Грустные нотки в голосе блондинки вынуждают сдаться. И неужели Иноуэ правда настолько сильно изменилась?
Что ж, если Орихиме Иноуэ и изменилась, то на её любовь к фруктовым пирожным со взбитыми сливками это не повлияло. И любимое кафе осталось таким же уютным и приятным: тёплые кофейные тона и мягкие диванчики. А ещё расслабляющая музыка.
— М-м-м, согласись это была хорошая идея, — протягивает Мацумото, разделываясь со своим «тирамису». Иноуэ только кивает, с набитым клубникой и сливками ртом она не может ответить.
— Я сейчас.
Девушка продолжает кивать, упоительно пережёвывая сладкий десерт и провожая подругу взглядом до уборной. Когда блондинка возвращается, сливочная сладость исчезает с языка, хотя Орихиме кажется, что прошло всего пару секунд. Она хмурится и кусает губы, и ей от чего-то очень сильно хочется позвонить Куросаки. Орихиме даже достаёт телефон и набирает его номер, совершенно игнорируя присутствие свидетельницы, за что потом может поплатиться тем, что будет вынуждена отвечать на возникшие вопросы.
Долгие гудки и раздаётся хриплое:
— Орихиме? Что-то случилось?
Иноуэ совершенно теряется. Зачем она вообще ему звонит? Ещё и сейчас?
— А… эм… нет… я… я не знаю. Это… это странно. Ладно, не важно.
И, не дав возможности ответить,
Орихиме нажимает отбой и сразу же встречается с вопросительным взглядом Рангику.
Мацумото не стала ничего расспрашивать, и Орихиме ей за это глубоко признательна.
Но вот вернуться к работе с прежней готовностей и самоотдачей не получается, она механически чертит линии, пока её мысли крутятся вокруг Ичиго Куросаки. Как Луна вокруг Земли или Земля вокруг Солнца. Потом сознание и вовсе затуманивается: в уши просачивается глубокий голос ночи, укрытый засахаренным медом.
Айзен.
Почему вообще она о нём вспомнила?
Волчица качает головой и сжимает карандаш крепче.
Айзен.
Линия выходит слишком тёмной и толстой, и Орихиме хмурится: никогда в жизни не давила на карандаш с такой силой.
Айзен.
Грифель ломается, оставляя серо-чёрные кляксы и крошку.
Айзен.
Иноуэ срезает стружки канцелярским ножом, обнажая тёмный стержень.
Айзен.
Карандаш ломается в руке пополам.
«Вернуться к прежней жизни будет не просто», — думает Орихиме, роняя инструменты на стол.
Что она вообще здесь делает?
Орихиме стоит в узком коридорчике перед непреступной железной дверью с предостерегающей надписью «Служебный вход». Она даже условно секретный стук плохо помнит. Иноуэ стонет и прислоняется к холодной поверхности.
Позвонить Ичиго?
«Нет», — качает головой Орихиме.
Она хорошо помнит его лицо, искажённое гневом и, самое страшное, болью, которую он так сильно желал скрыть за злобой.
Нет.
Она не может спрашивать о нём у Куросаки. Причинять ему страдания.
Выдохнув, Иноуэ пытается воспроизвести секретный стук. Но, похоже, у неё не очень получается: дверь остаётся запертой. Девушка выдыхает и стучит ещё раз, меняя ритм и количество стуков. Потом ещё раз. И ещё. Ещё. Она сжимает кулаки и пробует вновь, но удар приходится на мужскую грудь.
— Ох, простите!
Охранник кажется устрашающе крупным, возникнув перед ней нерушимой скалой, но он молчаливо пропускает гостью.
Опять другой мир.
Орихиме охает — может ошиблась дверью? — перед ней зеркальные стены и белоснежные диваны из кожи, залитые мерцающим пурпурным светом, у которого почему-то привкус ежевики.
Но за барной стойкой Нелл, и Орихиме спешит к ней, сразу же усаживается на высокий прозрачный стул. Нелл приветливо улыбается, взглянув на посетительницу.
— Можно тот же коктейль?
— Конечно, — Нелл профессиональным движением подбрасывает в руке шейкер и тут же ловит его с другой стороны.
Напиток получается сладким и липнет на губах так же, как и вопросы, которые всё ещё не озвучены.
— Я хотела кое-что спросить, — оторвавшись от фигурного стакана, наконец шепчет Орихиме.
Она чувствует себя персонажем какого-то боевика или детектива, где главный герой в мрачном прокуренном баре небрежно кладёт на стойку купюру, задавая интересующие его вопросы. Но это так только в кино, Орихиме не решается на такой пафосный жест, она, скорее, рассчитывает на дружелюбие Нелл. Нелл благосклонно кивает, наверное, из любопытства.
— Айзен. Что ты можешь о нём сказать?
— Орихиме выжидающе склоняет голову.
Нелл вопросительно изгибает бровь, бросая на неё взгляд зеленовато-янтарных глаз.
— Как понимаю, Ичиго об этом ничего не знает? — она кивает, намекая на визит Орихиме.
— Ему ведь не нравится… эта тема.
— Ты слабо представляешь, насколько, — горькая усмешка ломает пухлые губы.
— Так что?
— О нём можно сказать много, и в основном это сплетни. Но одна из них стоит внимания.
Орихиме замирает, бесшумно потягивая сладость, а Нелл говорит зловеще, почти перевесившись через стойку.
— Ты же знаешь, как убить вампира. Пронзить сердце колом. Так вот, говорят, что Айзен своё вырезал и надёжно спрятал. Но в последнее время ходят настойчивые слухи, что его кто-то украл, и он очень хочет его вернуть.
— Прямо как Дейви Джонс?
Нелл прыскает смехом и почти сразу же застывает, глядя поверх посетительницы, бокал выпадает из её рук. Летят осколки. Иноуэ инстинктивно отшатывается, рискуя упасть со стула.
— Осторожно, — шепчет глубокий и тёмный голос.
Орихиме леденеет.
Рядом присаживается привлекательный мужчина, но Иноуэ смотрит только в его глаза цвета горького шоколада, и этот взгляд остается горечью на языке.
— Обсуждаете пиратов?
Внутри что-то ухает от этого голоса.
— Да, — слышится из-за стойки.
— Ты, должно быть, Орихиме Иноуэ? — степенный голос сочится самоуважением, выдержкой и манерами, которые красиво могут скрыть любую гадость.
Орихиме кивает, уверенная, что говорить не сможет.
— Рад встречи. Айзен Соуске, — представляется посетитель.
Она смотрит на протянутую руку слишком долго, и все же не без опаски — какой-то внутренней дрожи — пожимает холодную ладонь.
Затем Айзен улыбается так приторно, что во рту чувствуется вкус засахаренного мёда, а глаза, кажется, заслезятся. Он кивает Нелл, и та стремительным и точным движением опускает на стойку бокал полный чего-то алого и тягучего.
— Будешь?
Орихиме окатывает запахом крови, и в горле завязывается ком, а Соуске растягивает свои алые губы.
— Ты хочешь, я вижу.
Мужчина делает ленивый знак рукой, и второй бокал возникает на стойке.
— Пей.
Волчица смотрит на красную жидкость — внутренности переворачиваются — и поднимает глаза на Нелл, та, поймав внимание посетительницы, взглядом мечется от напитка к Орихиме, едва кивая головой.
— Нет, — одним выдохом выталкивает из груди Иноуэ.
— Почему? — тянет буквы вампир.
— Я оборотень.
— И что? Ты же не выжимаешь кровь из мяса прежде, чем съесть?
Орихиме дёргается и отводит взгляд, боясь, что вампир всё прочтет в её глазах.
— Я не настаиваю.
Девушку передёргивает, когда ледяная ладонь ложится на плечо. Обернувшись, она встречает неестественно синие уже знакомые радужки, и Гриммджоу скалится, клацнув зубами у её лица.
— Привет, рыжая.
Он забирает её бокал и осушает, а Орихиме не может отвести взгляда от шеи вампира: кадык движется вверх-вниз при каждом глотке.
Вверх-вниз.
— Гриммджоу, веди себя прилично, — протягивает Соуске, своим тёмным и тягучим голосом.
И Гриммджоу слушается: отходит от Орихиме, а потом и вовсе исчезает.
— Мне пора, Орихиме, — Айзен снова обращает внимание на себя, ему для этого много делать не надо.
Девушка с трудом кивает, усилиями подчиняя нервной системе заледеневшее тело.
Айзен улыбается, и Иноуэ с невыносимой чёткостью видит, как его холодная ладонь тянется к ней, но не может и шелохнуться. Закоченевшие, но такие подвижно живые пальцы касаются щеки, и он склоняется к ней.
— Как думаешь, кто украл сердце Дейви Джонса?
Орихиме с ужасом осознает, что у него нет дыхания, его слова выплывают из его рта, не имея воздушной оболочки. Рядом с ним она кажется горячим сгустком крови и жизни — обычной, телесной, с дыханием, пусть и со своими особенностями.
— И улыбайся, Орихиме. Готов поручиться, Ичиго нравится твоя улыбка.
Айзен Соуске растворяется в пурпуре со вкусом ежевики, а Иноуэ не может дышать. Не может вспомнить, как это делать.
— Выпей.
В пальцы всучивают что-то граненное, холодное и гладкое. Девушка опрокидывает в себя жгучую жидкость и морщится.
— Виски, — выдавливает из себя она, взглянув на побледневшую Нелл.
— Нам не помешает. Мне тоже от него жутковато.
И янтарная чистая жидкость льётся в два стакана. Иноуэ кивает и пьёт мерзкий на вкус напиток, который всё же хочется ощутить на языке вновь.
Домой Орихиме возвращается пешком. От свежего вечернего воздуха голова немного кружится, хотя скорее это всё же от пяти стаканов виски, — и пешеходная дорожка кажется не такой ровной, как всегда.
Уже издалека она видит знакомую чёрную машину, внутри вскипает чувство, похожее на радость и опьянение одновременно.
— Что-то случилось?
Куросаки глубоко затягивается и выпускает дым, тягучий и плавный.
— Думаю, да, — говорит он, сжав сигарету между зубами.
Иноуэ вопросительного склоняет голову и прислоняется к лакированному боку машины рядом с Ичиго.
— Ты была странная, когда звонила, — выдыхает он, и Орихиме ощущает дым с привкусом черешни на языке.
Орихиме наблюдает, как он курит, и хочет тоже, хотя совершенно не умеет и никогда не была склонна. Но видя сигарету в зубах Ичиго, она жаждет затянуться так же, сжав фильтр между губами. Похоже, за неё говорит алкоголь.
— Это… это действительно было странно, я сама не знаю, зачем позвонила, — отвечает Иноуэ, глотая всё ту же горечь дыма с привкусом черешни во рту.
— Была «В стране чудес»?
Орихиме кусает губы, задумываясь, и вместо ответа тянется к сигарете. Куросаки понимающе хмыкает, отдавая ей тонкую полоску бумаги с табаком, и Орихиме затягивается. Лёгкие сжимает спазм, она кашляет, а Ичиго только ухмыляется и забирает «вредную привычку».
— Как ты узнал? — хрипло выдыхает она.
Куросаки кривит губы в усмешке.
— Ты пахнешь баром, виски и Нелл, а ещё… — он склоняется к ней, и Иноуэ видит, как его ноздри чуть раздуваются, — вампирами. Гриммджоу и Айзеном.
Мозолистые пальцы касаются щеки, и Орихиме пугается: кровь застывает, а потом обрушивается с головы прямо в ноги.
— Ты злишься?
— Нет. Ты часть этого мира и имеешь право ходит в тот бар.
— А я немного.
Куросаки удивленно вскидывает брови, метнув на неё любопытствующий взгляд.
— Почему я не могу так различать запахи, — бурчит Иноуэ, сложив руки на груди.
Он улыбается, выпустив тонкую струйку дыма со вкусом черешни.
— Ты молода и все ещё больше человек. К тому же… ты не ешь, что должна.
— А ты ешь?
Собеседник устремляет на неё долгий взгляд, а в Орихиме слишком много виски, чтобы чувствовать привычное «Не могу смотреть слишком долго».
— Не надо молчать. Я думаю, что должна к этому привыкнуть. Если это возможно. Я или найду какое-то другое решение, или смирюсь, или умру.
— Думаю, что в твоей крови слишком много градусов, — хмыкает он.
А волчица чувствует обиду за его правоту.
— Но ты сказала правду: или примешь это, или умрёшь. И уже скоро. Надо выбирать.
Иноуэ мутит, когда она вспоминает бокал с тягучей тёмной жидкостью.
— Мне сегодня предлагали кровь. И… и знаешь, что меня напугало?
Она встречается с его пристальным взглядом. Тёмно-карие, пронизанные золотистыми лучами солнца, какие бывают только в жаркие летние дни.
— Кажется, я её хотела.
Просыпается Орихиме с головной болью. Густой и вязкой. Приходится глотать таблетки и запивать литрами воды, но в горле всё равно сухо. Она идёт в тесную ванную, находясь в состоянии скорее коматозном, чем бодрствующем, и даже прохладный душ едва спасает.
Иноуэ смотрит в зеркало и расчёсывает длинные волосы. Отражение её усталое. Она тщательно проводит гребнем по блестящим карамельным локонам. Глаза её — тусклая медь. Разделяет каждую волосинку с тщательностью педанта. Улыбка её неживая и фальшивая.
Расчёска возвращается в шкафчик за зеркалом, и девушка прижимает холодные ладони к горящему лицу.
— Никакого пессимизма, — говорит она себе вслух для большей убедительности.
В маленьком шкафчике она находит цветастое платье на тонких бретельках и кокетливые босоножки с лентами. У выхода, на тумбочке, её ждёт белая сумка-саквояж.
Утро наступает блеклое.
Синее равнодушно небо, солнце тускло-белое и земля будто укрыта серой зеленью, а, может, так кажется из-за серых надгробий.
Орихиме знает эту тропинку наизусть, закрыв глаза, она идёт вперёд, окруженная мёртвой тишиной, и останавливается у обычного места. Подняв веки, она видит бездушный мрамор с вырезанным именем «Сора Иноуэ».
— Привет, братик. Как и всегда, этот день я проведу с тобой. Ты же не против?
Пальцы жжет гадкий камень, сжигая их, Орихиме гладит ни отзывчивый, ни тёплый, ни родной мрамор. Он колючий и чуждый, а она глотает слёзы, улыбаясь почти искренне.
— Я тебе всё расскажу и нарисую.
Она сидится рядом с камнем, воображаемым братом, достаёт альбом и карандаш.
— Ты не поверишь, но я стала оборотнем.
Орихиме смеётся и быстрыми линиями рисует волка.
— И у меня даже появился вожак.
Поверхностные штрихи выявляют хмурого Куросаки.
— Он хороший. Ещё я была в баре для монстров.
На листе выводиться изящным шрифтом: «В стране чудес».
— Мацумото такая же жизнерадостная, и я всё так же люблю её. Не знаю, что со мной было бы, если бы не она. Как бы справилась, если бы не встретила её.
Рисовать Рангику можно даже с закрытыми глазами.
— Но я ей вру, не говорю правды. Я не могу, не хочу втягивать её. Хотя, наверно, я просто эгоистично хочу сохранить как можно больше всего связанного с жизнью человека.
Иноуэ поджимает губы, крутя карандаш в руках.
— А ещё, раз я оборотень, то должна есть человеческую плоть. И я совсем не уверена, что смогу принять это. Ичиго говорит, что иначе я умру. Но мне кажется, я просто не смогу. Вот ведь весело, правда?
Девушка ломает губы в горькой улыбке и выводит простые линии, ничего не значащие кривые, и они становятся всё темнее, пока грифель не лопается.
— И знаешь, похоже, я даже тебе соврала. Просто мне страшно, очень-очень страшно. Иногда, очень-очень редко, я допускаю мысль, что смогу. Смогу.
Голос перестаёт слушаться, и она дрожит, как дрожала в ночь, когда нечем было заплатить и выключили отопление, тогда Орихиме тоже билась в дикой дрожи, закутавшись во всё и вся. Но тогда холод шёл снаружи, а сейчас — изнутри.
— Понимаешь, братик. Я… я… Я всё меньше человек.
Она содрогается в судорожном ознобе, глотая холодный воздух, буквально поедая его, а потом просто выдыхает и растягивает губы в улыбке, говорит о работе, о коллегах и строгом издателе, о том, что едва поспевает выполнить необходимое, и что в общем всё неплохо. Просит не волноваться.
Проходят дни, такие похожие друг на друга. Она рисует, пьёт кофе, спит урывками и снова рисует, чередуя работу с посиделками с Рангику.
Пока тягучая слабость не селится в ней, поедая внутренности и волю, обрекая быть бессильной куклой. Становится хуже — её душит страх, когда родные стены начинают приближаться и давить, и Орихиме уже боится находиться дома, поэтому бродит по городу, улыбается и приветствует прохожих, читает в парках — там, где ветер путается в листве, а птицы поют звонко и переливчато.
Густой сладковатый яд тянется по жилам, и с каждым днём она ощущает себя неживой всё больше. Тогда Иноуэ вспоминает, что в прошлое новолуние чувствовала недомогание. Наверно, дело в этом.