Наконец-то!
…Однако за фанфарами веселья и хлопушками счастья мальчик чувствовал лёгкое неудовлетворение от своего выбора.
Но ведь суть сосуда не менялась никогда, верно?
И с этой в какой-то мере успокаивающей, но совершенно не утешающей мыслью тьма в Гарри Поттере свернулась и выжидающе задремала. Сегодня был слишком трудный день…
Да, слишком трудный для них обоих.
========== V. Пробуждение зверя. ==========
Публичная Бета к Вашим услугам
Я, вереском скованный по рукам и ногам,
С жёсткой травой под головою,
Мрачной тенью над улочкой злою,
Я над тобою, а ты подо мною.
Шёпотом робким раздвину я губы,
Вложу в приоткрытый рот вздохи и звуки,
Чтобы, томясь и в могильной земле,
Ты не забыл о свободе и скорби по мне.
© Ebiscus — «На память».
Люциус с воплем оттолкнул от себя Воландеморта, вырвался из его рук, тут же сгибаясь пополам в раболепном поклоне.
— Мой Лорд, — напряжённо проблеял аристократ, — простите, Мой Лорд… простите… — взмолился мужчина, хватая ртом воздух и марая свои белоснежные волосы в пыли пола, так и не решаясь взглянуть на Господина, поднять опущенной головы. — Простите… — бормотал в беспамятстве Пожиратель Смерти, пока пара крепких ладоней не подхватила его под локти и вновь не поставила на ноги.
— Соберись, Люциус, — сухо произнёс Северус, удерживая старого товарища в крепкой хватке.
— Пусти! — внезапно зарычал мужчина, повернув голову назад и впиваясь в Снейпа злым взглядом, который в считанные секунды вдруг вновь наполнился испугом и каким-то совершенно невыразимым ужасом. — Прошу… — шёпотом взмолился волшебник. — Попроси его… ты ведь можешь… я больше не могу… — бормотал аристократ, содрогаясь крупной дрожью.
«Нарцисса… Драко…» — одними лишь губами напомнил зельевар, и Люциус ошалелым, а затем и вовсе потерянным взглядом упёрся в пол, замерев.
Северус осторожно отпустил блондина и потрепал его по плечу, заглядывая тому из-за спины в перекошенное страхом лицо. Малфой никак не отреагировал на робкий жест заботы. Лишь только слабо пошатнулся, утратив поддержку, и тихо произнёс:
— Продолжим.
Ритуал жатвы…
Сам по себе он не занимал много времени. Единственная и, пожалуй, самая значительная его сложность заключалась в том, что жертва — тот, кого «пожинали», — должна была быть, во-первых, обездвижена, во-вторых, отдавать свои силы абсолютно безвозмездно и добровольно.
Люциус не просил чего-то взамен и честно старался не двигаться, однако про добрую волю можно было даже и не заикаться. Верно, мужчина дал устное согласие, но каждой фиброй своей души сопротивлялся и, увы, ничего не мог с тем поделать. Силы вытекали из него не мирной рекой, а бурным потоком, причиняя мучительную боль. Даже не физическую. Она словно жгучий кокон оплетала его тело, вонзая сотни игл прямо в душу, в то время как его запястья всё сильнее и сильнее сжимали костлявые бледные пальцы Воландеморта.
Господин тоже испытывал боль. В этом Малфой, на свой страх и риск, находил хоть какую-то отдушину. Прежде глава благородного семейства делился магией исключительно с Нарциссой ещё в те далёкие времена, когда та вынашивала Драко. И больше ни с кем и никогда: данный процесс был слишком интимен и проходил обычно между близкими и родными людьми. А между хозяином и слугой — лишь только из-за гордости и нетленного самолюбия Люциус упорно избегал слова «раб», — вряд ли могли сложиться подобные, нежные и доверительные, отношения. Всё было как раз-таки наоборот. И чем больше Малфой-старший страдал, чем больше поджимались губы на змееподобном лице, тем очевиднее становилось отношение Люциуса к своему Господину, и в алых глазах уже сверкал гнев.
Северус стоял между магами, протянув свои жилистые ладони к ним обоим, едва касаясь плеч замерших мужчин и шепча, чётко и уверенно, слова заклинания. Сейчас зельевар играл роль проводника. Его серая магия легко пропускала через себя потоки чужеродных сил, не сливаясь с ними и не утекая ни в один из «сосудов», сохраняя шаткий баланс. Удивительное умение, которым обладал далеко не каждый колдун.
…Пожалуй, именно из-за этого Воландеморт и ценил Снейпа, как ценят, например, лучшего жеребца на конюшне. Впрочем, это в Люциусе говорила зависть. Он сам-то уже вряд ли вернёт благосклонность Милорда. Слишком много раз он его подводил, слишком много ошибок совершил, чтобы хотя бы просто надеяться на прощение.
Лорд Малфой чувствовал, как ноги его подкашиваются, как глаза слипаются, как пальцы немеют, а к горлу подкатывает ком едкой желчи. Маг был не в себе. Он опасно накренился в сторону, и Северус в тот же миг оттолкнул его, мягко, одним лишь взглядом прося потерпеть. Ещё чуть-чуть. Совсем немножко. Воландеморт же в свою очередь с немой угрозой сжал тонкие изящные запястья сильнее, словно тем самым говоря: упадёшь и, обещаю тебе, слизняк, больше никогда не встанешь.
Люциус не различал ни слов заклятья, даже боль вскоре перестала трогать его, только смертельная усталость насытила отяжелевшее тело. Однако мужчина ощущал… он ощущал, что… он… он…
***
Мрачными кляксами перед юношей всплыли огрызки памяти, но только ощущение безграничной злости было тем единственным, в чём Поттер был уверен до конца.
О да… гнев заполнял Гарри, стоило ему лишь коснуться серой лужи прошлого кончиком пальцев. Он проводил по серебрящейся глади, туманной и невесомой, и безумный поток подхватывал его, проносил вперёд сквозь время, в конце впечатывая в собственное тело, немощное и слабое.
«Убей его!» — как сейчас услышал Гарри холодный голос из прошлого и вскрикнул. И на мгновенье, всего на одно жалкое мгновенье, перед ним всплыла дрожащая фигура Криви, стонущая и задыхающаяся, и ненавистное лицо Воландеморта.
Поттер с жалобным воем прикрыл глаза, затем вновь раскрыл слипшиеся, казалось бы, намертво веки, ощущая себя так, словно он и не проснулся несколько минут назад, а напротив — не спал уже пару дней подряд.
Голова жутко болела. Да и не только голова на самом деле. Всё вплоть до гордости зудело и чесалось, пробуждая в гриффиндорце ещё не ожившую до конца память. И чтобы не думать лишний раз о плохом, Герой поспешно отвернулся, желая вернуться к уже привычному для себя времяпрепровождению. Гриффиндорец улёгся поудобней, закрыл глаза, отгоняя прочь от себя все ненужные мысли, и постарался уснуть. Однако сон всё не шёл к нему, то и дело возвращая Гарри в гнетущую реальность.
Прошло десять минут. Парень ждал.
Прошло двадцать. Поттер уже чувствовал, как его начинает колотить.
Прошло тридцать пять минут. Сна не было ни в едином глазу.
Прошло сорок…
— Проклятье… — раздражённо прошептал Гарри, а затем нервно сдул со лба чёлку.
Щёки парня залил гневный румянец. Юноша тряхнул головой, отгоняя мерзкие воспоминания, настырно лезущие к нему словно туча голодных комаров.
Тщетно.
Те уже успели запустить свои маленькие жгутики-носы под его кожу, распаляя гриффиндорца и его злобу всё сильнее и сильнее. Парень почти физически ощущал, как негодование кипятит в нём кровь, не давая ни уснуть, ни просто впасть в уже обыкновенное уныние, привычную ему апатию.
Пятьдесят!
В итоге кончилось всё тем, что Герой стал из последних сил елозить по постели, думая лишь о том, что просто неудобно лёг и вот сейчас — сейчас, если закинуть ногу так и спину изогнуть вот так, то всё, наконец, наладится.
Нет, ничего не наладилось!
Да и как оно могло наладиться, когда он, Гарри, лежит здесь и не делает ничего для своего спасения? За столько лет пора бы уже понять, что никто кроме тебя самого не сможет тебе помочь. Не захочет помочь.
«Но что я могу сделать сейчас? Что?!» — эта мысль с самого пробуждения билась в Избранном, словно резвая птаха, запертая в клетке, каким-то чудом услышавшая звуки свободы, испытавшая почти позабытый ей ветерок на маленьких, но сильных крыльях и вновь возжелавшая парить по синему безграничному небу. Гарри не мог дать ей желанного. Но и забыть о ней ему не удавалось, как бы он не пытался.
Алые искры жалили сильней, чёрное пламя бушевало.
Ответ был близок. Единственное, что мешало Гарри его найти, был страх. И гриффиндорец метался в сомнениях, то протягивая руку к мрачному жгучему огню, то с визгом привлекая ладонь обратно к болящей груди с усталым сердцем.
Гарри думал. Думал и по привычке обводил глазами своё серое пристанище. Поттер прищурился, а затем невесело ухмыльнулся.
«Значит, он всё-таки возвращался», — подумал юноша, обнаружив, что колдография Джинни чудесным образом пропала.
Ну и ладно, она (это касалось, как фото, так и самой девушки) сейчас мало чем могла помочь Герою. Да и кто она вообще такая, эта мерзкая предательница крови, раз до сих пор не явилась сюда наперевес с мечом Годрика Гриффиндора?
Ха! И всё же смешно: неужели Колин и впрямь решил, что Гарри так соскучился по рыжей гриффиндорке, что это могло спровоцировать магический выброс. Причём такой бешеной силы.
«Нет… это был не выброс», — мрачно подумалось Избранному. — «Это был…» — но мысль застряла на полуслове, шрам стянуло болью, и Гарри жалобно заскулил, не в силах молча сносить это. И боялся Поттер вовсе не рези, а того, что могло произойти с ним после.
Это было ужасно.
Всегда ужасно.
Каждый новый раз, словно в первый. Потерять контроль. Быть в собственном теле, словно в чужом. Ощущая, как чужая магия рвётся из тебя, как чужие мысли и чувства охватывают твоё сознание.
Хм, чувства… Странно, что у Воландеморта вообще они были. Но ещё более странным было то, что гриффиндорец их ощущал.
«Почему?»
Как-то Избранный уже задал этот вопрос Дамблдору. Гарри как сейчас помнил смущённое лицо директора. И слова, которые не дали ему ничего кроме разве что почвы для размышлений. А затем его отправили на уроки окклюменции к Снейпу, чтобы в случае чего Избранный смог защитить свою волю от покушений.
«Молитесь, чтобы Тёмный Лорд не узнал о вашей связи с ним», — вспомнил Гарри слова зельевара. Впрочем, смерть Сириуса напрочь стирала все сомнения о том, ведает ли Воландеморт об этой поистине великой тайне. Конечно, он всё знает. И логично было бы предположить, что если Гарри видит события из будней мужчины, то и сам тёмный маг видит убогую повседневность из жизни гриффиндорца. Может быть, как Поттера мучают сны о пытках людей и жутких зверствах, так и Лорда мучают виды гриффиндорской гостиной, и маг в ужасе и в поту просыпается средь ночи, а потом боится вновь уснуть. Губы Гарри растянулись в непроизвольной улыбке.
Может быть, безносый волшебник и сейчас наблюдает за ним? Эта мысль неприятно давила на Избранного, но в то же самое время… в то же самое время…
— Чёрт…
Гриффиндорец тяжело вздохнул. Гарри было действительно трудно признаться себе в том, что он испытывал лёгкое облегчение, зная, что у него есть хоть какая-то связь с внешним миром. Единственная связь. А значит и…
«Единственный шанс выбраться отсюда».
— Проклятье… — ужаснулся Гарри пришедшей в его голову идее. Сумасшедшей идее, если быть точным. — О, нет… ни за что… — бормотал юноша. — Это просто невероятно…
«Призвать Воландеморта, самого больного на голову мага двадцатого столетия, себе на помощь?»
Скорее всего, так парень лишь приблизит миг своей и без того, как можно предположить, скорой и неминуемой. Однако на данный момент приоритеты Избранного перетерпели огромные изменения. И перво-наперво непокорному — не покорившемуся, — льву всё же хотелось — до дрожи хотелось! — разделаться именно с Криви. И ради этого он был готов пойти почти на всё.
Избранный не собирался спускать Колину его мерзкие выходки.
Ооо, ни за что.
Никогда.
Это уж точно.
«Убей его!»
Некогда забытый Героем мрак, долгое время спящий глубоко в его сердце, свернувшись в колючий чёрный клубочек, открыл свои маленькие красные глазки и оскалился, навострил мохнатые ушки и принюхался. А затем вдруг взвыл, пронзительно и резко, вздыбливая колючую жёсткую шерсть на гибкой тонкой спинке, холке, густой львиной гриве…
Вдруг грубые щетинки внезапно приплюснулись, ложась на нежную кожу ровным рядом отливающей серебром чешуи. Мордочка зверя вытянулась, во тьме сверкнул быстрый красный раздвоенный лепесток языка, а лапы с мерзким хрустом и скрежетом завернулись, подогнулись, буквально врастая в длинное могучее тело, принявшее свой истинный, родной облик.
Шрам в то же мгновенье перестал болеть. И кажется только что Гарри преодолел в себе некий рубеж, перешёл на новый уровень озлобленности и теперь как ни в чём не бывало грел озябшие ладони о чёрное пламя в своей груди, терпеливо снося алые кусачие искры, жалящие его пальцы, проникающие сквозь кожу в кровь и вместе с ней разносящиеся по телу, насыщая организм жаждой выживать.
Не жить.
Разница между этими понятиями была безмерно велика.
Жить, например, можно было ради чего-то или скорее кого-то. Ради друзей, близких, любимых, родных. В то время как выживали даже не для себя.
Жизнь ради жизни — вот оно выживание, когда на место судьбы, глубоких измышлений о поиске великих смыслов приходила грубая и первобытная жажда любой ценой выцарапать из скалы уныния кусочек свободы. Руки у Гарри были скованы. Поэтому юноше приходилось зубами вгрызаться в шероховатую жёсткую плоть. А голод был таким всепоглощающим, что острые тяжёлые камни он проглатывал, надеясь утолить боль в пустом желудке. Он перемалывал их на гнев, злобу и какое-то странное пугающее спокойствие.
Отныне всё будет хорошо. Гарри был убеждён в этом. Уверенность в том, что он выберется отсюда, не покидала его. Уверенность, о которой Избранный уже успел забыть за последние дни, недели…
«А может, прошло всего пару бесконечных часов?» — подумал внезапно юноша. — «Может всё это вообще просто сон?» — усталая ухмылка запеклась на искусанных губах, и Гарри недовольно поморщился, когда взглядом наткнулся на вполне ожидаемую картину.
На животе Избранного, чуть выше пупка, то есть именно там, где был желудок, красовалась большая налившаяся потемневшей кровью гематома.
Дверь тихо скрипнула.
Лицо Гарри перекосило презрение.
***
Если бы только Воландеморт мог позволить себе не заморачиваться по поводу уровня магии, если бы только он мог вернуться в прошлое на лет эдак шестнадцать назад и всё исправить! Если бы только он мог хоть что-нибудь сделать сейчас, то он вряд ли в бессилии и безумном гневе пинал бы в эту самую секунду Люциуса, позорно лишившегося чувств, словно какая-то чувствительная девка.
Если бы! Но это проклятое «бы» всё портило!
— Мой Лорд, — донесся, словно из-под толщи воды, глубокий голос Северуса, — вряд ли это поможет… — волшебник смотрел на происходящее с полным безразличием, но далеко не отходил, видно, готовый в любой момент прийти Малфою, этому слабому выродку, на помощь.
«Даже он!»
Даже этот холодный змей смел поддаться жалости к этой белобрысой твари! А ведь Воландеморт почти поверил, что в этом мерзком мире есть люди схожие с ним, хоть чем-то похожие на него, разделяющие его мнение хоть в чём-то. Такие же верные в своём безразличии, такие же верные в своей любви.
— Молчи! — в ту же секунду ощерился Тёмный Лорд, даже не взглянув на Снейпа и тряхнув рукой в злом разбитом жесте. — Или ложись рядом с ним! — прошипел маг, нанеся ещё один точный удар под дых безразличной жертве. — Давай же, Северус! — едко бросил Воландеморт. — Приляг! Пол холодный, он вернёт тебе твою чёрствость… — гнусаво проговорил волшебник, совершая ещё ровно три методичных удара, присаживаясь на корточки и притягивая к себе Малфоя за грудки. Воландеморт вглядывался в мраморно белое лицо аристократа, остро чувствуя, как безысходность накатывает на него всё больше и больше, почти перерастая в молчаливую панику, клокочущую пока что ещё на самом дне его сердца.
Ах, если бы он только мог… если бы только у него в запасе были лишние силы он бы давно размозжил это красивую, несмотря на истощение, рожу Бомбардой, а тело отдал бы на потеху фенрировским щенкам. Всё равно пользы от этого скользкого гада не было никакой. Впрочем, у мужчины всегда была готовая на всё Беллатриса или Драко, чья смерть, как следствие ритуала, стала бы приятным просчётом для волшебника и хорошим уроком для его никудышного отца, и всё-таки…