Сергей остановился у деревянной рамы и окно, еле слышно скрипнув, распахнулось, стоило ему стянуть тонкую веревку, связывающую две ручки. Оба выбрались наружу и закрыли окно с обратной стороны.
Сергей обернулся и принялся приглаживать растрёпанные волосы Алексея, сильно оскорбляющие эстетические чувства, что стало заметно при лунном свете. Двое зашагали по дорогой сердцу дорожке к вишне, ставшей любимым пристанищем. Сергей лёг на траву и демонстративно сдвинулся в сторону, приглашая Алексея присоединиться.
— Простудимся же, Сергей, — произнёс тот, — и умрём.
— Как хотите, — ответил Сергей и закинул ногу на ногу. — Однако я предпочту умереть под звёздным небом, чем слоняться без дела по этому месту, всё глубже и глубже погружаясь в размышления о том, как скоро меня настигнет смерть.
Алексей возвёл глаза к небу и лёг под дерево, плотно прижавшись к чужому боку. Сергей усмехнулся. Спустя несколько секунд молчания он заговорил:
— Я и не думал, что в этой глуши может быть так прекрасно. Глупо, но я почти не видел звёзд дома: там огромные деревья перекрывают вид из окна. А здесь небо предстаёт тем бездонным океаном, каким является. В подобные моменты я перестаю переживать, и все мои противоречащие друг другу теории складываются в одну, самую маловероятную, но вместе с тем именно в неё мне хочется верить.
— Что это за теория? — поинтересовался Алексей.
— Что Вселенная ни живая, ни мёртвая, что жизнь — иллюзия, а смерти нет, что душа — нечто простое и совершенно волшебное.
Юноша решительно не понимал слов Сергея. Тот прочитал это по его взгляду и продолжил:
— Вселенная пронизана нитями, которые учёные найдут нескоро, и на них нанизаны наши души. Образно, конечно. И в этой огромной вселенной твоя душа будет существовать всегда. А если нет, то это неважно. Просто смотри на это огромное небо и будь благодарен лишь за то, что можешь видеть эту красоту, не думая о том, что было перед этим.
— То есть, души могут быть предназначенными друг другу самой Вселенной? — осенило Алексея, и он приподнялся на локте, внимательно глядя в карие глаза.
— Да. Что, если это высший замысел, но настолько высший, что мы никогда не сможем постигнуть его, а лишь восхититься тем, что он есть? Что каждая жизнь — элемент мозаики, а родственные души — подходящие друг другу элементы. И что, если правда религии лишь в том, что одни души нетленны? Что две родные души однажды станут одной, или же, сплетясь, будут блуждать меж облаков. А, может быть, мы целую вечность путешествуем из тела в тело? И если двум душам не повезло оказаться одного пола, нужно лишь подождать следующей жизни, в которой досадная ошибка будет исправлена.
Алексей слушал Сергея, наклоняясь всё ближе и ближе к нему. Какая-то неведомая сила тянула его, словно сама его душа тянулась к другой, слушая эти речи, шепча «Да!», умоляя скорее дать двум душам соприкоснуться…
— Я достоин несчастий, — вдруг произнёс Сергей, и Алексей остановился, когда сила, притягивающая его, сменилась ледяным холодом, и весь свет исчез из глаз юноши.
— Почему? Что произошло?
— Лизавета больше не может ходить. У неё не двигаются ноги.
Алексей был шокирован такой новостью.
— Боже, какая беда! — произнёс он сдавленным голосом. — Но в чём ваша вина?
— Ей говорили, что это временно, но она им не верит. Она знает, что, отняв ноги, к ней приблизилась смерть. Я совершил непростительный поступок: уподобил ребёнка себе. В ней я теперь вижу ту же боль, что и в собственном отражении в зеркале.
Алексей не знал, что ответить на это. Не мог ведь он сказать, что всё сказано правильно, и Сергей совершил поступок жестокосердного человека, коим он, однако, не является.
— Знаете, Сергей, я оставляю это на вашей совести. Но в ваше оправдание скажу, что вы поступили смело, потому что горькая правда пугает всех, кроме вас. Вы бесстрашно пытаетесь приручить её, и только Богу решать, стоила ли Истина боли девочки.
Из мутных глаз Сергея выкатились слёзы, гневные, скупые, горькие.
— Порою я не понимал судьбу за то, что она такие разные вещи не подарила мне, но подарила Лизе. А теперь сам отнял у ребёнка то, что жизнь отняла у меня. Я чудовище. Если бы в моих силах было подарить ей то, что способно скрасить её жизнь!
— Может быть, шанс и появится. Просто смотрите внимательно, чтобы не упустить его, — ответил Алексей.
Сергей чувствовал себя ужасным человеком, но при этом жалким и беззащитным. Он неосознанно увеличил расстояние между собой и Алексеем, который будто обжигал его светлым огоньком своей чистейшей души. Почувствовав это, тот не стал говорить ничего обнадёживающего, но накрыл чужую руку своей, чтобы дать понять, что он всё понимает и будет рядом, если Небеса ополчатся против Сергея.
Сергей, почувствовав тепло руки Алексея, вдруг успокоился, и ему показалось, что даже ветер вдруг стал теплее. Он поднялся на локте и приблизился к юноше.
— Сколько из тех, кого вы целовали, заставляли вас чувствовать любовь? — спросил Сергей, смотря ему прямо в глаза.
— Я всегда думал, что каждый из них, — ответил Алексей. — Но, если ни один из них не был моей родственной душой, то, наверное, никто.
— Зачем?! — вспыхнул Сергей. — Зачем вы так рассуждаете? Почему вы веришь, что метки всегда ставятся правильно и исчезают из-за правильных людей? Вдруг среди тех, кого вы бросили, как неподходящего, был тот самый человек?
Смущённый чужим пылом, Алексей вжался в землю под своей спиной.
— По-моему, Сергей, вы слишком рьяно стремитесь обрести истину. Так, что вовсе игнорируете всё, что может на неё указать.
Сергей замолчал, и гнев в его глазах снова сменился болью.
— Да! Может быть! Это потому, что мне на самом деле плевать на истину. Знаете, я ночами не сплю, а лежу и думаю о разных вещах. И, боюсь, я понял очень много. Я обнаружил, что во мне уже нет стремления узнать, справедливо ли я умираю, а есть только гнев и жажда отречься от приготовленной мне судьбы. Потому что это невыносимо: сидеть здесь и только и делать, что смотреть на две оставшиеся метки и проклинать мир за то, что я планировал узнать его, а в итоге получил такую насмешку от бога. Может быть, то, что мир так жесток, значит, что бог есть?
— Прекратите так говорить! — теперь и Алексей был близок к тому, чтобы разозлиться. — Вы сами не понимаете, что говорите. Это не вы, вы не так глупы.
— Наверное… Наверное…
— Ну скажите, чего вы не успели? — спросил он, крепко хватая юношу за плечи и пристально глядя в его лицо. — Вдруг мы успеем что-то сделать? Сбежим отсюда, если понадобится!
С трогательной искренностью Сергей ответил:
— Не успел извиниться перед матерью за то, что у неё не будет внуков; не успел принять себя и хоть раз просто насладиться любовью к мужчине. А ещё я много лет игнорирую общество моей матери, и поэтому ни разу не был с ней в Париже.
Алексей лишь улыбнулся. Ему хотелось бы сказать, что все это осуществимо, но прибегать ко лжи в данной ситуации он совершенно не хотел.
— Любовь вам никто пообещать не может, а вот остальное, может быть, и сбудется.
— Как романтика, меня ваши слова совсем не вдохновили. Не хочется уходить отсюда, не познав самого человеческого. Как говорилось в одной пьесе, «вы из Египта, сэр, и не видели пирамид»? Это глупо, проверять людей на совместимость одним поцелуем. Могли бы дать им провести вместе ночь. А так страх перед поцелуем не даёт даже задуматься о чем-то большем, даже если это дозволено.
— Таков и был замысел. Если бы люди не поцеловались, у них мог бы родиться неправильный ребёнок.
— И у родственных душ неправильные дети рождаются, — Сергей говорил о себе.
— Не говорите так! Мы все правильные. Просто разные. И лишь вопрос времени, когда люди это поймут.
— Меня это возмущает! Я люблю целовать людей, — в голосе юноши зазвучали мечтательные нотки. — Все те восемь раз я помню, как будто они были вчера. Все губы разные, но все восхитительные. У одних мужчин они тонкие, у других пухлые. Одни целуют напористо, у других губы мягкие и податливые, будто шёлковая ткань. У одних кожа на лице гладкая, как у мальчишки, а у других усы или щетина. Одни мужчины сжимают вас в объятиях, будто это их последний миг на земле, а другие мягко кладут ладонь на шею. Нет, Алексей, я ни о чём не жалею.
Алексей тоже знал немало губ в своей жизни. Знал мягкие женские поцелуи и жадные мужские. Прижимал к себе девичьи талии и таял в сильных объятиях. Клал руки поверх кудрей на хрупкие лопатки и запускал пальцы в короткие волосы. А сейчас больше всего он хотел коснуться губ Сергея. Узнать, насколько смело тот ответит, как сильно сожмет его плечи руками, как легко собьется его дыхание…
— Алексей… — раздался непривычно низкий голос Сергея.
— Что? — тому, казалось, всё послышалось.
— Коснитесь моих губ, — попросил Сергей, глядя в зелёные глаза.
— Что?!
— Алексей! Просто коснитесь моих губ. Пальцем. А я коснусь ваших, — юноше вдруг стало совестно за такую дерзость, и он продолжил робко, отведя взгляд. — Хочу ощутить, какие у вас губы. По губам человека можно много о нем сказать.
— Боже, Серёжа, не оправдывайтесь!
Алексей приблизился к Сергею, и их лица оказались так близко, что выдох одного становился вдохом другого. Сергей мягко держал в ладонях лицо Алексея и смотрел ему в глаза. Большой палец опустился к подбородку и поднялся к губам. С невыразимым трепетом он медленно провёл по ним и, кажется, на несколько секунд юноши перестали дышать. Алая кожа была тёплой, сухой, в едва заметных трещинках. Осмелев, Сергей провёл по верхней губе, по зубам, коснулся кончика языка. Его собственных губ коснулся Алексей. Закрыв глаза, оба исследовали лица друг друга, упиваясь этим странным занятием любовью. Всем, что им было дозволено.
========== Часть пятая. Бессмертие души покупается смертью ==========
Рассвет неспешно прогонял бессонную ночь; птицы, казалось, возвращались парить в воздухе с некой робостью, и щебет их означал тысячи извинений за нарушенный покой. Ветер не приносил грубого холода, а лишь заботливо окутывал руки влюблённых блаженной прохладой. Если природа и правда решила радоваться счастью юношей, то, должно быть, лишь потому, что признала в них своего единого сына, чья душа, наконец, перестала быть разорванной на две части?
Алексей расположился под вишней, Сергей дремал, сложив голову на его грудь. Он осторожно перебирал волосы спящего и думал о том, что был бы счастлив прожить остаток дней лишь ради того, чтобы стеречь сон этого человека.
— Я влюблён в вас, — шептал Алексей, в чьей душе все чувства вытеснились одной огромной, бесконечной, безграничной, необъятной нежностью. — Боже, я так влюблён в вас! Кажется, я повторяю это уже в сотый раз…
— Мне не нужны ваши слова, — откликнулся проснувшийся Сергей. — Я чувствую это и без них. Я чувствую любовь даже на кончиках ваших пальцев.
Он прижался губами к чужой груди, а затем взял руку Алексея и оставил на ней поцелуй.
— Простите, если это я разбудил вас, — извинился тот.
— Я не спал. Я просто мечтал о том, как мы с вами сбегаем из этого места и узнаём, что всё, что мы знаем о нашей скорой смерти — обман.
— Вы правда были бы рады сбежать отсюда? — спросил Алексей. — Вместе со мной?
— Нет на свете того, что я желал бы больше этого, — с улыбкой ответил Сергей, но из его лёгких вырвался грустный вздох. Он поднялся на ноги и помог встать Алексею. — Пойдёмте внутрь, не то нас заметят.
Возвращение в темную комнату через крошечное окно было отвратительно. Будто животное заключают в клетку, упиваясь тем, как тяжело ему протиснуться внутрь.
***
— У тебя потрясающий талант! — с неподдельным восхищением воскликнул Алексей, увидев на последних страницах своего журнала несколько портретов, нарисованных Лизой.
На одной странице была изображена женщина-соседка с вьющимися волосами, еще на двух — профиль Алексея. «Это прекрасно! Ты смогла запечатлеть его восхитительный профиль», — говорил Сергей и никто не обратил внимание на то, как сильны были ноты влюбленности в его голосе. На шести оставшихся страницах были портреты Сергея, в разном положении, с разным выражением лица. Алексей не мог, но страшно хотел отблагодарить Лизавету за то, что теперь у него есть портреты, на которые он может смотреть вечно. Сергей уверял, что он не так красив, как его изобразили, и его бледные щёки вдруг покрывались румянцем, глядя на который, Алексей испытывал отчаянное желание коснуться губами бархатной кожи на лице юноши.
Алексей увлечённо приглаживал пальцами волосы Сергея, чтобы сравнить его с портретом. Тот смущался от прикосновений и слегка отстранялся назад, опуская глаза. Алексей смотрел на его ресницы и думал, что больше всего на свете хочет оказаться в том месте, где ему будет позволено проявлять свои чувства, где он сможет обнять Сергея, запустить ладонь в его волосы и зацеловать щёки, шею и руки…
Сдержанное счастье очередного дня в этом печальном месте омрачилось, когда через несколько часов из-под одеяла Луи послышалось шумное сопение и стоны, которые будто старались сдержать. Лицо девочки покраснело, вены на лбу выступили, из глаз потекли слёзы, и в один момент даже люди в коридоре вздрогнули, как один, когда Лизавета закричала, не сумев сдержаться. На крик тут же прибежали сёстры. Получить от несчастной объяснений они не смогли, но быстро поняли, в чём дело и, печально вздохнув, направились прочь.
— Что с ней такое? — успел крикнуть вслед Сергей, возбуждённый от страха и возмущения.
— Это одна из нормальных реакций для её состояния, — ответила молодая женщина, ещё не приобретшая презрения к умирающим. — У неё сильная головная боль. Мы не можем ничего с этим поделать. Скоро она должна пройти, но возвращения долго ждать не придётся.
Позже Лиза уснула в объятиях Сергея, вспомнившего, как много лет назад он успокаивал свою тогда ещё совсем маленькую сестру, когда у той болел живот. Оказалось, забота и нежность имеют одинаковый эффект и на боль тех, кому пять месяцев, и тех, кому пятнадцать лет.
25 июля 1913
Не знаю, зачем я пишу это. Должно быть, чтобы просто унять волнение, собраться с мыслями. А если меня накажут за то, что я собираюсь сделать, я смогу использовать эту запись как объяснение своего поступка.
Три дня назад, когда я объяснился Сергею в любви, в его лице у меня появился тот человек, ради которого я без колебаний пойду на безумные вещи. Возможно, однажды это обожание погубит меня, но я буду страдать, не сожалея и не обвиняя в этом никого. Стоило Сергею сказать о том, что он хотел бы сбежать из Дома для умирающих, я потерял покой и стал одержим идеей исполнить его желание.
Сперва мной двигала пылкая жажда свернуть горы ради этого человека, но позже я рассудил, что худшее, что мы можем сделать — это провести всё недолгое время, что нам отпущено, в этом полном отчаяния месте.
Чтобы понять меня, достаточно осознать наше с Сергеем положение. Каждому из нас осталось жить не больше года. По статистике, пятьдесят процентов умирающих душ не протягивают и пяти месяцев. Из них половина совершает самоубийство, а другая не переносит самых разных болезней. Более того, в любой момент у нас может прекратиться дыхание, остановиться сердце. Кроме того, испортить жизнь может повреждение мозга, отказ конечностей и множество других ужасных вещей. Самое страшное, что доктора ничего не могут сделать, только уменьшить боль в некоторых случаях. Так не лучше ли умереть от остановки сердца в своём доме, в парке или в морском путешествии, нежели в столовой с ужасными белыми стенами? Шансы найти свою родственную душу здесь только уменьшаются. А мы с Сергеем не имеем их вовсе. Женщины его не привлекают; мужчинам редко предназначаются мужчины. Я же не хочу искать ту, что предназначена мне. Эти правила слишком жестоки, чтобы соблюдать их. Я всем сердцем люблю другого мужчину, так почему же мне нужно отказываться от своих чувств ради той женщины, которую я ещё не встретил?
Закон есть закон. Император возложил ответственность за умирающих на дома, в которых о них заботятся, поэтому никто не может покидать территорию, ограниченную забором, ни при каком условии. Однако я рискую пойти против этого правила. Всё равно мне нечего терять. Я выбираю провести остаток дней с Сергеем, насладиться его обществом, как делают все влюблённые. Мне стыдно перед докторами и сёстрами, но что я могу сделать? Видит Бог, я выбрал то, что лучше для всех.