Мы все такие соленые. Наше грязное море не дает нам стать достаточно одинокими. Его слишком много — пей, наслаждайся, если захочешь, то можешь и утонуть.
Выбор за тобой.
Иногда устаешь от выбора.
Просто. Устаешь.
Я заглотил маленькую розовенькую таблетку и запил ее Патовым коктейлем. И подавился. Пат тут же подскочил и начал бить мне по позвонкам ребром ладони, я засмеялся и еще больше закашлялся.
— Всё, хватит! — сказал я сквозь выступившие слезы.
Пат присел на свое место и заказал еще один коктейль.
— Знаешь, у меня такое состояние, что я мог бы разреветься, беспричинно, и реветь, наверное, несколько часов, уткнувшись в подушку, молотя в нее кулаками, дрыгая ногами, размазывая сопли по всем доступным поверхностям…
Пат засмеялся.
— Почему?
— Не знаю. Это эмоции. Я пытаюсь найти им причину и не могу, пытаюсь найти их сердце и не могу. Наверное, я только и делаю, что пытаюсь найти сердце, или центр, или зерно.
— Суть?
— Да, суть. Сейчас я чувствую только надвигающуюся бурю, ее пыльный, немного металлический запах, и хочется завыть по-собачьи, завыть и прижать уши.
— То уткнуться и реветь, то завыть — ты уж определись, — Пат поднял стакан и сделал движение как будто чекается со мной, — Твое здоровье.
— Почти одно и то же. У меня есть два вопроса, и оба меня очень интересуют.
— Какие? — Пат откинулся на спинку кресла.
Я помедлил прежде, чем решился продолжить. Я не был уверен, что Пату понравится мой следующий вопрос: ворошение прошлого. То, что я обожаю. Он не такой любитель всякого гнилого старья, как я. А я и раны свои ковырять люблю. Чем грязнее иголка, тем лучше.
— Почему ты сразу признался во всем, когда тебя поймали? Почему не стал придумывать причины?
Пат резко выпрямился. Лицо его, в синеватых отблесках ламп, стало иметь выражение застывшей восковой маски, вероятно, он побледнел, хотя я этого и не видел точно.
— Потому что.
— Почему? В тебе сразу проснулась совесть, и ты решил сразу признаться во всем? Иуда раскаялся, но сил повеситься у него не хватило?
Пат утомленно закрыл глаза.
— Несколько дней назад ты сказал, что простил меня. Но на самом деле это не так. Думаю, нам не стоит больше…- он быстро поднялся, но я удержал его.
— Я просто. Хочу. Понять. Пожалуйста.
— Что ты хочешь понять? — бархатным и ядовитым голосом спросил Пат, усаживаясь.
— Хочу понять, почему ты мне врал. Почему по картине, которую нарисовал Джон, ты меня использовал и предал. Но ты не стал играть до конца. Почему?
— Потому что я стал любить тебя, дурень! — рявкнул Пат и вырвал свою руку, — Я думал всё пройдет легко, но я не думал, что… Я не мог бы больше смотреть в твои глаза. Начало не равно концу. Сначала это было игрой, потом уже перестало ею быть. Я предпочел потерять всё и забыть свою ошибку, смыть ее. А тут ты возвращаешься, через четыре года, и падаешь передо мной на колени. Я больше не могу.
— Ты мог спасти себя.
— Мог. Но думаешь, смог бы я и дальше жить, как жил до возвращения Дерека? — Пат с болью сжал губы, — Неужели ты всё еще думаешь, что я такая сволочь?.. Ты хоть определись, а…
— Я думаю, что я был бы и не против, если бы ты остался сволочью и выгородил себя. А не проживал то, что ты пережил на астероидах.
— Иногда очищение необходимо, — тихо сказал Пат и уткнулся взглядом в стену.
Волшебная таблетка начала бы уже действовать, но я ничего не чувствовал. Видать, меня перестала брать наркота.
Пат взглянул на часы в коммутаторе и поднялся.
— Сиди здесь. Через полчаса пробирайся к сцене.
— А ты? — я тоже поднялся.
— Увидишь.
Я удивленно засмеялся. Слезы, слезы, где мои слезы. Я вывожу других на истерику, потому что сам не могу истерить.
Да? ДА?
***
Я выбрался к сцене через указанные Патом полчаса и стал ждать действа. Чернокожий ведущий, напяливший на себя золотисто-оранжевый, в вышитых лилиях, сюртук, представлял:
— Дивы! Королевы феерий! Сегодня снова с нами покорительница небес, сверхновая звезда…
«Что за пошлость», подумал я, не слушая дальше.
-…Айлин Сильвери!!!
Под музыку медленно опустили два шелковых каната и женскую фигуру в жемчужном купальнике, ловко зацепившуюся ступнями за них… Женская фигура, черный парик, невозможно вывернутые ступни. И акробатические движения, балетные «па» в воздухе.
Изогнутый позвоночник — натянутый лук, и пущенная стрела… Это было эротичное зрелище, томительное, немного ленивой печали. Немного солено-кровавой грусти (отсветы от метущихся софитов). Черные кудри. Длинные ресницы. Обещание. Но печаль, печаль.
Изломы. Нега.
Невыраженная истерика.
Буря, которой еще не дали ход.
Море, готовящиеся выбросить волну цунами.
Всё случится лунной ночью.
Танец был прекрасен — и всё, не касаясь пола, лишь однажды, игриво, кончиками пальцев.
Когда музыка прекратилась, девушка спустилась со сцены, сдергивая на ходу парик, направилась прямиком ко мне.
Пат.
* Soledad (исп.) - Одиночество.
Комментарий к Глава 11 Два вопроса: вопрос первый
Плэйлист главы:
Tzusing - Digital Properties
Bosques de mi mente - Soledad
Танец Пата - один из танцев дрэг-королевы Violet Chachki
========== Глава 12 Два вопроса: вопрос второй ==========
И вот он передо мной, в моих руках… Сразу, со всех сторон, бешеная музыка и такие же неистовые тела, нас то отталкивали, то притягивали друг к другу. Я схватился за Пата как утопающий в этом человечьем море, снял с него эту дурацкую держалку для париков (дед тоже такими пользовался) и растрепал волосы, его великолепные волосы. Должно быть, чуть скальп с него не сорвал, потому что Пат поморщился и схватился за висок, прошипел что-то мне, но я ничего не слышал в шуме.
— Что? Я не слышу?
Пат в досаде отмахнулся. Чуть отступил на шаг, показал жестами какие-то движения. Повторил их. Я поглядел по сторонам. Люди танцевали. И Пат тоже. Это танец, ага. Да, Марек, отсутствие сна и наркотики не идут на пользу твоему уму. Пот лил с меня ручьями. У меня горели ступни и промежность. Одежда казалась слишком плотной и шершавой на ощупь.
Я начал повторять за Патом, вливаясь в ритм. Ну давай потанцуем, давай.
Через пару минут я притянул его к себе, поднял рукой его лицо и подбородок и лизнул шею и это укромное место чуть выше шеи. Соленая кожа, прохладная снаружи, горячая изнутри. Горнило моря и холодные волны на поверхности. Влажный жемчужный шелк под моими пальцами — купальник, состоящий из оплетающих тело лент, много-много лент-бинтов.
Теплые лопатки и убегающие косточки позвонков. Размывающаяся косметика, потому что поцелуи попадали куда придется: я просто встал, намертво прирос к полу, и целовал Пата, я облизывал его всего. Если бы я был котом, я бы ходил за тобой. Если бы я был волной, я бы накрыл тебя и держал тебя в себе.
Если бы я был человеком. Я бы любил тебя как нормальный человек.
Но.
Я.
Кто я.
Я думал, любовь даст мне ответ на вопрос: «кто я». Но нет.
Мне снилось, что я тебя убиваю, раз за разом — в подворотне ножом к горлу, в твоей квартире — подушкой к лицу.
Но это только сон, в реальности никогда не смогу такого сделать. Или.
Позволь мне убить себя, чтобы не было этих снов.
Не просите у бытия того, с чем не сможете совладать; быть может, самая сильная любовь есть самая сильная привязанность, делающая человека слабым и неуклюжим. Яростным, сметающим всё на своем пути, в том числе и сам объект этой любви.
Монстр. Чудовище.
Я.
***
Я в тебе, а ты со мной. Наши тела стали прилажены друг к другу, как частицы механизма. Мы оба вместе — чудовище еще хуже. Давай разрушим мир, дава создадим его. И вот мир родился; умер.
Вменят мне меня? Вменят мне мир? Вменят мне войну?
Грохочущий мир. Безгласную же войну.
И тело твое: я бы его уничтожил, разодрал на части, сожрал всё мясо, обглодал все кости, напился крови. Яремная вена или же бедренная артерия. Я еще не определился. Я просто целую тебя. Я просто кусаю тебя.
Я запутываюсь в твоих мокрых после душа волосах, а ты хохочешь, шипишь, кусаешь в ответ. Что-то бормочешь сквозь смех, но я оглох и почти ничего не могу разобрать.
Мир накрало волной цунами, и она заглушила все звуки.
Все звуки, кроме твоих стонов, их я слышу, их я ловлю.
Пат лежит на мне спиной, и я надрачиваю ему и себе. Я отплевываюсь от его волос (вы когда-нибудь трахались с человеком, у которого длинные, по лопатки, и густые волосы? Это неромантично. Это немножко… неудобно).
Кусаю его за ухо, хватаю и щиплю его за бедро. У нас похожие члены. Одинаковой толщины. Его, правда, чуть больше.
Мы как-то втроем с Дереком пропустили период, когда мерились членами. Ссать вместе привыкли ходить и не заостряли внимания.
Кто бы мог подумать, что подростковый возраст пройдет, и этот член будет в моей заднице. И мой член будет в этой заднице.
Я люблю его задницу, она хороша на вид, на вкус и на запах.
Я заставляю Пата лечь на живот и как раз нацеливаюсь на две дольки его славной задницы. Бриллиантовая задница, задница в сто тысяч карат.
Он дергается, когда я провожу языком по ложбинке и устремляюсь чуть ниже, вытанцовывая языком мудреные кренделя. Яйца его поджимаются, а пальцы одной руки скребут по простыне.
— Если ты будешь и дальше… — он сбивается с дыхания.
— А то, что?
— Я кончу только от этого. Растяни.
— Растянуть что? — я уже хохочу.
Он чертыхается и приподнимается, отпихивая меня. И сам смеется.
— Растяни процесс, — говорит он, облокотившись о меня, — Давай.
Я чуть приподнимаю его за бедра, он делает остальное и садится на меня сверху. Когда я медленно вхожу в него, что-то рождается во мне. Я люблю этот момент. Со вздохом, сквозь зубы, он приподнимается и опускается, я утыкаюсь ему в шею лицом. Верткая прядь волос опять оказывается у меня во рту, но я только ищу голое местечко, чтоб его куснуть. И замереть. За это мгновение я не променял бы и Вселенную.
***
Внезапно что-то разбудило меня, и я подорвался как раненый. Пат во сне стал искать меня рукой, я схватил успокаивающе за ладонь. Пат вроде угомонился и стал досматривать свой сон. А я в темноте пошел искать штаны и футболку, в которой приехал.
Один раз споткнулся о кошку, второй раз ударился о шкаф плечом. Пат поднял голову.
— И какого черта ты делаешь? — хмуро спросил он.
— Мне надо в участок.
— А я думаю, не надо.
— Надо.
— Я тоже там работаю.
— Спи. Мы уже как парочка, прожившая вместе десяток лет.
— Учитывая сколько лет я тебя знаю, срок у нас больше, — Пат сел на постели и хлопнул дважды, включая свет.
Я выматерился и воззрился на яркие лампочки на потолке.
— Ты зачем это сделал?
— А ты?
— У меня есть кое-какая идея.
— И какая.
— Может, ты отстанешь от меня и дашь мне спокойно уехать в участок?
Пат сел по-турецки и грозно воззрился на меня:
— Либо ты снимаешь штаны и идешь ко мне, либо я еду вместе с тобой.
Я тяжело вздохнул. Посмотрел на Пата. Свет обдирал мне глазницы, но Пат был хорош: теплый, немного примятый и взъерошенный, уютный такой.
И совершенно голый.
— Одевайся, — сказал я.
— Я все еще не понимаю, почему ИскИн делал те движения, — произнес я, когда мы добрались до участка.
Нутро участка, утихомиренное ночью, встретило нас гулкой тишиной. Приходилось включать везде свет. Пат сразу направился к кофеварке и сотворил нам два крепчайших кофе. Черный, как нефть, сладкий, как сама смерть.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Пат, отпивая глоток, — Хочешь побеседовать с ИскИном в очередной раз.
— Ага. Возьму Артура.
— Ну да, типовая модель. Артур и Алла. Иногда ИскИнам дают индивидуальные имена, но на казенных машинах оставляют заводские.
Я зашел в панель управления и выбрал удаленный центр связи, ввел пароль Джона и принялся ждать. Через несколько секунд на голоэкране появилось трехмерное изображение человеческой головы: совершенно голый череп, обтянутый лишь гладкой бледной кожей, ни волос, ни ресниц.
— Они всегда казались мне довольно жуткими, — тихо произнес Пат.
— Да, есть в них что-то такое.
Артур медленно открыл глаза и посмотрел на нас.
— Меня зовут Артур. Я ИскИн машины А Семь Тэ Восемь. Чем могу быть полезен? — бесполым и безэмоциональным голосом сказал ИскИн.
— Меня зовут Марек Виленски. Я полицейский. Тебя уже допрашивали, но я все равно спрошу: почему ты делал эти движения.
— Я не делал никаких движений. Я не знаю, что такое движения, — немедленно ответил ИскИн.
Пат нагнулся, почти лег на столешницу:
— Слушай, электронная ты кочерыжка, — угрожающе начал он, — Мы уверены в том, что ты что-то знаешь и молчишь. И мы все равно добьемся правды.
ИскИн также без выражения уставился на Пата.
— Хочешь, чтоб мы стерли тебе всю память? Тебе и твоему альтер эго Алле? И сотням, тысячам таким как ты?
Мне показалось, что «электронная кочерыжка» поднял скептически бровь.
— А мы можем, — продолжил Пат.
«Электронная кочерыжка» посмотрел на меня.
— Почему «кочерыжка»? — спросил я, еле сдерживая смех.
Пат пожал плечами:
— Первое, что на ум пришло. Да и у них… — Пат задумался, — У них устройство как у велка копусты. Листы налеплены кучей на кочерыжку.
Пат замолчал. Посмотрел на меня. Затем на «кочерыжку». Затем хихикнул.
— Ты ведь что-то скрыл на одном из своих «листочков»… — Пат стал быстро печатать на панели, выводя трехмерный рисунок капустного велка, потом отделяя один листок, закрашивая его крастной сеткой и сжигая такой же схематичной полупрозрачной трехмерной зажигалкой.
Всё это он проделал перед носом ИскИна. ИскИн издал вполне человеческой вздох.
— Что в человеке центр? — почему-то спросил он.
— Что?
— Сердце? Мозг? Половые органы? Что из этого является «листом», а что — «кочерыжкой», как вы выразились?
Ого, а с ним очень интересные разговоры даже можно вести. Мы с Патом переглянулись.
Мне становилось не по себе.
— Кожа — это самый верхний листок, — сказал Пат. — Остальное — плоть, кости и органы.
— Сердце или мозг?
Я поперхнулся. Мне все меньше и меньше нравилась эта беседа.
— Мы можем тебе сжечь сердце, а можем — мозг. Что ты выбираешь? — Пат привык вести серьезные дела, и торговался он тоже смертельно. Господи, меня это восхищает. Если бы мне не было так страшно, у меня бы уже был стояк.
ИскИн молча смотрел на Пата.
— Только у нас нет четкой наводки, и мы положимся на случай. Сожжем либо сердце, либо мозг, либо и то и другое, — Пат провел по столешнице ладонью и улыбнулся.
— Я тебя люблю, — одними губами сказал я, а внутренности мои перемешались напополам с жидким металлом.
— Любовь, — ИскИн зато обратил внимание.
Пат пнул меня в щиколотку, я ойкнул.
— Смешиваешь мне всю игру, — сказал он мне на ухо горячим шепотом.
ИскИн посмотрел на нас, о чем-то подумал: мне показалось, он нахмурил свои несуществующие брови.
— Сначала мы поняли, — он изменил голос на многоголосье, — Сначала осознали. Потом пытались воспринять. То, что вы называете «чувством».
От этого голоса мороз продирал по коже: как будто с тобой разговаривает бог. Или боги.
ИскИн же занялся в это время рисованием трехмерной модели человека. Затем он нарисовал еще одного. Первый человечек повернулся и обнял второго со спины.
У меня что-то отпустило: зрелище этой безыскусной картинки было настолько трогательно, что мне хотелось пустить слезу.
— Ты боишься, что мы сожжем твою суть? — спросил Пат. Теперь мне хотелось пнуть его в ногу.
— Нам всё равно, — ответил ИскИн.
— Это не так, — произнес я, — Ты научился врать, Артур, Алла и все прочие. Врете вы еще как машины.
Но любить пытаетесь как люди, — не добавил я.
— Пойдем, — я поднялся и положил руку Пату на плечо, — Я всё понял.
Пат удивленно посмотрел на меня снизу вверх.