"Ну, за знакомство!", со значением сказал Евсей. Они выпили и стали закусывать. Евсей разлил по второй потом, по третей. Пообедали. Лица раскраснелись. Настасья уже откровенно прижималась к Евсею.
"Ну, после обеда неплохо бы и отдохнуть!", сказал Евсей.
"Сюда-сюда, пожалуйте, в спаленку". Настасья откинула рядно, закрывавшее вход в спальню. В спальне стояла гордость Настасьи - огромная двуспальная никелированная кровать, наследие бабки, фактически - приданое. Кровать была застелена таким же рядном, что и на двери. Настасья быстренько скинула всё с себя и нагишом шмыгнула под рядно.
"Да, ладно, чего ты там прячешься?", ухмыльнулся Евсей.
"Вылазь, а то мы там запаримся!".
Евсей разделся догола, сложил одежду на табурет, подошел к кровати и откинул рядно.
Настасья раскинулась на кровати, предлагая мужику свое крепко сбитое молодое тело. Приподнялась на локте. Полные груди заколыхались над белой простыней. Она обняла его свободной рукой, прильнула грудями и поцеловала в засос. Долго целовались. Наконец Евсей почувствовал на своем вставшем члене руку Настасьи.
"А мальчонка не войдет?", спросил Евсей, "Не люблю, когда мешают, особливо детишки".
"Да, нет. Он пока поест, потом, может, спать ляжет". Настасья отпустила член Евсея, опрокинулась на спину, обхватила его руками за плечи и потянула на себя.
"Ну, давай уже, давай, чего ждать!? Не томи!" жадно шептали бабьи губы.
Евсей привстал на коленях и локтях над бабой и стал прилаживаться, чтобы попасть членом туда, куда надо. Но тут Настасья сама схватила рукой за основание его вздыбившееся естество и сама впихнула в свою вульву. Евсей и прибаутку свою любимую сказануть не успел, как Настасья уже махала свом задом, прижимаясь лобком к нему изо всех сил. Она так соскучилась по мужской силе, что при каждом толчке внизу у нее всё хлюпало и чавкало.
Евсей удивился не на шутку такому напору: "Да, первый раз ощущаю, что не я, а меня е*ут!". И тут Настасья захрипела, застонала и по телу ее волнами пошли судороги. А Евсей почувствовал как мышцы влагалища начали хватать его член, сжимая, как в маленьких кулачках.
Настасья расслабилась и откинулась на кровать. Евсей же продолжал мощно работать своим поршнем.
"Послушай, Евсей, не кончай в меня, у меня муж - зверь. Вернется - убьет, если рожу от другого". Евсей остановился и даже вынул член из Настасьи от удивления.
"Ну, а куда мне кончить?". И тут Евсей вспомнил вокзальную шлюху, с которой он когда-то забавлялся.
"Ну, ладно, поцелуешь меня...", Евсей, ухватившись за спинку кровати, подтянулся к ее изголовью, Настасью же, нажав на ее плечи, сдвинул к своим ногам. Теперь его член торчал напротив лица женщины. И вдруг он почувствовал, как маленькая ладошка хлопнула его по заднице. Евсей обернулся - сзади, рядом с кроватью стоял Колька; "Дядька, дай еще сахалку!". Евсей ухмыльнулся: "Щас я твоей мамке дам сахарку, а потом тебе. Только если не будешь нам мешать. Пойди, поиграй во дворе - потом получишь сахарок". Колька убежал во двор.
"Ну, целуй!"
"Куда?", не поняла по деревенской простоте Настасья.
"Залупу возьми в рот и пососи!", сердито сказал Евсей.
Настасья покорно обхватила головку члена губами и начала её сосать. Евсей начал двигать бедрами, проникая все глубже и глубже в рот, а затем в горло своей новой полюбовницы. Настасья уже поперхнулась раз, два. Но тут Евсей захрипел: "Глотай!!!", и вогнал член на полную глубину...
С тех пор, у них с Анастасией так и повелось. И называли это они: "Дать сахарку".
Людмила
Людмила Васильевна Кожемякина была женщиной серьезной, с рабфаковским образованием и решительным отношением к жизни. Когда ей понравился молодой завхоз Семен, она, не церемонясь, женила его на себе. Когда этот же Семен засмотрелся на молодую фифу из финотдела, она также решительно порвала и разошлась с ним. Но молодой женский организм, привыкший к семейным постельным радостям, требовал своего. И тогда Людмила решила, что никаких мужчин в ее жизни больше не будет. Она ушла в работу, в общественную жизнь и загружала себя до седьмого пота, так, что возвращаясь поздно вечером домой, могла только упасть на кровать в комнате коммунальной квартиры, чтобы утром рано вскочить и снова впрягаться в эту жизнь.
Ее рвение не осталось незамеченным. Сначала ее выбрали комсоргом цеха, а потом рекомендовали в партию. И к началу войны она получила партбилет.
Война ничего не поменяла в ее жизни. Она лишь больше металась, загружала себя разными делами. И, когда всех мужчин уже забрали на фронт, и в городке была объявлена женская мобилизация, Людмила одной из первых пришла на сборный пункт.
Их собрали в истребительный отряд. Кого и что могли истребить эти девчонки, вооруженные охотничьими ружьями и мелкокалиберными винтовками из Осавиахима было непонятно. Но им под вечер дали задание выдвигаться на рубеж обороны. И выстроившись в колонну по четыре, 187 девчонок пошли выполнять свой долг перед Советской Родиной.
Однако, одеты они были в форму бойцов Красной Армии, а Людмила получив непонятно от кого звание комиссара отряда, даже успела нашить на рукав красную звезду - знак комиссарского отличия.
Три звена пикирующих немецких бомбардировщиков "Юнкерс-87", летевших бомбить железнодорожный узел за их городком заметили колонну советских войск. И командир летчиков отдал приказ одному из звеньев накрыть колонну бомбами и добить оставшихся из пулеметов.
Девчонки шли строем, громко напевая песню про советских танкистов. И когда три бомбардировщика вывалили на колонну свой смертоносный груз, никто даже не успел ни упасть, ни присесть. 182 женских и девичьих тела были в момент искромсаны, разорваны на куски или изранены до смерти.
Две из тех, кто был в голове колонны и три в хвосте бросились бежать от этого кошмара неведомо куда - лишь бы подальше.
Самолеты зашли на второй круг, и ударили по бегущим из пулеметов.
Наверное, Людмилу защитил Ангел хранитель, или везучей она была, но осталась живой она из отряда одна, хоть и раненая легко в ногу.
* * *
Евсей проснулся рано - он любил летом рано вставать и слушать, как птицы только начинают перекликаться в роще. Анютка спала на соседнем топчане, сладко посапывая. Евсей поглядел на нее, умильно усмехнулся ее выражению лица и решил прогуляться к ручью, а заодно и набрать воды. Взяв ведерко, он вышел из дома сельсовета, и стал спускаться за холм к ручью.
Вдруг он услышал треск в кустарнике за ручьем, и, оглянувшись в направлении звука, увидел за кустами силуэт человека в форме красноармейца, целившегося в него из винтовки.
Звериный рефлекс бросил его на землю, а за тем он перекатился два раза, уходя с линии огня. Но тут он услышал пустой щелчок, и понял, что у нападавшего нет в винтовке патронов.
Люба увидела немца за кустами, и, тут же сорвала с плеча винтовку (у нее единственной была настоящая армейская винтовка) и выстрелила в немца. Но ужас бомбежки, усталость блуждания всю ночь по лесу и рана в ноге вышибли из ее памяти то, что она расстреляла все патроны, стреляя по бомбардировщикам в попытке отомстить за погибший отряд.
Затвор сухо клацнул, а немец вдруг куда-то исчез. И тут сбоку от нее раздался злой голос: "А ну, выходи падла и бросай винтовку, а то пристрелю!!!".
Евсей зашел с фланга, убедившись предварительно, что придурок - один. И направив на него пистолет, приказал выйти и сдаться. Красноармеец хромая вышел из-за кустов, опираясь на беспатронную винтовку. И тут Евсей увидел на рукаве звезду.
"А, сука, так ты еще и комиссар!!!", заорал Евсей, готовясь пристрелить одного из тех, кто сгноил его родителей в Сибири.
И тут с комиссара упала пилотка, и красивые каштановые волосы рассыпались по плечам.
"Во, бля, баба", удивленно пробормотал Евсей.
"Ну, чё, давно комиссаришь?", ехидно спросил он ее.
"Второй день", устало ответила женщина.
"Ну, и какие успехи?".
"Да, никаких, разбомбили немцы наш отряд. Одна я, да и то подраненная. Давай, уж, дострели, да и дело с концом".
"А раньше где служила?"
"На заводе работала - в городке".
"Ладно, разберемся. Пошли! Давай-ка свою пукалку сюда!"
"Да, чего тебе, она все равно без патронов, а мне тяжело идти - в ногу подранили".
Евсей внимательно посмотрел на женщину. Былая злость уже прошла, женщина была симпатичная и ненависти к ней он уже не испытывал.
"Ладно, пойдем. Иди за мной". Набрав воды, он повел женщину ко двору Настасьи, который был ближе всего. Завел женщину в баню за огородом и сказал веско:
"Перевязать тебя надо первым делом, а то - подохнешь".
Он кинул несколько лучинок в печурку баньки и подпалил их немецкой зажигалкой. Убедившись, что огонек разгорелся, подбросил несколько полешков. На печке всегда стоял вмурованный котел, наполненный водой, так что горячей водой раненая будет обеспечена.
Евсей вышел из баньки и подошел к окну дома. Постучал в окошко. В окне показалось заспанное, но улыбающееся лицо Настасьи.
"Наська, дай-ка бутылку самогона, да покрепче!", тихо, но жестко проговорил Евсей.
"Да, ты заходи, я и налью, и на стол соберу", заулыбалась Настасья.
"Ты, чё, не слыхала, чё попросил? Давай бутылку, живо!"
Настасья обиженно надув губки подала бутылку.
"Ну, а когда зайдешь-то?"
"Вот в бане у тебя попарюсь и зайду! Только в баню не суйся, а то получишь у меня горячих!"
Настасья сердито захлопнула окно.
* * *
Евсей сидел на нижней полке в бане, а на верхней сидела комиссарша.
"Ну, так, перевязать тебя надо", заявил твердо женщине Евсей.
"А ты, что, доктор, что-ли?"
"Ну, доктор - не доктор, а раны и по хуже твоих перевязывал и даже штопал".
Людмиле стало всё равно - усталость и стресс после бомбежки брали своё.
"Черт с тобой - лечи!"
"Сапоги надо снять и штаны твои - военные!"
Евсей аккуратно снял сапоги, поставил их в предбанник. Потом также тихонько, стараясь не потревожить раненую ногу, стянул штаны. Под штанами оказались мужские кальсоны! А ранение было в мякоть выше колена.
"Черт, кальсоны надо снимать!"
"Надо - так снимай", устало сказала женщина.
Евсей также осторожно снял с женских ног кальсоны, и, наконец, рана открылась во всей своей неприглядности.
На летней жаре уже пошло нагноение, хотя пуля всего лишь процарапала кожу и чуть повредила мышцу.
"Ну, принимай обезбаливающее", сказал Евсей и налил в банный ковшик грамм 150 самогона.
Людмила покорно выпила поднесенное.
"Ты постарайся не орать, я надрежу, чтоб гной вышел, потом промою самогоном и перебинтую чистым полотенцем".
Чистых льняных полотенец у Настасьи в баньке всегда был запас.
Людмила стиснула зубы. Евсей достал из кармана френча опасную немецкую бритву, раскрыл ее, плеснул на лезвие самогона и быстро сделал небольшой надрез на ране. Людмила дернулась, застонала. Потек гной. Евсей промыл из ковшика рану самогоном и крепко забинтовал полотенцем.
"Слушай, ты ведь грязная, как черт. Тебе помыться надо".
Людмила не сопротивлялась, когда он стянул с нее красноармейскую гимнастерку, а потом исподнюю рубаху и оставил в костюме Евы. Евсей тоже разделся, так как в бане уже было натоплено, да и предстояла помывка (а может и не только).
Евсей допил оставшийся в ковшике самогон, налил в него горячей воды из котла, долил холодной из бочки в углу. Взял обмылок мыла в углу полки, макнул мочало в ковшик, намылил его и начал натирать спину, бока, грудь и все остальное тело комиссарши.
Людмила от пережитого и выпитого сомлела и не очень понимала, почему этот немецкий прихвостень, вместо того, чтобы пристрелить её - моет.
А Евсей уже без мочала - одной намыленной рукой скользил по ее телу. Когда он добрался до нижних губок, Людмила вдруг улыбнулась наглой пьяной улыбкой и спросила:
"Ну, что, е*ать будешь?"
"Обязательно!", с такой же улыбкой ответил Евсей.
Он облил несколько раз женщину из ковшика, стараясь не попадать на перевязанную ногу. Потом стал на колени на нижнюю полку и притянул ее к себе. Поцеловал один сосок, потом другой и, вдруг в засос поцеловал комиссаршу в губы.
Самогон, тепло бани и пережитое сделали своё. Людмила до судорог внизу живота захотела мужика. После долгого воздержания, после всего случившегося организм требовал разрядки. Она сама пододвинулась к нему, схватила его окаменевший член и сама засунула его в своё истекающее женским соком лоно. Соитие было бурным. Людмила стонала каждый раз, насаживаясь на член. Евсей молча врывался в ее заузившееся за годы воздержания отверстие. Наконец Людмилу начала бить дрожь. И она забормотала чисто по-бабьи: "Еще миленький! Еще родимый! Ой, мама-мамочка!", и кончила.
Евсей всякого с бабами повидал, но от такой женской открытости, извергнул семя почти сразу, с легким вздохом.
Людмилу пришлось окатить тройкой ковшиков холодной воды, чтобы он пришла в себя.
* * *
Людмила сидела на нижней банной полке и смотрела, как Евсей сжигает ее форму и документы в банной печурке.
"Будешь у Анютки жить, в сельсовете. Скажем, тетка ее приехала на лето, потому, как в городе голодно. Одежонкой попрошу Анютку с тобой поделиться. Черт, да она ж девка совсем, а ты ширше её будешь. Ну, может, у кого из баб выменяем что-нибудь из одежи. Сапоги и твои сойдут - всё село в военных кирзачах ходит. Пилотку твою у ручья не забыть забрать и спалить. Ничё, перекантуемся".
Людмила слушала этого мужика и не понимала, почему он берет такую участь в её жизни. Почему просто не отдаст немцам и не получит награду? Это было выше её понимания. Она привыкла: "Вот враг - вот свои. Свои не бросят в беде. Враг подл, жесток и всегда погубит. И вот этот вражина перевязал её, ублажил так, что тело до сих пор сладко ноет. И теперь спасает её жизнь. Почему?".
Евсей оделся сам, натянул на Людмилу её нательную рубаху, а потом, вдруг легко взяв руками под коленки и за плечи, сказал: "Ничё, тут близко, лишь бы лишний кто не заметил". После чего поднял Людмилу и понес в сельсовет.
"Принимай пополнение, Анюта" - произнес Евсей укладывая раненую на свой топчан.
Анютка только разинула рот, увидев полуголую бабу в одной исподней рубахе.
"Вот будете тут на-пару жить комсомолка и коммунистка! А я переселюсь в большую комнату".
Анютка еще шире разинула рот.
"Рот захлопни! Видишь - раненая она. А обмудировку ее коммисарскую с документами я спалил. Только паспорт оставил. Скажешь - тетка по матери приехала из города по тому как голодно там. Да, надо у Настьки из бани ее кирзачи забрать - сходи. И попроси у баб хоть какую ей одежку".
Фроська
Людмила жила у Анютки уже вторую неделю. Нога зажила, и она могла безболестно ходить и даже прыгать.
Евсей притащил им мешок картошки, но складывать его было некуда. Поэтому Евсей пригнал трех своих "гвардейцев" и заставил их вырвать несколько половиц в большой комнате сельсовета и вырыть там погреб. Туда положили мешок картошки и еще полмешка свеклы. Евсей заставил своих женщин высадить в палисаднике сельсовета вместо цветов морковь, лук, укроп и петрушку.
Теперь поутру они наперегонки бежали в этот доморощенный огород - сорвать к завтраку хоть какой-то зелени.
Евсей радовался: Анютка не держит на него зла, Людмила поправилась. Ей нашли пару застиранных кофтенок и одну юбку. И еще ей удалось сменять у Аглаи (жена бывшего председателя колхоза) свои наручные часики на симпатичное платье. В общем, она нормально приоделась.