========== Часть 2 ==========
Что могло быть страшнее непрожитой юности? Потерянная любовь? Одинокая старость? Ранняя смерть?
Луи перебирал варианты в уме, не отрывая печального взгляда от детей, облачённых в серую форму учеников закрытой школы при церкви. Их голоса были приглушены холодным камнем стен, а глаза — полны сдерживаемого интереса, когда они украдкой, воровато поглядывали на его ярко-жёлтую футболку, на красные вансы и подвёрнутые рваные джинсы. Томлинсон чувствовал себя лишним, неправильным, и даже его пружинистые шаги издавали совсем не тот перестук, какой исходил от форменной обуви мальчиков.
Больше всего хотелось сорвать с них чёрные галстуки, распахнуть застёгнутые наглухо, несмотря на майскую духоту, рубашки и отправить играть в футбол. Но Луи не был героем, пришедшим спасти их юность. Всего лишь студент художественного университета, которому выпала возможность раскрасить одну из стен в учебном кабинете, превратив её в сцену библейского сюжета. И пусть на это уйдёт целое лето, глаза горели в предвкушении, а пальцы покалывало пробегающим по нервным окончаниям электричеством. Возможно, в темноте можно было даже увидеть искры, Луи был уверен, он чувствовал их.
Мужчина, за которым следовал художник, остановился. Открыл непримечательную дверь, жестом приглашая войти, и Луи не удержался, бросил ещё один долгий взгляд в спины удаляющихся мальчиков. Эхо их шагов затихало вдали коридоров, оставляя на языке горький вкус потери, и лишь яркий солнечный луч, прорезавший мутный сумрак коридора из приоткрытой двери, дал сил стряхнуть оцепенение и сделать этот шаг.
— Ваша комната, — скрипучий, сухой, словно мёртвое дерево, голос отдавался зачатками мигрени где-то в затылке. Луи кивнул, прошёл вперёд, не глядя закинул сумку на кровать.
Аскетичная обстановка комнаты практически заставила его взвыть от тоски. Гладкая поверхность простыни без единой складочки олицетворяла это место, дышащее каменной идеальностью, сдерживаемыми эмоциями. Чёрный рюкзак Томлинсона, забитый кисточками и красками, а также парой сменных футболок, проехался по белой глади, некрасиво сминая. Краем глаза парень уловил недовольно поджатые губы настоятеля.
— Мы всё ещё настаиваем на том, чтобы снять вам квартиру поблизости на лето.
Луи окинул критическим взглядом полупустую комнату, похожую скорее на тюрьму, нежели на спальню, но отрицательно мотнул головой.
— Я предпочёл бы не тратить слишком много времени на дорогу, — негромко произнёс он, но звонкий голос метнулся вверх, создав яркое эхо, и Луи прижал руку ко рту, продолжая ещё тише. — Спасибо, меня всё устраивает. Удобства и оплата не важны, я просто хочу нарисовать это.
Священнослужитель кивнул, бросил недоверчивый взгляд из-под ресниц и направился к выходу. Стоило деревянной двери закрыться за ним, как в пальцах Луи тут же оказалась сигарета. Глубокая затяжка расставила всё на свои места, вытеснила горьким дымом из лёгких вместе с кислородом навязчивые сомнения. Томлинсон раскрыл единственное окно, выходящее в цветущий сад, перегнулся наружу и, сжав сигарету в зубах, смог дотянуться до белых соцветий гортензии внизу. Яркий запах ударил в нос, смешался с дымом цедящей сигареты, рождая особенное сочетание, которое впечаталось в память, наполняя это место собственным неповторимым запахом.
Именно это сплетение никотиновой горечи и медового аромата цветов впоследствии разрушит лёгкие тёмными трещинами боли, сожмёт в ледяном кулаке бессилия и превратит каждый вдох в непосильную борьбу за выживание.
Впоследствии.
❖❖❖
Стоило бросить единственный взгляд, и Луи понял, что пропал. Стена была выкрашена в цвет чистейшего снега, ровная, отшлифованная до совершенства. Она манила к себе девственной белизной, буквально умоляла покрыть её плотным слоем краски, превратить в шедевр его искусными руками.
Несколько шагов он преодолел в каком-то замешательстве, прикоснулся ладонями к холодному камню, погладил, прижался щекой. Она дышала свежестью, тянулась к нему в ответ. Голубые глаза скользили по ровной глади, намечая, распределяя сюжет. Рассеянно стащив рюкзак с плеча, Луи на ощупь вытащил Библию в кожаной обложке, раскрыл заложенную листом страницу.
«Укрощение бури» — гласила надпись на листе, а в самой книге тонким карандашом были выделены некоторые слова и абзацы. Художник пробежался ещё раз цепким взглядом по определениям, хоть и не нуждался в этом: прошедшая ночь была в его распоряжении, а Библия и лист с пометками оказались так кстати в его комнате. Он изучал этот мелкий убористый почерк, выкуривая сигарету за сигаретой, пока первые лучи солнца не разогнали тьму, смешавшуюся с дымом.
Сейчас он знал, что изобразит. До мельчайших деталей. До самой незаметной точки.
Кусочек угля выкрашивал пальцы в цвет дождевых туч всё сильнее по мере того, как Томлинсон наносил лёгкие, едва заметные полосы, разрушая белизну стены. Падающая на глаза чёлка, недостаток сна и голод не могли пробиться сквозь пелену его вдохновения. Словно в плотном коконе, Луи не замечал ничего вокруг и, возможно, даже не дышал, пока делал первые штрихи. Только низкий хриплый голос, прорвавшийся сквозь одержимость процессом, заставил его вздрогнуть и остановиться.
— Он должен быть внушительнее.
Раздражение скользнуло между кончиками пальцев и умерло, стоило лишь обернуться и наткнуться не на очередного серого и неприметного, как и всё здесь, священнослужителя, а на молодого человека с копной растрёпанных кудрей и аккуратной ямочкой на щеке.
— Гарри Стайлс, — представился парень, протянув руку, и Луи не сдержал собственных эмоций: сжал его ладонь, пачкая углём, а потом и вовсе обнял, прижав плотно к себе.
— Я Луи, и я безумно рад, что ты такой! — воскликнул он, отстраняясь.
— Какой? — улыбнулся Гарри.
— Не серый, — чуть подумав, ответил художник. — Знаешь, мужчина, что встретил меня вчера, не был действительно вдохновляющей личностью.
— Я такой же религиозный и скучный, как отец Йолен, — сказал Гарри.
Художник лишь пожал плечами в ответ.
— Собираюсь это выяснить самостоятельно. Ты учитель в этом классе?
— Да, — согласился Гарри. Он растёр пятно от угля пальцем по ладони, шагнул чуть ближе, и Луи не успел возразить — лёгкая линия в пару дюймов появилась на стене, прочерченная его вымазанным пальцем. — Он должен быть вот таким. Ты рисуешь сына Бога, а не простого человека.
Что-то было в его тоне, гасящее горячее раздражение прохладой. В хриплых нотках угадывалось спокойствие, и Луи поддался очарованию: улыбнулся в ответ и кивнул.
— Хорошо, — просто согласился он, за что был награждён ещё одной улыбкой.
Гарри сделал приглашающий жест рукой, уступая Луи его законное место, и отправился открывать окна в кабинете, впуская мягкий майский воздух и ласкающий тёплый ветер. Под шелест листвы и уютное молчание Луи продолжил рисовать, надеясь, что Гарри скрасит его лето и не даст задохнуться под каменными сводами церковной школы.
❖❖❖
Спустя неделю утренний кофе, чёрный и горький для Стайлса, с пенкой и карамелью для Луи, превратился в комфортную рутину. Перекусы кексами, ничего не значащие разговоры и улыбки. Луи чувствовал присутствие за спиной и тихий шелест страниц, когда Гарри читал Библию, изредка поглядывая на стену, испещрённую угольными линиями. Кое-где они уже складывались в фигуры, а где-то выглядели всё ещё хаотично для его неопытного взгляда. Лишь разум Томлинсона знал, как это будет выглядеть и во что превратится.
Лето вступило в силу, раскрасив мир в голубой с прожилками золота, и Луи иногда замирал, подставлял лицо льющемуся из окна летнему свету. Гарри хотел бы узнать, какие мысли вихрятся в его голове в такие моменты, но никогда не спрашивал. Между ними установилась лёгкая и ни к чему не обязывающая связь, не вызывающий привыкания стандарт, и ни один не решался переступить эту черту и толкнуть отношения в стезю дружбы.
Затянутый в чёрную футболку Гарри действительно оказался твёрдым, спокойным, словно гранит. Луи чувствовал эту разницу, когда вдохновлённый очередным порывом ветра, принёсшим с собой запах гортензии, замирал, втягивая в себя сладкий запах, а потом оборачивался с вопросом в голубых глазах. Он хотел поделиться этим мгновением, но Гарри не чувствовал. Лишь хмурил брови, отчего между ними пролегала глубокая складка. Художник едва сдерживал нервно дрожащие пальцы, чтобы не стереть её касанием.
К моменту, когда Луи закончил с эскизом, готовый открыть яркие краски и вдохнуть в свою картину жизнь, Гарри стал больше, чем молчаливым наблюдателем. Он стал частью процесса и целью.
— Сходим поужинать сегодня?
Слова соскользнули с языка, разбив тишину между ними. Недоуменный взгляд Гарри прожигал художника долгую минуту, а потом учитель кивнул и закрыл книгу. Луи заметил, как сильно были напряжены его плечи, только тогда, когда почувствовал облегчение от робкой улыбки поднимающегося со своего места Гарри.
Они перешагнули первую черту.
❖❖❖
Красные фонарики китайского ресторана остались далеко внизу. Луи оглянулся на них, стараясь впитать в себя алое марево в тёмном душном воздухе июня, но хриплый голос Гарри окликнул, позвал дальше, и художник, прижав крепче пакет с ароматно пахнущей едой, поспешил нагнать приятеля.
— Так почему ты решил стать учителем, Гарри? — спросил он, догоняя затянутую в тёмное фигуру.
Стайлс грозил раствориться в ночи, и Луи боялся моргнуть лишний раз. Эта его любовь к чёрному вызывала недоумение у влюблённого в цвета Томлинсона.
— А почему ты решил стать художником? — порыв тёплого ветра принёс Луи ответный вопрос.
— Ну, знаешь, талант или вроде того. У меня получалось, вот мама и настаивала на развитии. А потом, наверное, эта страсть внутри, — рассуждал Луи. Он даже не заметил, как поравнялся с Гарри, пока длинные пальцы не обхватили его локоть. Указав подбородком направление, учитель потащил его выше по склону холма. В полной темноте ночи оставалось довериться Стайлсу, знавшему этот путь наизусть. — Иногда мне кажется, что я могу сгореть, если сейчас же не начну рисовать. Руки дрожат, и в груди не хватает дыхания, но стоит начать работу, и все недомогания отступают. Я чувствую, будто творю мир своими собственными руками. В такие моменты я больше, чем человек.
Последние слова дались тяжело: Луи едва дышал. Пакет так и норовил выскользнуть из влажных пальцев, в боку нещадно кололо, и пот заливал глаза. Все неудобства показались мелочами, когда Гарри улыбнулся, предлагая оглянуться вокруг.
С вершины холма открывался прекрасный вид: у подножья располагался тот самый китайский ресторанчик, где они заказали свой поздний ужин; чуть дальше раскинулся город с его яркими, не гаснущими всю ночь огнями; позади — тёмный лес. Но остатки воздуха выбило из груди, когда Гарри шагнул вперёд и, забрав у него пакет, указал вверх.
Таких звёзд Луи не видел прежде. Яркие, сияющие, они будто сконцентрировались над этим холмом. Словно Вселенная уменьшилась до кусочка неба над головами двух людей.
— Невероятно, — произнёс Луи одними губами, и Гарри, будто прочёл его мысли, эхом повторил.
— Ох, это невероятно. Не могу сказать, что понимаю тебя. Мне нравится моя работа, я люблю этих мальчишек, я сам был одним из них, — он аккуратно сел на траву, вытянув свои длинные ноги, и похлопал по месту рядом с собой.
— Ты выпускник этой школы? — с трудом оторвав взгляд от звёзд, Луи сел рядом и зашелестел пакетом.
— После выпуска я оказался в трудной ситуации, — начал свой рассказ Гарри, передавая в руки Томлинсона коробку лапши. — Много лет подряд в стенах этой школы всем, что имело для меня значение, был Бог. Только я, Он и холодный камень вокруг. А потом мне исполнилось восемнадцать, двери распахнулись, и я оказался лицом к лицу с миром. Ярким, громким, многолюдным и многогранным. Чаще всего злым и подлым. Я испугался. Помню свой ужас, когда оказался в университете среди таких же поступающих подростков.
Медленно пережёвывая пищу, Луи внимательно вглядывался в лицо учителя, стараясь понять, почувствовать. В эти мгновения Гарри был интереснее звёзд, интереснее летней ночи. Скрытое плотной тканью чёрной футболки сердце перегоняло горячую кровь и таило в себе океан эмоций. Луи хотел почувствовать их все. Хотел открыть Гарри для мира.
— Во мне нет твоей страсти. Нет зова сердца. Я просто люблю этих детей, люблю само это место, — взгляд учителя, мечтательный и немного грустный, пробирался под кожу, замораживал. Луи вновь почувствовал холод камней, среди которых вырос Стайлс, въевшийся глубоко под кожу.
— Это так скучно, — выдохнул он, а потом спохватился, что мог обидеть Гарри, бросил взгляд из-под ресниц, но тот лишь усмехнулся.
— Возможно, но для меня главное спокойствие.
— Я бы умер так жить.
— Да, я заметил. Мы совсем разные.
После этой фразы наступило молчание. Тягучее, сладкое. Луи бросил упаковку от лапши в пакет, удовлетворённо вздохнул и откинулся назад. Его голова удобно устроилась на коленях сидящего Гарри, и это не чувствовалось лишним или неправильным.
Стайлс тоже покончил с едой, повторил действия художника, а потом его правая рука легла Луи на плечо, а пальцы принялись выводить круги на тонкой ткани футболки.
Звёзды над головой блистали, смешивались в диковинный узор на чёрном полотне неба, и, несмотря на разницу в восприятии мира, оба парня завороженно смотрели вверх, впитывая величие летней ночи.
— Так что же ты преподаёшь этим мальчишкам? — нарушил тишину Луи. Он готов был урчать котом от того, как легко, почти невесомо Гарри касался его, даже не замечая этого.
— Физику и математику, — хриплый полусонный голос учителя прозвучал над самым ухом, и Томлинсон почувствовал дрожь в пальцах, ту же, которая предвещает начало грандиозной работы, ту же, что знаменует рождение шедевра.
— Серьёзно? Всё становится ещё более странным, — закинул он голову назад, пытаясь поймать взгляд Гарри. Зелёные глаза были туманны, затянуты негой усталости после насыщенной недели и вкусного ужина.
Гарри посмотрел на него, лениво улыбнулся:
— Почему же?
— Разве точные науки не противоречат Библейской теории? — художник заметил этот момент, потому что вглядывался очень пристально: что-то всколыхнулось глубоко внутри, будто яркий огонёк зажёгся в уставшем взгляде Гарри. Он приободрился.
— Ты ничего не знаешь о Боге, верно?
Томлинсон кивнул, устроил голову удобнее на горячих коленях.
— Абсолютно. Я никогда не держал Библию в руках, пока не оказался тут. Но матчасть я знаю, — он поднял указательный палец вверх, но Гарри лишь засмеялся и отбил его руку.
— Сомневаюсь.
Ночь пьянила. Луи чувствовал себя так хорошо здесь, на вершине холма, рядом с Гарри, рассуждающем о Боге, рассказывающим о себе. Его голос бархатом ласкал слух, успокаивал, дарил наслаждение мгновением, но и тишина между ними была наполнена притяжением, звенящей правильностью момента.
— Эй! Я знаю, что Земля была создана за семь дней, — встрепенулся Луи, но Стайлс щёлкнул его по носу, заставив забавно поморщиться.
— Ты уже не прав. Не дней, периодов. Они могли длиться бесконечное множество лет, формируя планету такой, какой мы её знаем. Годной для жизни, — Гарри звучал уверенно, и теперь Томлинсон отчётливо услышал учительские нотки.
— Но, погоди-ка, разве там не написано «дней»?
— Не написано. Библия переводилась с нескольких мёртвых языков. Там много неточностей и допущений, но, если читать внимательно, в разных книгах между строк можно найти истину и ответы на вопросы.
Обычная фраза. Луи не знал, почему его мозг зацепился за неё. Но она вдруг впилась в подкорку, проникла внутрь, и Гарри говорил дальше, а Томлинсон всё крутил на языке эти слова, будто они имели значение. Будто были жизненно важны.
— Например, смотри, видишь звёзды? В Библии сказано, что Бог знает имя каждой звезды. Не пытайся понимать его как человека. Он не мыслит нашими категориями, не воспринимает время, как мы. Это не просто высший разум, это абсолют.
— То есть это как с масштабами Вселенной? Наш разум слишком скуден, чтобы осознать? — включился в разговор заинтересованный Томлинсон.
— Ты понял! — радостно воскликнул Гарри. Ладонь прошлась по плечу вниз, и учитель похлопал его по груди.
Под тяжестью чужой руки сердце стало биться чуть громче, и дыхание сорвалось. Луи не знал почему. Секунду назад их близость была органичной и правильной, а теперь ощущалась чем-то большим, нежели являлась на самом деле.