничатся. Впереди двадцать четыре часа умопомрачительного секса, от предвкушения которых депрессия кукожится в нечто неощутимое, растворяется в любви и горячих ласка, исчезает, будто юноша и не начинал бредить от кошмаров днями и ночами. И сердце колотится в горле от глубоких поцелуев, только губы саднит, они распухают и ноют. Но он в ответ дарит ласки, посасывает чужой язык, расплывается в улыбке, толкаясь навстречу движениям пальцев.
Хосок ловит его надрывные стоны, дышит ими, впитывает, чтобы они тонким отпечатком воспалили мозг. Он сам отказался от него, чтобы не причинять боли. А теперь осознал, что тянет обратно и выкручивает всё внутри от одиночества, выворачивает душой наизнанку, ломает все кости, душит. Это зависимость друг от друга. Глубокая такая, что словом не описать, будто под кожей имя любимого выжжено горячими взглядами, от которых тепло разливается по телу, предательски вытесняет всё остальное: мысли, желания, решения. Просто бросить и уехать – глупо. Хосок осознаёт это, зная, что это их, скорее всего, последняя ночь. Ночь, под луной которой метки цветут развратным багрянцем. Хотя ещё только три часа дня, но в комнате темно и душно.
Юнги упирается взмокшим лбом в мощное плечо любовника. Он подаётся навстречу движениям чужих бёдер, раскрывает рот в немом крикет и кусает в шею, оставляя влажный красный след. Эти двадцать четыре часа будут долгими. Чертовски.
***
Чонгук просыпается после полудня, сонно трёт лицо и щурится. Он не помнит прошедшей ночи с того момента, как отпил мутный кофе из стакана Чимина, когда они смотрели фильм в кинотеатре. Он знает только, что в машине нещадно трясло. И урывками всплывает в памяти туманный секс. Это был не Тэхён, но он где-то недалеко. Вся комната пропахла им, его дорогим парфюмом. Почему-то ужасно ломит спину. Чонгук с трудом переворачивается на живот и следом сообразить не может, почему болит задница.
Юноша смотрит на себя в зеркало и думает, что никому бы в жизни не позволил себя оприходовать, кроме Тэхёна, который стоит в дверях и требует объяснений: откуда и с кем? А главное – чего её хватало. Только Мин сам себя не помнит, пытается встать на ноги и не держится. Колени предательски подгибаются, а во рту такой сушняк, что можно сдохнуть. Чонгук думает, что вчера ел песок и подрался с крокодилом. Потому что не видит других причин для всего вот этого, что он сейчас видит и чувствует. Он чувствует, как постель прогибается под чужим весом, оборачивается и, действительно, не понимает.
– Я готов простить тебе всё, кроме измены. Подставил другому свою задницу, имей совесть отвечать за этот поступок, – Тэхён сдавливает его горло, заводит запястья над головой и коленом раздвигает ноги, которые хозяина своего и так не слушаются, только неприятно ноют.
Чонгук хлопает глазами; в голове вспышками проносятся картинки полураздетого парня, который жарко целует в шею и губы, пьяно улыбается. Он оставляет тёмные синяки на бёдрах, заставляет парня под ним поддаваться, душит, давит на голову и живот, насильно разводит колени, которые, к слову, разбиты до глубоких ссадин. Чонгук столько раз падал, но это был не один день. Между этими событиями всё ещё провалы, которые он восстановить никак не может. Он смотрит в глаза Тэхёну, такие равнодушные. А человек перед ним в бешенстве, готов удавиться пеной, растерзать своего соперника. И этого больше всего Ким боится, когда открутить голову хочется не том, кто вертит задницей, а тому, кто смотрит. Грубая пощёчина обжигает кожу, а юноша всё ещё не понимает: за что?
– Неужели ты думал, что я не узнаю? Стоило только делами заняться, как ты помчался ноги раздвигать? – тон у Тэхёна ядовитый, он смотрит ему в глаза, горько ухмыляется, – клялся мне в вечной любви, пока трахался всласть, шлюха конченная?
Чонгук с трудом держит голову. У него всё ещё есть честь и достоинство, поэтому пара рывков, которые особых результатов не приносят, служат ответом. Он буквально кричит своим взглядом “Я не виноват!”. А еще его собираются снова трахнуть. Глаза начинает щипать. Слёзы у Чонгука скупые и противные, которые убивают быстрее, чем пуля в лоб. От которых муки разрывают тело, потому что он давится всхлипом, чувствуя внутри себя пальцы. Тэхён разбивается, но терпеливо растягивает. Считай, попользует куколку на прощание, а потом отрубит ему руки и ноги, подвесит вниз головой и будет смотреть на непрекращающиеся страдания до самой смерти своей жертвы. Предательство больно ранит. А Чонгук чувствует, что от банальной растяжки больно до конвульсий, он дёргается, шипит и трепыхается, пока его любовник выгибает брови, щурится и отшатывается, вытирая с ладони кровавые разводы. Какого, господи, хрена?! Чонгук прокусывает губу от боли и давится собственной кровью. Рукава сползают с запястий, оголяя цветастые гематомы, которые градируются от жёлтых до тёмно-синих. И тонкая полоска следов от наручников пересекает кожу. Он сам ничего не помнит, только сползает на постель, чувствуя, как щёки обжигают горькие слёзы. Притом они не его.
Тэхён прикладывается к его груди, закрывает глаза и давит жалость. Боже, куда он катится, куда? Мужики не плачут. Но его буквально изнутри разрывает. Он вызывает врача на дом, вернее, собирается. Но чонгуково “Он полезет рукой ко мне в дырку?” заставляет его отбросить телефон, взвалить юношу к себе на плечо и вздохнуть, мысленно считая синяки. Их много, он ими усеян с ног до головы. А на плечах укусы, глубокие, почти до крови. Чонгук засыпает в ванной, а Тэхён отправляет одно короткое СМС брату. И у него руки трясутся от ярости, когда он душит очередную шавку на заднем дворе собственного дома. Намджун не менее зол, только лицо у него такое, что дрожь берёт. Газон окрашивается багровой кровью, а труп тут же выносят в чёрном мешке к большой грузовой машине. Как же много уродов вокруг, готовых посягнуть на чужое сокровище. Только Тэхён упустил, а Намджун, наоборот, отпускать не хочет, но наоборот рушит подобие их отношений к нулю. Он испытывает ревность, потому что чувство собственничества большое и тяжёлое.
Тэхён закрывает глаза и слышит это придавленное “Я тебя всё-таки не так и люблю, я схожу от тебя с ума, от одной твоей близости”. Чонгук тогда впервые плакал рядом с ним, вцепился руками в рубашку от гуччи, срывая голос, позволяя себе трястись в истерике. А после слов “лучше бы я умер” он целует его, ощущая привкус пепла и дыма на прокушенных губах. Он ждёт его, обёрнутый в махровый халат. Намджун не представляет, что они будут делать. Потому что пизданулись все разом, падая в глубокую бездну. Хотя в любом случае, Юнги, слыша новость по телефону от Джина падает. За него отвечает Хосок и кладёт трубку.
Мин приезжает утром следующего дня, когда Чонгук уже не выглядит, будто живой труп. Джин остаётся с ними, пока два его брата мчатся на очередной общий сбор. Хосок тоже там, сидит за большим столом, слушает вполуха и думает, как быстро его верные псы найдут ублюдка. Он не питает к Чонгуку особой любви, но по гроб жизни ему должен. Да и Юнги тогда буквально умер у него на руках, едва дошёл до кровати и просто пялился в стену минут сорок. Собрание нудное и, если честно, абсолютно бесполезное. Если он и намджун уже подняли все свои связи, то нет смысла сидеть, делиться собранной информацией. Хотя те, кто уже поставили весь город на уши, должны лететь в Норвегию ночным рейсом. И здесь останется только Джин, о полномочиях которого ходят легенды по всей Корее.
Сборище шакалов распускают к вечеру, когда за окном уже темнеет, блистают первые звёзды в бешеных огнях Мегаполиса. В этот день Намджун узнаёт, что можно поседеть в двадцать два.
– С днём рождения, сучёныш, – говорит он ему совсем беззлобным полушёпотом, целует влажно и мокро, запуская свой язык в чужой рот.
Мин Юнги – главная порнушница в его жизни. А ещё седым ему, кажется, больше идёт.
========== VIII ==========
Намджуну эта сраная поездка в Норвегию врезается в разум огромным кровавым пятном и Тэхёном, который содрогается от болевого шока и боится открыть глаза. Он говорит, что у него мурашки по всему телу бегают, что будто песок под кожу засыпали, будто всё тело затекло и не слушается. Он шевелит руками, хватается за его рубашку взмокшими ладонями, пока врачи вводят в ледокаин. У него открытый перелом ключицы. Шрам такой уродливый, наверняка, останется. А ещё ног он совсем не чувствует. Врач поясняет, что это серьёзно. И слова “Он, скорее всего, никогда не встанет” бьют больно, без промаха, в самое сердце. Где тесно теплятся детские воспоминания, улыбки, который макнэ дарил ему безостановочно.
Его переправляют в Корею вертолётом через пятьдесят три часа. Капельницы, электроды. Тэхён в глаза не смотрит, метает взгляды в окно, дышит рвано. И это впервые, когда становится по-настоящему страшно. Язык прилип к нёбу, а под действием ледокаина отнимаются пальцы. И Тэхёна впервые в жизни трясёт, у него лицо бело-серое, а сосуды синят тонкую кожу скул и ладоней. Он поджимает обескровленные губы и жмурится, пытается шевельнуть ногой, но не выходит. И врач привязывает его к кровати, пристёгивает, чтобы он не дёргался.
– Где мои ноги? – надтреснуто спрашивает парень, глядя на своего брата.
У него в глазах море боли через край бьёт, а Намджун даже смотреть на него не может, отводит глаза, вздыхает и судорожно сжимает кулаки. Как будто себя хоронит, по кускам раздирает и скармливает чудовищам, демонам внутри. Всё по швам трещит. Потому что лучше бы умер, чем мучился вот так. Это больно, будто тонкими длинными иглами насквозь пронзают, а по венам течёт яд, изнутри рушащий каждую клетку.
Чонгуку через добрый десяток километров тоже плохо. Он ворочается, не может встать с постели. Он осторожно щурится, отхлёбывает скотч из своей любимой кружки, заворачиваясь в одеяло. Тэхён не берёт телефон, на сообщения не отвечает. Впрочем, Джин уверяет, что они в самолёте, поэтому недоступны. Но гудки слышны, притом даже без помех. Он просто не слышит или не хочет. Парень накручивает себя, отчего нервничает только больше. И он трепетно ждёт звонка, смс-ку, хоть какого-то знака. Но тишина, холодная и колючая, пронизывает насквозь весь огромный дом, стены, мебель. Мин закрывается в оранжерее, хватая первую попавшуюся книгу с полки и початую бутылку виски. Он валяется там до тех пор, пока на улице не темнеет.
В саду промозглый ветер лезет за шиворот. Темнота мягкая, обволакивающая, похожая на тёплый ультрамариновый кисель. Звёзды в небе такие яркие, будто капли разлитого молока. И юноша смотрит на них, обхватывая себя руками. Удары у сердца протяжные, тяжёлые, от дыхания лёгкие сдавливает. Хочется прижаться, как и каждую ночь. Почувствовать страстные ласки, поцелуи, чужое дыхание на своей коже. Но ничего этого нет, только тянущие ощущения от ярких воспоминаний и бледные синяки, которые постепенно сходят. Особенно глубокие ссадины на шее по ночам горят, если тэхёновы руки не прячут их.
Чонгук слышит, как трещит мобильный в заднем кармане джинс. Смотрит на контакт “он украл моё сердце” и боится принять звонок. Он слышит незнакомый голос на той стороне провода, который сообщает адрес больницы, имя, причину госпитализации. На словах “острая травма шейного отдела позвоночника, повреждение спинного мозга” парень тяжело опускается на колени, вскакивает. Водителя нет, поэтому Чонгук влезает на велосипед и остервенело крутит педали. Пара десятков километров не так страшны. В десяти кварталах он ловит попутку и к полуночи прибывает в клинику. Намджун спит на кушетке с чашкой кофе в руке и торчащим из-за пояса пистолетом. Он стоит посреди отделения реанимации, смотрит за стекло и не может поверить: там Тэхён. У него белое измождённое лицо. Тонкие проводки, электроды, датчики опоясывают тело, скрывающееся под больничным одеялом. Кислородная маска становится последним ударом.
Чонгук сползает, тяжело опускается на кушетку мужчине в ноги, сглатывает, путает пальцы в волосах и разбивается дождём из осколков. Он издаёт болезненный смешок, откидывает голову и белеет, чувствуя, как сердце заходится совсем бешено. Хочется вырвать его, уничтожить, растоптать, лишь бы перестало неадекватно болеть. Это истерика, которая изнутри ломает. Чонгук задыхается, глядя в палату, глядя на спящего Тэхёна. У него будто душу на лоскутки порвали, бросили в котёл с кипящим маслом.
Намджун просыпается от хриплого смеха. Парень перед ним съезжает с катушек, задыхается, а потом смотрит на него. Он не плачет, он хочет всех порвать в клочья. Абсолютная ненависть.
– Я их всех убью, – рычит Мин, – обескровлю, все кости переломаю, сам голову сложу, но отмщу.
Тэхён ничего не рассказывает. Сколько прошло времени? Три дня? Четыре? Состояние ухудшилось недавно, пришлось позвонить его парню. Пока они летят на вертолёте, он рассказывает брату, не может сдержать свой язык за зубами от болевого шока. Он говорит, что сходит с ума от этого человека, что буквально кровь кипит. Это не любовь, но чувство въелось так глубоко, что описать трудно. Это привязанность, которая кости разъедает, крошит рёбра в порошок, сжигает органы: сердце, лёгкие, желудок, пищевод.