Ясные, отчётливые шаги за спиной.
— Дональд.
Знакомый шёпот успокоил биение сердца. Парень резко обернулся, не скрывая облегчённую улыбку, которая так и осталась на его лице, когда в шею вонзилась тонкая игла. А в нос ударил запах цветов.
Он попытался отмахнуться, закричать, сделать хоть что-то, но тело предало его — безвольно рухнуло на землю, не слушаясь вопящего разума.
— Ты сам виноват: не нужно причинять боль другим людям, Дон. Всё возвращается. Каждый твой поступок.
В глазах потемнело, а голова раскалывалась от удара об асфальт. Его тащили в сторону от дороги, к тем деревьям, в которых он пытался разглядеть преследователя. Он вопил от бессилия, он звал на помощь, но его губы не шевелились, лишь тёмные зрачки, покрытые пеленой ужаса, бегающие из стороны в сторону, выдавали в нём живого человека.
— Ты не можешь двигаться, но ты будешь чувствовать всё. Это кропотливая работа, поэтому тебе придётся потерпеть: у меня не получится сделать всё быстро. Но мы ведь никуда не торопимся, правда, Дональд?
Он слышал тяжёлое дыхание над собой, когда его уложили на спину, а в голове пульсировала только одна мысль.
«Только бы это закончилось побыстрее. Побыстрее.»
Желанию Дональда не было дано исполниться. Он понял это, когда почувствовал холодную сталь, ласково прикоснувшуюся к виску, аккуратно, будто заботливо разрезающую его кожу от виска и ниже, к подбородку, когда почувствовал разрывающую изнутри боль.
Но тело оставалось неподвижным.
— За плохие поступки мы должны понести наказание.
Гарри посмотрел в зеркало и провёл пальцами по заживающим синякам, которые покрывали всё его лицо. Коридор заполнялся школьниками, но среди всего шума он чётко услышал шёпот. Имя.
— Дональд. Его звали Дональд. Вы слышали, что с ним случилось?
Сердце пропустило пару ударов, а губы сжались в тонкую линию — боль от ударов вспоминалась очень ярко. Гарри оглянулся и подошёл чуть ближе к группе ребят, которые обсуждали новость с тревогой на лицах. Его взгляд тут же упал на газету, которую судорожно сжимал в руках один их парней.
«Зверское убийство. Изуродованное тело школьника нашли в десяти метрах от дома…»
— У него не было лица.
— Что значит «не было лица»?
— Его отрезали. Убийца срезал лицо с его черепа, опознать удалось…
Гарри больше не слышал разговора. Не мог. Кровь в ушах стучала оглушительно, ноги приросли к полу, лишая возможности убежать, спрятаться ото всех, а лёгкие заполнил ужас, безжалостно отбирая дыхание.
Это его вина.
***
Гарри не знает наверняка, где заканчивается его путь. Он поймёт лишь тогда, когда окажется на месте. В той точке, где он будет свободен, где он сможет оглянуться по сторонам и выбрать любое из направлений лишь по велению сердца, а не с оглядкой на необходимость бежать и прятаться.
Эта школа — всего лишь остановка в его затянувшейся гонке со смертью. Передышка. Люди вокруг — не более чем картонные декорации к проходной сцене, которая служит плавным переходом от интересной завязки к шикарному душевыворачивающему концу спектакля о жизни Гарри Стайлса.
Гарри осознаёт это и старается держаться подальше от одноклассников, не привлекать к себе внимания. Старается уберечь окружающих его на данном этапе людей от разрушения. Но, видимо, что-то в его глазах, некая жажда выбраться из-подо льда одиночества, жажда быть рядом с кем-то, жажда что-то значить, ярко горит, не оставляя шанса быть незамеченным.
Поэтому он испытывает вихрь противоположных эмоций, когда нападающий футбольной команды Найл Хоран садится за его самый дальний, забитый в угол столовой столик и тянет руку над подносами с едой.
— Найл, — произносит он без улыбки или смеха, но в глазах нет злости. Дружелюбие и интерес.
Гарри колеблется лишь секунду. Здравый смысл образно бьёт его по щекам, оставляя красные полосы реального румянца, но сердце заходится хаотичным стуком от одной мысли, что блондин может стать другом. Другом.
— Я — Гарри, — тихо произносит он и выдёргивает руку раньше, чем Найл успевает отпустить сам.
Он опускает глаза на потрескавшийся пластиковый столик, ругая себя за слабость. Он должен оттолкнуть парня перед ним. Какими бы ни были мотивы Хорана, каким бы классным другом он ни оказался в перспективе, Гарри должен сделать всё, чтобы отвадить его. Иначе однажды тот станет классным мёртвым другом.
— Уже месяц прошёл, а ты так и не прибился ни к одной компании. У тебя боязнь людей или что? Иногда я смотрю на тебя, и ты выглядишь чертовски одиноким, — произносит Хоран, а Гарри лишь давится воздухом.
Честно и прямо, без обиняков и страха быть непонятым. Стайлс поднимает взгляд и смотрит с восхищением на человека напротив. Он тоже наблюдал за Хораном и Пейном издалека. Ему было очень интересно узнать их как людей. Это помогало приблизиться к разгадке самой интригующей и самой удивительной тайны в этой школе. Тайны по имени Луи.
— Я не боюсь людей. Просто привык быть один, — тихо отвечает Гарри.
— Тебе долго не продержаться в одиночку против Луи.
Гарри снова теряет воздух, задыхается в этом имени. Ему кажется, что он упал в бассейн с высокими плиточными бортами. Пальцы соскальзывают по мокрой плитке в воду, поднимая брызги. Жидкость забивается в нос и уши, мешая дышать и слышать.
Хоран щёлкает пальцами, привлекая внимание. Гарри растерянно моргает, фокусируя на нём не только взгляд, но и далёкие мысли, и покрывается едва заметным нежно-розовым румянцем.
— Прости, я задумался. Со мной иногда бывает, я ухожу глубоко в свои мысли, — оправдывается он.
— Нормально, — перебивает Хоран. — У всех свои странности. Ли вот ложек боится.
Гарри смотрит в голубые глаза напротив, такие обычные, совершенно не похожие на электрические искры Томлинсона, просто человеческий голубой, и пытается понять, говорит Найл серьёзно или ему лучше улыбнуться, потому что это шутка.
Но от этой дилеммы его спасает тот, чьё имя превратилось в синоним к словам «боль» и «страх». Луи бьёт раскрытой ладонью по подносу Стайлса, превращая бисквитный батончик в блестящей обёртке в неаппетитную лепёшку.
— Сплетничаете, девочки?
Гарри внимательно смотрит на тонкую кожу кистей, увитую переплетениями вен, пока Луи убирает свою руку с его десерта, не отрывает глаз, пока Томлинсон обходит стол и садится справа от него, бесцеремонно сдвигая их с Найлом подносы. Гарри кажется, что его волосы искрят и пощёлкивают от напряжения, царящего вокруг. Электричество в его крови, пробуждённое присутствием Луи, заставляет совершать глупые поступки. Например, смотреть.
— Хватит пялиться, фрик, — грубо бросает Томлинсон через стол, разворачивая Кит Кат. И только тогда Гарри отворачивается.
— Тебе здесь не рады, Луи, — сквозь зубы цедит Хоран, и Гарри замечает, как сжимаются его кулаки. — Почему бы тебе не присесть к своим малолетним бандитам, великим предводителем которых ты являешься?
Луи ухмыляется ему, а потом поворачивает голову к Стайлсу и, игнорируя Найла, задаёт свой странный вопрос:
— Ты когда-нибудь участвовал в драке, Стайлс? — тот лишь отрицательно качает головой и кладёт свою ладонь на сжатый кулак блондина, когда Хоран открывает рот, чтобы в очередной раз послать бывшего лучшего друга подальше. Но Гарри хочет знать, к чему ведёт Луи. Гарри безумно хочет знать, что за мысли прячутся в его голове. — О, в настоящей драке нет раундов, правил или судей. Только там можно узнать истинную цену человека, не только его силу, но и характер. Как он себя держит, сохраняет ли хладнокровие, как терпит боль. С последним у тебя нет проблем, Стайлс?
Гарри убирает ладонь с напряжённой руки Найла, чувствуя покалывание в пальцах от физического контакта с другим человеком. От вопроса оставленные Томлинсоном синяки ноют под футболкой, отдаваясь тупой болью в сердце, а мысли уже утягивают его глубже в подсознание, открывая тёмную дверь воспоминаний, от которых Гарри хотел бы избавиться навсегда.
Та драка произошла во вторую неделю сентября. Старшая школа только началась, и не все успели адаптироваться к новым правилам поведения. Но были те, кто схватывал витающие в воздухе тенденции гораздо быстрее. Дональд, темноволосый и темноглазый парень с ярко выраженной африканской кровью, был новеньким в классе Гарри. Дон — так прозвали его ребята. Он сразу понял, что уважение и популярность проще всего завоевать через унижение слабого. И его собственный выбор, а может, это был случай, пал на Стайлса. Они столкнулись в холле у шкафчиков. Тогда Гарри был другим: спокойным и уверенным в себе, Гарри ничего не знал о тьме. Он не знал о том, что может случиться с окружающими по его вине. Поэтому Стайлс язвительно ответил на выпад в свою сторону, за что и получил по лицу. Дональд заставил его умыться собственной кровью, а Гарри даже не удалось достойно ответить: он был слишком слаб, чтобы соперничать со спортивным высоким парнем.
И Дон стал первым. Гарри очень хорошо запомнил ужас, с которым осознал, что эта смерть на его совести. Первая и последняя драка в его жизни.
Он моргает, возвращаясь в настоящее, и переводит взгляд на Луи. Заинтересованные насмешливые глаза пристально изучают каждую эмоцию на его лице. Луи изучает его. А Гарри лишь надеется, что разочарует, что тот найдёт кого-то интереснее. Гарри просто боится, что Луи умрёт.
— Смотри-ка, сегодня ты вернулся в реальность сам, без посторонней помощи, — Томлинсон хмыкает и машет кому-то за спиной Гарри.
Они выглядят весьма странно, сидя вот так, втроём, за одним столиком в школьной столовой. Светлый во всех смыслах Найл, спортсмен и примерный ученик, честный и уверенный в себе; жестокий Томлинсон, с его горящим взглядом, что прячет проницательный ум за маской ярости и чёрным платком; и Гарри, измученный собственной жизнью и чужими смертями. Головы учеников поворачиваются время от времени, они кидают короткие заинтересованные взгляды, едва слышно шепчутся и всё больше недоумевают: что общего у этих полярно разных парней.
И, кажется, лишь Томлинсону плевать на всеобщее внимание. Он продолжает буравить Гарри взглядом через стол, не отрываясь ни на секунду, даже когда Найл поднимается, вкрадчиво извиняясь перед Стайлсом за то, что уходит, оставляя его на растерзание Луи.
Но Гарри не замечает этого. Он отстранённо кивает, продолжая наблюдать за тем, как Луи поедает шоколад. Язык скользит по нижней губе к уголку рта, где остались крошки шоколадных вафель, и Гарри инстинктивно облизывает это же место собственным языком. Томлинсон, кажется, совершенно не обращает на это внимания. Он смотрит в глаза. Ждёт ответа. Но ответа не будет.
— Ты как заноза в моей заднице, Стайлс. Каждый раз, когда ты попадаешься на глаза, у меня внутри всё зудит и чешется от желания приложить тебя обо что-нибудь посильнее, — он приканчивает шоколадку, запивая её водой из бутылки Гарри.
Стайлс молча пожимает плечами, совершенно не обращая внимания на хамское отношение Луи, на его угрозы и уничтожение чужого обеда.
— Скажи мне, что делать и как вести себя. Я стараюсь не высовываться, просто с тобой не получается. Ты почему-то видишь меня.
Гарри не пытается обвинить или упрекнуть, он констатирует факт, а Луи закусывает нижнюю губу, внимательно выслушивая. Стайлс знает, этот жест выдаёт напряжённую работу мысли, когда Луи обдумывает, анализирует, принимает решение.
— Хочу знать, — произносит тот.
— Знать?
Но Луи не успевает договорить. Помощник директора требовательно машет ему, подзывая к себе. Луи закатывает глаза, поднимаясь. Они не произносят больше ни слова, и лишь на прощанье Томлинсон поддевает края подноса с так и не тронутым обедом Гарри и переворачивает его на пол. Гарри смотрит на рассыпанную по полу еду, а потом поднимает голову вверх, вглядываясь в лицо Луи. Тот не зол, и, несмотря на плотно сомкнутые бледные губы, его голубые глаза смеются, и во всей этой ситуации нет агрессии — Луи дразнится.
И Гарри медленно сползает по стулу вниз, когда Томлинсон покидает столовую, потому что он совершенно сконфужен всем тем, что происходит между ними.
***
Близняшки запрыгивают ему на руки без предупреждения, зато с громким криком. Он целует поочерёдно обе светлые макушки, придерживая девочек, обхвативших его торс ногами за талию. Луи вдыхает запах дома и семьи от их яркой детской одежды, и на невероятное, выбивающееся из реальности мгновение он счастлив.
Но потом материнский голос разбивает вдребезги стеклянное кружево его фантазий. Он поднимает голову и видит покрасневший нос, влажные глаза — мама плакала совсем недавно. Хотя сейчас её губы плотно сжаты в линию и весь вид говорит о непреклонности.
Директор выходит из кабинета на шум, создаваемый сестрёнками Томлинсон. Его губы поджаты так же. Кажется, сейчас Луи предстоит пройти через долгий и трудный взрослый разговор о его жизни.
Парень опускает сестёр на пол, здороваясь с мамой, но та лишь отворачивается, трясущимися руками сжимая носовой платок.
— Проходите, — предлагает директор Брэдли Томлинсонам, а потом обращается к секретарше. — Кортни, присмотрите, пожалуйста, за девочками.
Луи провожает взглядом сестёр, когда мисс Хитченс уводит их из приёмной, обещая, что в столовой остались бисквитные батончики. Он оттягивает неприятный момент, пока директорское терпение не лопается. Мистер Брэдли повышает голос, окликая его, и Луи, выдохнув, заходит в кабинет, хлопнув дверью.
Его мама сидит на стуле, сжав побледневшими пальцами свою сумочку, глядя только в пол, и Томлинсон чувствует вину и стыд за то, какой униженной и разбитой она выглядит. Он переводит взгляд на других посетителей и на секунду замирает — в кресле сидит светловолосый парень, которому Луи прожёг ногу сигаретой. Он неприятно ухмыляется, чувствуя поддержку своих родителей, сидящих по обеим сторонам от него. Томлинсон, не дожидаясь приглашения, садится в последний пустующий стул и закидывает лодыжку одной ноги себе на колено. Кажется, в этот раз одной лекцией не обойтись. Дело принимает серьёзный оборот.
Директор распинается, объясняя Джоанне, что в этот раз натворил её непутёвый сынок. Родители пострадавшего парня кивают, вставляя иногда оскорбления и угрозы, которые мерно пресекаются мистером Брэдли, но остаются висеть в воздухе тяжёлым облаком отравляющего яда, высасывающим из миссис Томлинсон остатки жизни. Она сжимается, и Луи видит, как мама стареет на глазах. Её лицо бледнеет, морщины проступают глубже. И Томлинсон ненавидит этого недоноска за боль, причинённую его матери сейчас.
Нет, Луи не считает ответственным за её страдания себя. Он наказал лицемера, мелкого прогнившего ублюдка, который практиковал унижения и издевательства давно, просто в этот раз нарвался на кого-то, кто смог дать сдачи. А вот то, что парнишка нашёл в себе силы пожаловаться, да ещё и явиться сюда, чтобы ткнуть в Луи пальцем — было целиком и полностью его виной. Он тогда отвлёкся на реакцию Стайлса, довольствуясь с этой мразью малым, и просчитался. Не запугал настолько, чтобы тот держал рот на замке. И теперь у Луи неприятности.
— Что скажете, мистер Томлинсон? — выводит его из задумчивости голос директора. Луи поднимает на него яркие глаза, обрамлённые длинными ресницами.
— А я ничего не сделал, мистер Брэдли.
Мать поганца картинно задыхается от возмущения, но поднятая рука директора останавливает поток ядовитых слов из её рта.
— Мистер Томлинсон, молодой человек обвиняет вас в нанесение увечий, — спокойно говорит директор, внимательно разглядывая его лицо.
— Нет, я не делал этого, — Луи настаивает на своём.
— Где вы были вечером тридцатого августа?
Луи смеётся. Прошло несколько недель, он не обязан помнить.
— Не знаю. С ребятами наверняка. Они могут подтвердить, что я не приближался к этому парню. Я даже не знаю, как его зовут.
— Конечно, они подтвердят. Они держали меня, — взвизгивает парень, и Луи скрипит зубами, обещая себе, что выбьет всё дерьмо из этого засранца самым жестоким способом. Но сейчас главное — не проколоться. Ему-то плевать, но он не хочет видеть слёзы на лице мамы.