- Нам нужна твоя помощь, Вик. Без тебя мы не справимся.
Да и была ли дружба?..
***
Виконд не помнит, как оказывается в кабинете Первого Чародея. Здесь впору подобрать какой-либо давно приевшийся, но всё же точный оборот вроде: «ноги сами привели», но это было бы глупо. Глупо перекладывать ответственность за свой выбор, искать среди тысяч нелепых оправданий одно, более или менее уменьшающее его вину.
Предателем он становится по своей воле.
========== Эпилог. Год вне Круга ==========
Комментарий к Эпилог. Год вне Круга
Вот теперь тут можно поставить точку.
Откуда здесь взялся никому не нужный пэйринг, я не знаю. Я трижды переписывала всё, удаляла все сцены с Зевраном, но они появлялись снова и снова. Вроде теперь всё логично и правильно, но от этого не легче.
Прошу прощения, если разбила кому-то сердце, но вот он, мой Амелл, во всей своей красе.
Сцена с Сураной отличается от уже описанной в “Шансе”, поэтому пропускать не советую. Да, диалоги и действия одни и те же, но мысли и мотивы отличаются.
Финал хотела оставить открытый, но сама же всё проспойлерила. Ну, почти всё :D
Виконду восемнадцать, и он не верит, что горстка неприкаянных отщепенцев и собака способны спасти Тедас от Мора. Амелл вообще не верит больше ни во что и ни в кого, включая себя.
«Я знаю, о чём ты думаешь, и не советую спешить с этим. Жизнь Стража опасна и тяжела, но в ней ты можешь найти если уж и не искупление, то хотя бы временную мотивацию» – звучат в голове слова мёртвого наставника. Дункана. Так его звали. Так звали этого странного человека, которому до всего и до всех было дело.
И каждый свой новый день Амелл начинает с попыток убедить себя в правильности этих слов, в том, что у него нет права уйти сейчас. Хоть он и не верит в свой отряд, оставить их он не может тоже. Алистер – слишком мягкий, слишком слабый психически, чтобы взять на себя роль предводителя. Остальные… они не Стражи. И им он не доверяет много больше, нежели самому себе.
Что же касается повседневности, Виконд старается держаться от спутников подальше и не принимать участия в чужих разговорах. Лишь в те моменты, когда нельзя избежать серьёзных решений, он вмешивается и взваливает всю ответственность на себя. Ни к чему им терзаться виной и ненавидеть себя за то, что иначе поступить не смогли – пусть ненавидят его за то, что не даёт им выбора. Пусть ненавидят и продолжают идти. Большего от них и не требуется.
Хоть Амелл почти не общается со спутниками, против своей воли он замечает многое. Какие-то упомянутые вскользь мелочи о прошлом, мимолётные мечты, груз прошлых ошибок – Амелл слышит больше, чем хотел бы. Мысли его постепенно заполняются чужими тревогами, чужими проблемами. Ему это ни к чему, но иначе он не может. Он не просто цепляется за это – он ловит себя на мысли, что эти мелочи помогают ему отвлечься от себя, дают возможность хоть на краткий миг перестать быть собой прежним. Перестать быть предателем.
О сотворённом Амелл пожалел, едва услышав слово «казнь». Он был настолько одержим тем гневом, той завистью, тем неведомым чувством сродни кипящему льду, что это затмило его рассудок, едва не погубило того, кто ни в чём пред ним не виноват. Йован никогда ему не принадлежал. Виконд не имел права портить ему жизнь. И если Судьба, Создатель или кто-то из богов древности существует и вдруг окажется к нему милостив, если Йован жив и они встретятся, если у Амелла хватит духа признаться ему, рассказать о своей роли в произошедшем, то он с благодарностью примет любую кару, которую тот посчитает должной. Ведь ему не будет покоя здесь, пока он не исправит своей ошибки. Он не имеет права зваться другом тем, кто следует за ним. Они чужие для него, а он – для них.
Но всё же в его дневнике, помимо собственных мыслей и отсчёта дней, всё чаще появляются наброски портретов тех, кто рядом. Нет, он не привязывается к ним – то было бы непростительной глупостью с его стороны. Они ему безразличны (он повторяет это про себя каждый раз, как нарушает поступками свои слова), сам Амелл предпочёл бы преодолевать путь один, без чужого груза проблем и несбыточных ожиданий. Без очередных предательств, на которые он может быть способен и на которые способны остальные члены отряда. Да только их лица всё чаще мелькают в дневнике, мыслях и снах.
Я знаю, о чём ты думаешь…
Забавно выходит, но ведь именно в тот день, как Виконду исполняется восемнадцать, на их отряд нападают Антиванские Вороны. Первое целенаправленное покушение на его жизнь. Йован или Алим сказали бы, что это явно знак Создателя, дурной или, быть может, даже хороший. Но ему не до мыслей о чужой реакции – он встревожен тем, что почти позволил загнать себя в ловушку, потерял бдительность и едва не погубил весь свой отряд.
Почти, едва – но всё же он этого не допускает. Более того, ни у кого нет даже серьёзных ранений. Возможно, Амелл слишком подвержен гордыне, только для него оказывается вовсе не сложно расправиться с неудачливыми наёмными убийцами. На секунду, всего на секунду проскальзывает мысль, будто они не очень-то и старались, либо вовсе не были такими уж профессионалами, к коим их причисляет Лелиана.
Как бы то ни было, с ними покончено. Но предводитель убийц остаётся жив – маг и сам не в силах ответить, почему во время сражения заклинание ледяной хватки не сработало в полную силу и не превратило эльфа в красивую ледяную статую.
«Красивую?» – проскальзывает насмешливая мысль, от которой Амелл старается абстрагироваться. То, что Ворон жив, лишь случайность. Виконду раньше не приходилось лишать жизни людей или эльфов. Убивать волков, медведей, порождений тьмы, оборотней – да. Ранить людей, оглушать, подставляя их под меч или стрелы – тоже. Но не убивать самому. Должно быть, сейчас «рука дрогнула», заклинание не сработало в полную силу из-за отсутствия внутренней решимости на убийство.
Зря.
Эльф болтлив. Это раздражает даже больше, чем тьма собственных мыслей, отчётливо уловимая в последние дни. Если бы эльф – Зевран – был просто очень разговорчив, это раздражало бы Амелла не так сильно. Сурана был болтлив. Йован, временами, тоже. Но в словах Антиванского Ворона слышатся двусмысленность и нечто совершенно непонятное. Не это ли именуется в книгах «флиртом»?
Что-то не даёт прикончить его или прогнать прочь. Лелиана называет это практичностью. Морриган – глупостью. Сам он назвал бы это всё тем же злополучным предчувствием.
И его несостоявшийся убийца становится почти бесправным членом их самопровозглашённого «отряда спасения мира».
Храмовник, хоть и одержимый, остаётся храмовником. Амелл отчётливо понимает это, когда всё же возвращается в Круг Магов и сталкивается с происходящим там кошмаром.
Многие из тех, кого он знал хоть немного, мертвы. Храмовники и маги, ученики и усмирённые – тела всех обезображены одинаково, все они отныне равны. Виконд не видит среди них ни храмовников, приведших его в Башню многие годы назад, ни кого-то из более близких знакомых вроде Андерса или той ученицы Свини, чей поцелуй помог ему разобраться в себе. Быть может, они ещё живы. Но, вероятнее всего, их тела попросту оказались неузнаваемы.
Винн, одна из Старших Чародеев, увязывается с ним. Змею не нужна её компания, он считает её едва ли не обузой, только отделаться от неё не может… А в первом совместном бою он меняет своё решение. Воодушевление, что она вселяет в него, Алистера и Зеврана, помогает куда сильнее, чем он думал.
С демонами особых проблем не возникает. Магия, творимая Амеллом, как нельзя лучше справляется с демонами Гнева. Довольный собой, он упивается каждой маленькой победой. Вот только о том, что они не единственные враги, Виконд, опьянённый собственными успехами, забывает.
Одержимый храмовник сбивает его с ног и заносит меч для последнего удара, увернуться от которого у мага нет ни малейшего шанса. Он лишь зажмуривается, чтобы не видеть свою смерть, но кровь одержимого вдруг окропляет его лицо и мантию, а самого Амелла в последний миг выдёргивает из-под падающего тела Зевран, перерезавший горло храмовника. Эльф самодовольно скалится и переключается на следующего врага, а маг несколько мгновений заворожённо наблюдает за тем, с какой скоростью и ловкостью наносятся им удары, и как проворно он уклоняется от встречных.
Что-то всё же не даёт ему покоя. Насылая очередное заклинание, Амелл вдруг понимает, что именно. Победа далась ему слишком легко. Не сейчас. В день нападения Воронов.
Я знаю, о чём ты думаешь…
Неужели и он тоже?.. Решил умереть в пылу битвы, не просто подставиться под удар, а пожертвовать собой для какой-то «высшей цели»?.. Но вся решимость пропала после первой же неудачной попытки, и эльф теперь цепляется за жизнь. Что ж, он не так прост, как пытается казаться. С ним надо быть предельно осторожным, не совершать более ни единой ошибки, а может и… Нет. Убить его Амелл не может. Не после того, как сначала согласился дать шанс. Нужно ждать. Ждать, когда Зевран допустит ошибку, предаст их.
Отвлечённый этими мыслями, Амелл вновь забывается. Толкает дверь, заходит внутрь… Демон Праздности, что поджидал их там, становится едва ли не самой большой проблемой за всё их прошедшее путешествие. Он погружает их в сон, затягивает в Тень, как бы они ни сопротивлялись. Амелл падает последним, не в силах сотворить даже самого простого заклинания.
Когда он приходит в себя, Дункан улыбается ему и поздравляет с победой. Предчувствие дурного не оставляет Виконда ни на секунду, упорно ноя где-то на грани сознания, взывая к затуманенной памяти. Но он не хочет об этом думать. Тишина и спокойствие этого места воздействуют на него исцеляюще, отзываются теплом в сердце, растекаются по венам, лишь усиливая блаженное забвение. Нет больше ничего, что тяготило его прежде. Всё кончено. Всё прощено. Всё забыто.
Виконд улыбается, что отчего-то кажется ему непривычным. Он никак не может вспомнить, почему не улыбался раньше. Да и не хочет вспоминать. Это больше не важно. Теперь он другой человек. Тот, кто больше никогда… не предаст.
Лицо Йована возникает перед глазами, и парень зажмуривается, пытаясь вытеснить этот образ. Нет, это в прошлом. Всё кончено. Сейчас это уже не изменить. Он не в силах что-либо с этим сделать. Но это никогда не повторится. Он не станет предателем снова.
Виконд осматривается по сторонам, но кроме Дункана здесь нет знакомых лиц. Где Алистер? Это и его победа тоже. Он ни за что не пропустил бы праздника.
Короткой вспышкой в памяти возникает непонятная, нечёткая картина откуда-то из прошлого. Алистер, сражённый магией демона, засыпает прямо на ходу и падает на пол. Винн и Зевран тоже. А Амелл… он один выстоял? Он выжил, а они… Нет. Что-то не так. Он бы не бросил их. Он бы не стал этого делать, ведь от клейма предателя он хотел бы избавиться. Что-то не так. Что-то совсем не так.
И маг вспоминает. Вспоминает, как они зашли в Башню, и как он не смог противостоять Праздности, поддался, как и остальные. Не смог. Это злит Амелла, он всё чётче осознаёт фальшь этого мира, видит обман. Выходит, демон недостаточно силён, чтобы не только пробиться в его разум, но и закрепиться здесь, недостаточно силён, чтобы создать иллюзию, в которую Амелл смог бы или захотел бы поверить. Демон слабее его. Праздность удастся уничтожить.
Хоть Виконду и удаётся спасти своего учителя, а вместе с ним и всех выживших магов Круга, успокоиться он не может. Дело не в погибших знакомых, не в том, что прошлое вернулось к нему в столь отвратительном виде. Маг понимает, что в любой момент может оказаться ничтожно слаб, абсолютно бесполезен, стоит только пересечься с храмовником. Лишившись магии, он ни на что не способен. И понимание этого выбивает его из колеи.
Магии ему слишком мало.
Он вынашивает эту мысль довольно долго – непозволительно долго, если учесть, что времени у них почти нет – прежде чем решает заговорить с единственным, кто действительно может ему помочь.
- Ты себя вообще слышишь?! – потрясённо спрашивает Алистер, с неподдельным беспокойством глядя на него. – Для того чтобы научиться сражаться мечом, нужны годы тренировок! Этому не обучиться за один миг!
- У меня нет выбора. Я не имею права быть слабым.
- Виконд, – вздыхает Винн, слышавшая всё с самого начала. Она неодобрительно качает головой, но ничего более не произносит.
- Слушай, ты ведь маг, – вновь пытается вразумить его Алистер. – Никто не ждёт от тебя…
- Именно. Враги не ждут, что я буду сопротивляться. А потому я должен, – упрямо твердит Амелл, не сводя с Алистера взгляда. Он знает, что несостоявшимся храмовником не так-то и сложно манипулировать, хоть и ненавидит делать это. – Если ты отказываешься мне помогать, я обращусь с этой просьбой к Стэну.
Алистер вздрагивает и едва ли не испуганно смотрит на кунари. Кто знает, какие мысли могут быть у него в голове? Змей видит его сомнения, а потому уже знает ответ. Тот ответ, который и нужен ему.
Хоть маг и внимательно вслушивается во всю теорию, во все советы, что говорит его собрат по Ордену, в пробном бою Амелл падает сразу же после первого удара. Зевран, внимательно наблюдавший за их разговором, тут же оказывается рядом и протягивает Виконду руку. Но Амелл игнорирует его и поднимется сам, прося Алистера бить ещё.
Поздней ночью, когда маг совершенно разбит первой тренировкой и своими неудачами, эльф вновь подходит к нему.
- Мой милый Страж, не думаю, что так ты достигнешь особых успехов. Не принимай на свой счёт – учитель из Алистера никудышный. Быть может, мы могли бы…
- Нет, – сухо отвечает Виконд, скрываясь в палатке и сам не понимая, почему это предложение было принято в штыки. Зевран не станет пытаться убить его на глазах у всех, когда это столь очевидно. Но дело вовсе не в опасении за свою жизнь.
Общаться с Вороном ему… сложно. Это не самое подходящее слово, но оно ближе других к истинному положению вещей. Антиванец сплошное противоречие, сложно понять, в какой момент он шутит, а когда говорит серьёзно, и потому Зевран его раздражает. Всё не так, как с храмовниками – нет плохо прикрытой фальшивой улыбкой и напускной вежливостью ледяной ненависти. Это скорее похоже на то, что он испытывал к Йовану первое время после знакомства. И от этого лишь больнее. Амелл не хочет снова проходить через это. Он не выдержит этого снова.
Тем более, что Зевран не похож на Йована ничем. Йован искренний, настоящий… нет. Не искренний. Малефикар. Душа отзывается болью, стоит только вспомнить, как быстро и без колебаний бывший друг достал нож. Это воспоминание не то чтобы ужасает – оно скорее наполнено отвращением, нежеланием верить в то, что его Йован способен на это. Нежеланием верить… Но разве сам Амелл не пошёл бы на подобное ради Йована, окажись они в той же ситуации, но в иных ролях?
В том-то и дело, что нет, не пошёл бы. Что угодно, но не магия крови – одна из самых отвратительных вещей мира, грязь и позор, вечное клеймо, что невозможно смыть ничем и никогда, как и предательство. Это то, что им, ученикам Круга, внушали с самого раннего детства. Амелл никогда не позволил бы себе прибегнуть к этому, не стал бы соглашаться на сделки с демонами – он считает себя выше этого, сильнее всех, кто тянется к подобным знаниям от безысходности. Так что же, выходит, что он лучше Йована?.. Но это ведь в корне неверно. Он не вправе судить бывшего друга. Никто не вправе. Каждый способен на отвратительные вещи из-за своих страхов, и, как знать, на что страх может толкнуть самого Виконда?..
Внезапно открывшаяся правда об Алистере, ожившие трупы, одержимый ребёнок, отравленный эрл – всё это ничто по сравнению со встречей с Йованом. Запертый в одной из камер подземелья, измождённый долгим заключением, пытками и отсутствием воды и пищи, одетый всё в ту же мантию, что и при побеге, потёртую, с пятнами засохшей крови… Но он выглядит прежним собой, а может, Амелл хочет видеть его таким.
Выйдя из подземелья, Виконд уже и не помнит, что говорил ему. Как и в последний день их дружбы, его переполняют эмоции, которые он так долго сдерживал, от которых он так долго отказывался. Амелл знает лишь, что так и не смог найти в себе сил для признания, что Йован до сих пор считает его своим другом и даже не подозревает о том, что это «Вик» сообщил Ирвингу о планировавшемся побеге.