— Ты мудак, — сказала Летиция без обиняков.
Я кивнул, опять уткнувшись в стакан.
— Ты хочешь сделать, чтоб ему еще хуже было? Да ты уже это делаешь!
Я молчал.
— Что мне делать? — спросил я, подняв на нее взгляд.
Летиция убрала ноги и села прямо.
— Отстать от него. Забыть про него.
— Я его люблю.
— Ты любишь только себя. Ты и твой братец только такими всегда и были, — она наклонилась ко мне и грубо взяла меня за затылок, я опустил бокал и взглянул ей в лицо, даже ощущал запах дыхания: табак и что-то освежающее, остаточный холодок какого-то наркотика.
Страшная маленькая женщина.
— Я ведь тоже твой друг.
— Нет, — она отстранилась. — Но ты был. Сейчас он мне дороже. Ты не видел, каким я его вытащила.
— Ты ведь всё знала.
— И что.
— Ты знала про него и Дерека.
— И что.
— А я?
— Дай ему жить. Он расплатился. Так дай ему жить.
— А если он сам меня выберет? Что тогда ты сделаешь? Будешь стоять между нами?
— Ты так уверен, что он останется с тобой? — она подняла на меня тяжелый взгляд.
— Я не…
— Ты даже не знаешь, зачем ты пришел ко мне.
— Это — я знаю, — я вздохнул, — За советом. Дай мне совет. Расскажи мне о нем. Что с ним стало. Почему он такой сейчас. Как он живет.
— Я не твоя мать. И не сваха. И мне не нравится, что ты опять торчишь в Бёрн-Сити. Ты уберешься отсюда, а он останется. Об этом ты подумал?
— Я заберу его с собой.
— Он невыездной. Чтоб его выпустили из-под надзора, должно случиться что-то экстраординарное. Все твои деньги не помогут.
— Я что-нибудь придумаю.
— Ты дурак, — Летиция встала, — Его сломали. Дерек его сломал, затем рудники. Но сильнее всего его сломала любовь к тебе. Он тебя любил. Ты был зеркальным отражением своего брата. Правая и левая копии. Если левая — зло, то правая — это…
Я покачал головой:
— Я никогда не был добрым.
— Ты такой дурак, — сказала Летиция со страданием в голосе, — Он видел в тебе героя, который спас бы его пропащую душу. И ты сделал это. Но зачем ему самому такая душа?
— Я не герой.
Летиция медленно пошла к выходу.
— У меня есть еще дела, и я уже устала.
— Летиция.
— Я слежу за тобой. Если ты причинишь ему хоть малейшую боль… Я тебя предупредила.
***
Он плохо спал прошлой ночью. После диверсии с пайками несколько лет назад он не пил кофе. Были стимуляторы и энергетики. И огоньки посадок и взлетов: автоматизированные механизмы. Он готовил взлет для очередного пилота, и не знал, вернется ли он. Теперь он не хотел космоса.
— Робертс? — спросила его Лиана, другой диспетчер.
— А?
— Ты завис. Твой шаттл ждет уже на минуту больше.
— Да-да…- сказал Робертс рассейнно, — Прости.
Их было десять в смене — большой зал с перегородками, но связь они обязаны были держать друг с другом, техника подхватит и исправит, либо коллега. Немного нудная работа, требующая точности.
Эргономические кресла, удобные столы с компьтерными панелями.
Он знал этих людей, успел к ним привыкнуть.
Сегодня он просто не выспался. И потому не заметил. Не заметил, как Пауль откуда-то достал лазерную пушку и пристрелил Лауру. На ее затылке появилась аккуратная дымящаяся дырочка, кровь тонкой струйкой потекла на светлый воротничок формы. Тело грузно осело в кресле. Лиана заголосила и рванулась к выходу, но Пауль забаррикадировал выход.
— Диспетчерская! Что у вас случилось?! Диспетчерская!
Пауль одним ударом отрубил передатчик, Робертс не успел ответить.
Всполох пробил Лиану насквозь, мокрые куски ткани опали вниз.
— Пауль, — сказал Джозеф хрипло, даже не пытаясь встать. Пауль выстрелил и в него. По остальным он ударил рикошетом.
И они остались вдвоем, Робертс и Пауль. Робертс облизал губу. Робертс видел, что на небе расцвели сигнальные огни. Самого звука тревоги он не слышал: уши заложило словно ватой.
— Теперь я? — спросил Робертс.
— Мы все, — ответил Пауль.
— Почему?
— Это конец. То, что пришло, уничтожит всех людей. Всё человечество.
Робертс закрыл глаза и начал обратный отсчет.
========== Глава 10 Чистый свет ==========
Джон рвал на себе волосы и матерился сквозь зубы, держа в них же измочаленную, незаженную сигарету: никто ему даже не предлагал новую. Все боялись.
— Еще нам не хватало сумасшедших, предрекающих конец света.
Я уже побывал на месте трагедии. Пат тоже. Все побывали.
Лазер оставляет специфические довольно крупные отверстия с обожжеными краями. И такой же специфический запах, немного химический.
Но больше всего там было крови: лужи, литры, следы.
Пауль Слэйтер выстрелил одной женщине в глаз, и от выстрела ее мозги взорвались вареными серо-розовыми кусочками вперемешку с мелкими частями черепной коробки, обгоревшей кожи и волос.
На прощальном головидео он сказал, что хочет чистой смерти, и он дал ее и другим диспетчерам, он хотел бы забрать еще больше людей с собой, но не получится. В этот же день, но на несколько часов раньше он застрелил свою жену и мать.
— Космопорт закроют на время расследования. Откроют старый аварийный. И только для провизии.
Аварийный космопорт строили лет пятнадцать назад, но почему-то не достроили. Новости были так себе.
— Фактически мы оказались в блокаде, — сказал я.
— Получается, что так.
— Правительство будет фильтровать голосеть, чтоб исключить повторые случаи.
— По всей Земле?
— Не только. По всей Солнечной системе. Все звонки и письма будут просматриваться.
— Он мог оказаться единственным, — произнес Пат.
— Единственным, но не последним.
Этому миру столько раз предрекали конец, что уже пора бы перестать его бояться. Когда он наступит, мы не узнаем. Или уже наступил. Или наступает каждый день, каждый час.
Он верил в возможность «чистой смерти». Что же он на самом деле имел в виду, Пауль Слэйтер.
— Джон, — позвал я.
— Да? — он обернулся ко мне и наконец-то вытащил изо рта несчастную сигарету.
— Утечка? Кто-то сеет панику?
Он хмуро кивнул.
***
Я вышел из участка, сел на мотик, купил в одном из баров самую дорогую бутылку вискаря и снова поехал к Летиции. Мне сообщили, что она у себя дома. Домишко ее был хорош.
Домище.
Открыла она мне дверь недовольно.
— Опять?
Я помялся, переступая с ноги на ногу:
— Пожалуйста? — и показал на бутылку.
Она мне потом говорила, когда я всё рассказал, говорила, что мне внезапно понадобилось стать ангелом в своих глазах. Это так жестоко, я не ожидал. Летиция привалилась к моему плечу и грубо отбирала у меня сигарету и затягивалась, затем опять возвращала, иногда, не видя, не попадая ею мне в рот. Я не пытался достать из пачки и прикурить новую. Мы нервно затягивались одной сигаретой и отхлебывали виски из одной бутылки. Нам будто было снова по пятнадцать.
На закрытой террасе ее дома было очень уютно, Летиция притащила плед и укутала нас.
Она была права: мне внезапно понадобилось стать ангелом. Прошло четыре дня со случая на колесе обозрения, я проснулся ночью и взглянул внутрь себя. И ужаснулся.
И Джон был прав. Ведь я уже задал себе нужный вопрос. Чего я хочу? Я хочу, чтоб Пат меня любил. Я больше не хочу насилия.
Я имею на это право?
— Знаешь, в чем твоя проблема? Ты не можешь выбрать, каким желаешь быть. Сделаешь что-нибудь жестокое, затем отшатываешься и говоришь «это не я».
— Предлагаешь, мне признаться в этом?
— Предлагаю осознать, что ты можешь быть и таким.
Она отпила еще и поставила бутылку на пол.
— Ты скучаешь по нему?
— По кому?
— По Дереку.
— Я всегда его боялась, — сказала Летиция после недолгого молчания.
— Мне кажется, мы все его боялись.
— С ним нужно было закончить так, как и случилось. Он должен был умереть. Еще раньше. Пат оказался самым ведомым. Только ты нашел в себе смелость разорвать связь.
— Я не могу об этом думать.
— Марек, можно сколько угодно скрывать от себя травму, свою раненую часть, но тебе всё равно придется научиться с ней жить. Тебе придется принять себя.
— Что ты имеешь в виду?
— Что в тебе есть и часть его. И это навсегда. Научись с ней жить. И научись отвечать за свои поступки.
Я захихикал:
— Сколько тебе лет? Ты говоришь как семидесятилетний мужик.
— Кто-то же должен тебе вставить мозги.
— А что теперь мне делать?
Она встала и потянулась.
— Иди к нему.
— И ты даешь благословение?
— Почти. Но если ты сделаешь что-нибудь фиговое снова, я тебя убью.
Я хмыкнул, поверив ее угрозе.
***
Я пришел к нему, будучи уже хорошо навеселе. Мир разлетался на куски у моих ног, но я верил в какую-то любовь, которая этот мир точно не спасет. Никогда не спасала. Но спасет меня. И его. Нас. Или убьет нас. Сделает нас чистыми, сделает нас живыми. Я верил в какой-то бред, но мне было больше не во что верить.
— Послушай, Пат, — сказал я, зная, что он стоит за дверью, — Открой, пожалуйста.
В ответ не раздалось ни звука.
— Я не хочу говорить с дверью.
Я погладил дверь.
— Знаешь, что я делаю? Я глажу дверь.
— Убирайся. Ты пьян.
— Да, я пьян. Я напился как свинья. Напился с Летицией. Мы говорили о тебе.
— Мне это не интересно.
— Пат. Пожалуйста.
Я сполз вниз на колени и привалился лбом к покрытию двери. Лоб у меня горел, да и я сам был не лучше.
— Я веду себя как долбанный мудак. За своими вечными страданиями я не замечаю тебя, а только делаю тебе больно. А потом говорю, что это «по любви».
В ответ раздалось несколько жидких хлопков в ладоши.
— Я просто хочу доказать, что это всё всерьез. Что я сделаю всё для тебя. Я вытащу тебя отсюда.
— Из моей квартиры? — раздалось насмешливое.
— С этой планеты. Я вытащу тебя, у меня есть деньги, мы будем жить там, где никто не будет знать, что ты делал в прошлой жизни. Им будет плевать.
— А если я не хочу эту новую жизнь?
— Не верю.
— Не верь.
— Чего ты боишься, Пат?
— Того, что это может оказаться слишком настоящим, — сказал он и открыл дверь, я еле успел удержаться, чтоб не свалиться ничком.
— Вставай, — скомандовал он.
— Знаешь, почему я не боюсь? — спросил я, всё еще оставаясь на месте.
— Почему?
— Потому что мы всё равно умираем. И я хочу прожить, чтоб не жалеть, и не терять впустую. Больше не терять. Шанса больше не будет. Я не хочу никого другого. Я не хочу ничего другого.
— Ты всегда говоришь словно бы только для себя.
— Если ты думаешь, что я хочу тебя только для себя, то не так. Я хочу, чтоб ты вспомнил, как это хотеть — себя «для себя». Не хорони себя, дай себе жить. Ты можешь потом бросить меня, но я хочу, чтоб ты жил. Чистым. Заново.
Чистая жизнь, чистый белый лист. Еще ничего не написано. Мы просто забудем. Давай начнем сначала.
Моя точка невозврата, гордиев узел и дамоклов меч, распятие, шрам и чакра сердца. Теперь я ничего не могу сказать о тебе. Я рассыпал все слова, и мне их больше не собрать. Ты сядешь у моих колен и пальцами будешь перебирать разбитые, раздробленные слова: кусочки, бусинки. Твои пальцы начнут кровоточить: слова остры и безжалостны. Я возьму тебя за ладонь и поднесу каждый твой израненый палец, чтоб облизать. Медленно облизать. Глядя тебе в глаза остановившимся взглядом.
Поверь мне.
Поверь в себя.
***
К восемнадцати годам Арнольд попробовал все наркотики, которые были в мире, в том числе и кроний, который ему не понравился. Лучше всего оказалась старая добрая кислота, и реальность в ней, размывающаяся словно сон. Сны не пугали его. Реальность не кусала его за лицо, не пыталась выскрести ложечкой глаза. Но она была скучна. Он полюбил подвальную шайку, он стал у них вожаком. Они знали, когда нужно было оставить его в покое, чтоб он мог съесть еще один маленький кусочек кисленького сна. Иногда они принимали вместе, и их сны становились общими. Это было самым увлекательным. Ромбы и звезды, кривящиеся лица фракталов, бешеные звезды, яростные рты, нефтяные радуги, остающиеся черным на дне глазницы.
Свет взрывался на мириады миров и говорил с ним. Говорил о нем, говорил с ними всеми. Он казался вполне одушевленным или и был таким. Свет был в нем, говорил через него, Арнольда.
Со временем их становилось всё больше: они, его последователи, находили новых детей, подростков, даже взрослых. Он не управлял ими. Они просто… были рядом. И шли за ним.
Кто-то предложил Арнольду записывать головидео, рассказывать, что он видел, что он знает. И он лениво, не особенно цепляясь за мысль, согласился. Не всё ли равно на пленку или просто так говорить? Ну запишут и запишут.
В какой-то момент они назвали его Пророком. Он только усмехнулся.
========== Глава 11 Два вопроса: вопрос первый ==========
Я вернулся домой под утро: Айви выбралась из комнаты и спросила не надо ли мне чего. Я ответил, что нет.
— Что ты будешь делать?
— Не знаю.
Я подошел к одному из шкафов, где хранилась дедова одежда, разномастное барахло, годное лишь, чтоб разодеть бедняков, уродов и циркачей. Наш выглаженный унифицированный мир нормкора принимает всё, но и отвергает всё, он живет вне моды.
Мода — сейчас где-то там, где далекие звезды. Мы смотрим по головидению реалии несуществующих жизней со странно одетыми (прозрачный, переливающийся пластик, полоски-индикаторы настроения, заменившие татуировки — хотя татуировки и сейчас остались — чаще всего в пол выбритой головы, отсутствие ресниц и бровей, разнообразная переделка губ и ноздрей), у нас всё здесь проще. И где-то почти в подполье существовало действо, равное старому венецианскому карнавалу.
— Как ты думаешь, надо может было отдать всё в клуб, где дед выступал?
Айви посмотрела на меня с легкой грустью:
— Это тебе решать.
Я решать ничего не хотел: я цеплялся за прошлое, всеми когтями и не хотел от него отказаться. Отпустить прошлое — значит, похоронить его. Значит, выбросить вещи людей, которые уже не будут ими пользоваться. У нас осталась комната Дерека и там я тоже ничего не трогал. Только перед вылетом с Земли заколотил дверь так, чтоб никто туда не смог бы войти. Тюрьма без узника.
Одежда деда тоже была одеяними узника, его робой. Он создавал себе свободу, но на самом деле он знал, что это была его клетка. Я провел пальцами по нежно-персиковой атласной ткани. Сколько же это платье стоило, интересно?
— Как ты думаешь, за это можно выручить какие-то деньги?
— Думаю да.
Я закрыл шкаф и ушел к себе, спать.
***
Разбудил меня Пат, трезвонивший по коммутатору: он приглашал меня в какой-то клуб, который я не знал. Четыре года прошло, часть клубов и баров, которые я знал, позакрывалось, на их месте как грибы выросли новые.
«Сверхновая». Очередное космическое название. И какое-то глупое, честно говоря.
Пат, одетый в джинсы и тонкую белую майку, уже ждал меня за укромным столиком, отсалютовал коктейлем и развернул передо мной меню. Всё — в молчании.
— Джин-тоник?
— Нет.
— А что?
— Ничего. Я не хочу пить.
Пат присвистнул.
— Ну ты даешь, — он достал откуда-то из-под стола что-то и положил на стол, — Тогда у меня есть кое-что другое.
— И что это?
— Старый добрый «экстази».
— Никогда не избавишься от своих привычек, да? — мне уже становилось веселее и без наркоты, — Я так и не спрашивал у тебя: таскаешь ли ты вообще наркоту с собой. Вижу, что таскаешь.
— Я знаю, где ее достать.
Музыка вокруг состояла из смешения народных восточных мотивов с жесткими, ядовитыми битами, выедающими мозг. Бамбуковая флейта из эло-материала: китайские драконы в двухмерной графике, распадающиеся на пиксели иероглифы. Мы говорим на смеси китайского, русского и английского языков: чирайниш. Переложенный на латиницу пиньинь, и такой же русский. В том куске США, что еще существует, еще и испанский добавляют. У нас есть только некоторые слова из него. Soledad* — прекрасное слово. Он ласкает мой слух, оно похоже на лунную ночь на берегу моря, море и ты, и больше никого. Ты кусаешь себя за предплечье — твоя кожа соленая на вкус. Ты прикусил слишком сильно — кровь тоже соленая.