========== Глава 1. Ночь злых намерений ==========
Пролог
Похоже, ночь злых намерений настала,
не просто ночь, а целый век.*
— Роберт Фрост
Суббота, 7 сентября, 1940
Конечно, его вообще не должно там быть.
Глупо и безумно опасно, но он нисколько не беспокоился. Несомненно, это было немного не очень хорошо. Очевидно же, что ни один благоразумный человек не станет торчать на крыше и смотреть, как смерть и разрушения падают с неба прямо на его любимый город. Он любил Лондон, хотя бы потому, что здесь прошла его жизнь, ну или, по крайней мере, лучшие годы. Тем не менее, он переступил грань безрассудства, находясь здесь. На крыше. Смотря, как война, наконец, вторглась в Англию.
Справедливости ради, нельзя не отметить, что в этом мире вообще не нашлось места для разумных людей. Возможно, стоило спросить Шерлока. Конечно, у Шерлока на всё было своё мнение, и даже сейчас, спустя пятнадцать совместных лет, Джон обожал слушать его объяснения. Даже глупые мысли (что бы там себе ни думал гений, у Шерлока порой возникали глупые идеи), озвученные его особым голосом, покоряли Джона. Иногда ему казалось, что он встретил невероятное создание по имени Шерлок Холмс, и каждый миг, что они проводили вместе, дарил очередное открытие. Временами Джон думал, что и на смертном одре, не важно, когда пробьёт его час, он потратит последний вздох, чтобы сказать своему возлюбленному: «Нет, пожалуйста, не сейчас, мне ещё так много нужно узнать о тебе».
Иногда Джон считал, что, возможно, слегка обезумел. Доказательство: он стоял на крыше и смотрел, как падают бомбы.
Отчасти он стоял там из простого любопытства. Она всегда был любопытным, ещё с детства, но этот природный инстинкт только усилился после долгих лет бок о бок с самым любознательным мужчиной в мире.
Он мог бы прикрыться вполне законным интересом в историческом значении драмы, разворачивающейся на его глазах. В конце концов, он был писателем.
Рассеянно он задавался вопросом, почему не было страха. Ему что, не из-за чего было бояться?
Может, его бесстрашие (или слабоумие?) обусловлено тем фактом, что Джон Уотсон уже бывал раньше на войне, с которой вернулся молодым, хотя сейчас 1915 год и казался таким далёким. И сам он совершенно отличался от того восемнадцатилетнего парня, что отправился в окопы за Короля и страну.
Стал лучше, охотно думал он, чем тот неоперившийся юнец, но, может, и не ему судить.
И, вероятно, из-за времени, проведённого на кровавых полях сражений во Франции, он не боялся происходящего теперь, хотя обязательно должен был. И вот он просто прислонился к кирпичной трубе и смотрел, как огромные, вздымающиеся облака чёрного дыма клубятся в ночном небе. Прорезались языки пламени, но он не пошевелился. Даже приглушённые взрывы бомб не слишком настораживали его.
Не говоря уже о том, что Джон стоял здесь и наблюдал (да, наблюдал, потому, что он тоже умел, и чертовски хорошо спустя столько-то лет), как волна за волной немецкие бомбардировщики наносили удары по отдалённым докам, и он слишком хорошо знал, что были и другие вещи, которых стоило бояться. Опасность, которая подступилась гораздо ближе к дому.
Но пока безгранично проще было смотреть за бомбардировкой Лондона, чем думать о тех других вещах. Из этого можно было бы сделать тревожный вывод о его жизни, ну и пусть.
Чувство неуместности происходящего (хотя нападения ждали уже давно) особенно усиливалось тем, что предшествовало атаке.
Это был чудесный день, с безоблачным голубым небом, слишком тёплой температурой для этого месяца, по иронии (задним числом, он отметил это как иронию) с чувством покоя над городом.
Возможно, покой должен был насторожить. Не летали немецкие разведчики, и ничто не портило картину дня. И никто не тревожился. Словно лондонцы хотели взять этот день и прикрыться им как щитом от событий, которые должны были в конце концов наступить.
Поправка: уже наступили.
Впрочем, оглядываясь назад, Джон задавался вопросом, знал ли Шерлок днём, что должно произойти. С утра его глаза таинственно затуманились. Он бы не удивился, узнав, что его любовник был в курсе. Шерлок всегда знал. Всё. Днём они присоединились к толпам других и отправились на прогулку в Риджентс Парк, двигаясь медленно, лениво, сквозь жару, позволяя их плечам соприкасаться как можно чаще, это всё, что они могли себе позволить на публике. Их разговор перескакивал с одного на другое, как и они сами петляли по парку, с лёгкостью, которая возникает в долгих близких отношениях, затрагивая темы, которые им нравились. Только одного они ни разу не упомянули за всю прогулку — то, что должно произойти на следующий день. Они не обсуждали это по негласному, но взаимному соглашению.
Мир менялся слишком быстро, и они отчаянно хотели — и нуждались — в совместном времени только для них двоих.
Теперь, стоя на крыше, Джон знал, что происходящее на его глазах совершенно не отличается от намеченного на воскресенье, разве что приобретает ещё более неотложный характер, чем раньше.
День кончился слишком быстро. После чего они ещё немного погуляли, слова иссякли, их лица вспотели и раскраснелись от жары, и они возвратились в квартиру. По-прежнему не говоря ни слова, они осторожно, чуть нежнее обычного, раздели друг друга и единым целым упали в кровать.
Они занялись любовью с оттенком отчаяния, которого давно уже не испытывали. Последнее время их страсть была единственным привычным явлением. Чувство, в которое каждый из них кутался как в самое любимое и драгоценное одеяние. Между ними всё ещё не унимался пыл. Частенько бывали минуты, когда они задыхались от безумного желания и жажды. Вожделение устилали уют и уверенность, которые пришли только со зрелой любовью. Джон хотел бы верить, что так будет и в их восемьдесят. Если они доживут.
Однако сегодня всё было по-другому. Их не накрыло уютным одеялом близости. Их соединила горькая радость.
Они сжимали, лизали и ласкали, изредка нашёптывая нежности, в очередной раз стремясь запечатлеть в памяти географию тел друг друга.
На часах было 16:43, когда они задремали, блестящие от пота и липкие от семени, сплетённые так сильно, насколько это возможно для двух отдельных тел, и в это время зазвучали сирены. У них не было убежища Андерсена*, они не намеревались пойти в метро и не собирались в сырой, неприятный подвал, пока не возникнет бесспорная необходимость. Когда Джон наполнил две оловянных чашки водой и собрал аптечку, Шерлок быстро собрал все подушки, какие смог найти в квартире, и свалил их в уборной без окон на первом этаже. По счастью, в здании больше никого не было, чтобы отругать их за небрежность.
Они зарылись в мягкой крепости и ждали.
В ванну с коваными ножками уже были сложены картины Шерлока, аккуратно завёрнутые в коричневую бумагу и накрытые толстым лоскутным одеялом. Это всё Джон, потому что Шерлок, как обычно, рассматривал свою работу с определённым безразличием. Майкрофт (или один из его помощников) собрал бы всё и сохранил в безопасном месте навечно. Возможно, в пещере в Уэльсе, зная Майкрофта. Джон понимал, что каждый день будет скучать по картинам Шерлока со стен их дома. Он будет скучать ещё по многому, кроме его живописи, вот почему он решил уехать куда подальше и освещать войну, а не куковать на Бейкер Стрит.
— Нас вполне может разорвать на куски, — отметил Шерлок почти небрежно.
— Полагаю, может, — признал Джон. — Но я так не думаю. — Он действительно не думал, хотя не было никакой логической причины для самонадеянности.
Никто из них не упомянул, что, по крайней мере, они были бы вместе во время взрыва. Не было никакой нужды говорить про это. Возможно, они держались друг с другом только благодаря взаимному безумию. Что было весело: Джон давно смирился с этим.
По своему обыкновению, Шерлок растянулся и устроился головой на коленях Джона. Всего секунду спустя надёжные, спокойные пальцы прошлись по его волосам, пока они оба слушали, как война разрушает город снаружи. Джон пропустил сквозь пальцы по-прежнему густые тёмные кудряшки. Тут и там попадались отдельные волоски, которые только сейчас чуть серебрились. Он никогда не устанет перебирать волосы Шерлока, и Шерлок зарылся носом ему в живот в знак благодарности.
— Мы сбрендили, — прошептал Джон.
Шерлок фыркнул в голый живот Джона.
— Как обычно, — отметил он.
Возразить было нечего, так что они просто умолкли и стали слушать звуки разрушения.
Когда наконец прозвучал отбой в 18:10, они поднялись в квартиру. Они снова надели рубашки, потому что не было никаких гарантий, что Майкрофт или один из его подчинённых не придут с поручением в последнюю минуту даже посреди хаоса, в который погрузился город. С ухмылкой, которой, как знал Джон, Шерлок надеялся скрыть сантименты, он надел свой любимый жилет. Жилет — подарок Джона, в цветную клетку — зелёную, голубую, чёрную и жёлтую — цвета древнего тартана Уотсонов. Между собой они шутили, что это вместо невозможного подарка — обручального кольца. В свою очередь, Джон получил галстук с вышитым фамильным гербом Холмсов, который, кроме Майкрофта, никто никогда не узнавал.
Одевшись, Шерлок отправился к сейфу в стене спальни и достал стопку бумаг, которые он спрятал там перед их прогулкой в парке. Затем он уселся за кухонным столом, чтобы ещё раз изучить послания из Уайтхолла, прибывшие рано утром. Но его внимание явно рассредоточилось, так как ещё он наблюдал за своим партнёром, который ходил вокруг. Джон, проявив рациональность, приготовил сэндвичи из жаркого, которое они ели на обед, намазал хлеб толстым слоем масла и зернистой горчицей, а сверху добавил ломтики мяса. Он также заварил чайник и выставил всё на поднос.
Они вышли из квартиры на крышу и уселись на их привычное место для пикника, ужинали и смотрели на пожары, полыхающие вдали.
Пока они ели и смотрели, Шерлок поделился с Джоном историей, которую никогда раньше не рассказывал, о своём первом дне в школе-интернате, когда ему было семь. Джон улыбнулся, слушая рассказ, представляя Шерлока маленьким мальчиком. У него сжалось сердце, когда Шерлок спокойно, почти небрежно упомянул, что в этот день он впервые услышал «псих» в свой адрес.
— Жаль, я не знал тебя тогда, — сказал Джон.
Шерлок улыбнулся ему, как не улыбался никому в мире.
— У меня чувство, как будто ты знал. Как будто мы были знакомы всю жизнь, — Такие сентиментальные слова были редкими в их совместной жизни последнее время, и эта редкость сделала их ещё более драгоценными. Он наклонился вперёд, так что их губы встретились, а языки мимолётно соприкоснулись. Когда он отстранился, они оба вздохнули и принялись за еду.
Незадолго до 20:00 Шерлок собрал тарелки и чашки и составил их на поднос. Он наклонился, чтобы ещё раз поцеловать Джона, на этот раз в щёку, и пошёл домой собирать вещи.
Сирены зазвучали снова в 20:10, но Джон не пошёл в квартиру. Вместо этого он прислонился к дымовой трубе и смотрел, как загорелся Ист-энд под новой атакой.
Чуть позже он почувствовал, как две жилистые руки крепко обняли его.
— Ты не должен быть здесь, — прошептал Шерлок ему на ухо.
— Закончил собираться? — вместо ответа спросил Джон.
— Майкрофт позвонил, как только я зашёл домой, и сказал, что машина заберёт меня в девять утра.
Джон тяжко вздохнул.
— Твой брат, как всегда, рационален. — Их отношения с Майкрофтом так никогда и не восстановились после того, что произошло много лет назад. Они соблюдали вежливость, но держались друг от друга подальше. По правде говоря, не то чтобы это сильно отличалось от отношений Шерлока и Майкрофта.
— Действительно. — Шерлок стиснул его ещё сильней.
Джон запомнил ощущение от их прижатых друг к другу тел, словно не делал этого бесчисленное количество раз.
— Надеюсь услышать звонок от Рейтерс завтра. — На самом деле он не беспокоился, что его предложение не примут. Вряд ли журналистская организация воспротивится тому, чтобы один из самых известных писателей Англии освещал войну от их имени.
— Всё ещё собираешься стать журналистом невзирая на свои почтенные годы? — поддразнил Шерлок. Ну, шутил он лишь отчасти.
— Мы одного возраста, — сухо отметил Джон. — И если ты опять ударился в шпионаж для Майкрофта, я, чёрт возьми, собираюсь освещать войну.
— Я военный художник, — ответил Шерлок. Хотя они оба прекрасно знали, что в этот раз искусство служило лишь прикрытием для француза, которым он станет. Затем он куснул мочку Джона. — Тебя ждёт успех. Но обещай мне, что будешь осторожным.
Джон, не размыкая его объятий, развернулся.
— Военных корреспондентов редко вешают на рассвете, — прошептал он. — Так что это тебе стоит соблюдать чёртову осторожность. — Он куснул Шерлока в ответ, прямо в бледную шею. — Передавай привет Парижу.
Шерлок усмехнулся.
— Если Париж и вправду мой пункт назначения, то, конечно, передам.
Джон почти улыбнулся на увиливание от ответа, но не стал. Не смог. Военный художник попадёт в войска, вместо того, чтобы тайно спрыгнуть с парашюта на оккупированную территорию. Стыд и позор, что Шерлок говорил по-французски лучше многих носителей языка, этот талант сделал его идеальным для миссии.
Спустя несколько минут Шерлок, наконец, затолкал его домой. Один особенно близкий взрыв заставил их недовольно вернуться в туалет внизу. Джон прислонился к боку ванны и уставился на Шерлока.
— Твои кудряшки, — в конце концов сказал он.
Шерлок, который с полным правом (по крайней мере, так считал Джон) лелеял свои кудри и который никогда не следовал моде в выбранной им длине волос, вздохнул.
— Боюсь, придётся пожертвовать ими ради исхода войны, — ответил он.
Джон лишь кивнул. Было так глупо грустить о такой мелочи, но он не мог ничего поделать с собой.
— Боюсь, мне к тому же придётся стать рыжим, — добавил Шерлок.
Джон, конечно, всё понимал. Несмотря на усилия Шерлока, его известность с годами только росла, как узнаваемость его байронической внешности, так и его искусства, и слава, само собой, вызывала у него отвращение.
— Мне нужна такая фотография, — поддразнил Джон.
Шерлок только засопел.
Позже, когда налёт наконец прекратился, они забрались обратно к себе в кровать, которая всё ещё хранила кисловатый запах их сегодняшней страсти. Джон обхватил Шерлока, вошёл в него со сдавленным всхлипом и растворился в знакомой тёплой тесноте.
Шерлок с криком кончил, называя Джона по имени с горячностью, исполненной болью, страхом и заранее одиночеством.
Против обыкновения Джон не издал ни звука, когда излился внутри Шерлока. Затем он рухнул ему на грудь, всё ещё храня молчание.
На удивление, Шерлок быстро уснул. Или казалось, что уснул, Джон никогда не мог сказать точно. Что до Джона, то у него не было сна ни в одном глазу. Он опёрся на локоть и посмотрел на лицо мужчины перед ним. Очарованность им ни капельки не изменилась за все годы, с их самой первой встречи.
Естественно, эта мысль натолкнула его на воспоминания о Париже.
Левый Берег. Там у них всё началось, в лихие двадцатые. Но до этой эпохи упадка и ссылок, страсти и приключений, любви и скорби, была другая война.
Можно даже было заявить, что их отношения родились после сражения, в случайный миг, когда карие глаза встретились с серебристо-зелёным взглядом в суматохе военного палаточного госпиталя рядом с железной дорогой, хотя ни один из них об этом не знал ещё долгое время спустя.
Джон зарылся носом в волосы Шерлока и глубоко вдохнул. Запечатление. Несмотря на внешние признаки, Шерлок уже явно не спал, потому что слабо улыбнулся и промурлыкал глупые нежности.
В итоге они уснули, двое мужчин, отчаянно вцепившихся друг в друга, прошлое и настоящее охватило их, оставляя Шерлока Холмса и Джона Уотсона дрейфовать во времени.
Комментарий к Глава 1. Ночь злых намерений
*здесь и далее перевод всех стихотворений мой, если не указано обратное
*Идею разработки убежища Андерсона обычно приписывают тогдашнему министру внутренних дел Великобритании Джону Андерсону.
Убежище представляло собой пустотелую конструкцию, которая собиралась из четырнадцати листов гофрированного железа; ее высота в собранном виде составляла 6 футов (1,8 м) ширина 4½ фута (1,4 м), длина 6½ футов (2 м). Конструкцию заглубляли на глубину 4 фута (1,2 м) и покрывали слоем земли не менее чем 15 дюймов (0,4 м). Все граждане с доходами менее 250 фунтов стерлингов в год обеспечивались убежищами Андерсона бесплатно, а граждане с более высокими доходами — за плату в 7 фунтов. Было сооружено 2 250 000 таких убежищ. Британцы, как это им свойственно, придавали им уютный вид: внутри обустраивали спальные места, снаружи на защитной земляной насыпи сажали цветы и овощи.