После окончания Лондонского блица, летом 1941 года, один американский журналист написал: «Большей опасностью, чем возможный удар бомбы, было то, что на голову с кровли бомбоубежища свалится кабачок».
Убежища Андерсона предоставлялись только тем, у кого был сад, где можно было установить это убежище, — таких людей было меньше 20 % населения.
Почитать ещё о бомбоубежищах Лондона и посмотреть фото здесь: http://www.world-war.ru/bomboubezhishha-britanii/
Фото Лондона времён Второй Мировой:
http://russia-insider.com/sites/insider/files/3117.jpg
http://img-fotki.yandex.ru/get/9348/141128800.1b9/0_9ea68_df8a17c8_ori
========== Глава 2. За семью замками ==========
Саммари: Первая Мировая Война
Сокровища хранит людское сердце
За семью замками.
— Шарлотта Бронте
Франция, 1916
Он отчаянно тосковал по своей скрипке.
Практически с восьмого дня рождения, когда бабушка-француженка подарила его первый инструмент детского размера, Шерлок понял, что игра на скрипке, уход за ней, даже простые прикосновения к тёплой, роскошной древесине дарят покой его мятежному разуму. Для одинокого маленького мальчика это было сродни волшебству ещё до того, как он научился извлекать из инструмента музыку.
Вместе с тем, даже в восьмилетнем возрасте, он был достаточно самокритичным и понимал, что как бы он ни любил игру на скрипке, Шерлок Холмс никогда не станет великим музыкантом. Его настоящий талант лежал в другой плоскости, что было замечательно, потому что он также обожал стоять перед пустым холстом и воображать прекрасные картины. А затем воплощать их. Акт созидания будоражил ум и волновал сердце. Но только скрипка и музыка, которую он исполнял на ней, вытягивали его из возбуждённого состояния и успокаивали, принося умиротворение.
Однако Страдивари не место на поле боя.
Шерлоку предлагали взять менее ценный инструмент, который было бы не жаль утратить из-за превратностей войны, но он лишь отмахнулся. Ему нужна только его идеальная скрипка, и точка. Майкрофту следовало соображать получше.
Так что вместо ласкающих, успокаивающих скрипичных мелодий Шерлок пытался угомонить свой дух, раскладывая цвета в своём наборе красок. Он сидел на узкой походной койке в своем вагончике сразу за запасными путями. погрузившись в привычное действие, дарящее покой. Не так эффективно как Моцарт, конечно, но вполне удовлетворительно.
Шерлок прекрасно знал, как странно он выглядел со стороны. Среди мужчин в тусклой коричневой форме он выделялся своими костюмами с Сэвил Роуд, белоснежными рубашками и особенно неуместными жилетами, которые сшил для него превосходный, хоть и чересчур болтливый, портной с Джермин Стрит. По крайней мере, говорливый итальянец никогда не подвергал сомнению его причудливый выбор цветов и даже поощрял его ещё больше экспериментировать.
Конечно, Шерлок не был ни фигляром, ни безумцем, хоть так и считало большинство людей в его окружении. Он чрезвычайно пёкся о своих нарядах в тех случаях, когда покидал тыл и направлялся в окопы, и одевался уместно. И всё же не в форму. Он облачался в брюки из рубчатого плиса, также пошитые его портным, чёрный джемпер и высокие сапоги для верховой езды, а не в привычные туфли, сделанные на заказ.
Единственная деталь формы, что ему нравилась, это — шинель, и он всегда имел одну из них под рукой.
Конечно, он мог полностью ходить в офицерском обмундировании. Майкрофт, болван, присвоил ему звание капитана, словно это имело какую-то ценность, или будто бы Шерлок стал бы служить более ответственно перед Королём и Родиной. («Знаешь, — добавил его брат, — ты станешь самым молодым капитаном в армии, а я прекрасно осведомлён, как ты любишь быть уникальным»).
Шерлок лишь усмехнулся. Майкрофт порой удивлял.
В итоге, главным образом, потому что он не доверял брату, и считал, что тот сделает его новобранцем и в любом случае отправит на войну, Шерлок согласился работать на Майкрофта, но со строгим условием, что он не будет военным.
— Я художник, — произнёс он с гордостью. — Не чёртов солдат.
Так и было, хотя иногда разница была едва уловима. Он носил оружие, новенький веблей Mk VI .455*, предоставленный ему лично Майкрофтом, гораздо раньше, чем пистолет поступил на всеобщее вооружение. Он часто мёрз, промокал и покрывался грязью, как и все остальные. Если он вообще беспокоился о принятии пищи, то ел в суматохе с другими мужчинами. Не говоря уже, что он почти постоянно смотрел в глаза смерти. Хотя, если честно, такое случалось гораздо чаще, когда он играл в игры Майкрофта, чем когда он обретался в окопах.
Официально он был военным художником, но всё же гражданским. Для его брата и Британского правительства (Это не одно и то же. Пока.) он был тайным агентом. Наедине с самим собой умом и сердцем он был только художником.
И поэтому он долгими вечерами раскладывал краски.
Жёлтый кадмий
Красный кадмий
Розовый прочный
Ультрамарин синий
Умбра жжёная
Успокаивало не так, как скрипка, конечно, но приемлемо, учитывая обстоятельства.
Если только его не прерывали.
Капитан Виктор Тревор прерывал его часто.
Он никогда не ждал приглашения, как поступил бы настоящий джентльмен. Тревор всегда просто толкал хлипкую жестяную дверь и заявлялся, как к себе домой.
— Ах, Холмс, — говорил он, источая елейное добродушие, всякий раз обращаясь к Шерлоку.
Виридоновая зелёная
Венецианская красная
— Опять играешь в свои бирюльки?
Шерлок стиснул зубы и с грохотом захлопнул тяжёлую крышку деревянного ящика, эхо разнеслось по всему вагончику.
— Что тебе нужно, Тревор? — резко спросил он.
Тревор просто улыбнулся ему.
— Вечно такой раздражённый. А я всего-то ищу приятную компанию на вечер.
Шерлок сердито посмотрел на него.
— Тебя дезинформировали, если сказали, что я предоставляю такие услуги.
Теперь Тревор по-настоящему громко рассмеялся, будто Шерлок остроумно пошутил, а не просто озвучил очевидное.
— Несмотря на все твои бесчисленные недостатки, Холмс, — сказал тот дружелюбно, — ты всё ещё обеспечиваешь гораздо больше развлечений, чем кто-либо ещё в этом богом забытом месте. И, честно говоря, я нахожу тебя очаровательным. — Тревор не скрывал свою увлеченность им.
Шерлок постарался игнорировать его. Через минуту он опять открыл ящик с красками и приступил к совершенно ненужной инвентаризации своих кистей.
Круглые
Плоские
Ретушные
Флейцевые*
По крайней мере, Майкрофт позаботился, чтобы у него в распоряжении оказались самые лучшие художественные принадлежности. Соболиные кисти. Прекрасная бумага ручной работы. Неисчерпаемый запас красок и карандашей.
Конечно, Шерлок прекрасно знал, что Майкрофт так расстарался не из любви к искусству и не для того, чтобы доставить Шерлоку удовольствие. На самом деле, он преследовал только одну цель — чтобы Шерлок был счастлив, потому что в противном случае, Майкрофт боялся, что его брат исчезнет однажды тёмной ночью.
Хотя Шерлок не думал, что он мог стать дезертиром, учитывая, что он был гражданским, Майкрофт не хотел подрывать свою усиливающуюся позицию в правительстве. Он вообще-то убедил премьер-министра, что его брат станет самым эффективным оперативником, несмотря на то, что ему едва минуло восемнадцать. Вопиющий возраст для агента (слова Асквита*, не Майкрофта). Шерлок знал, что тот не был разочарован в прошлом году. Отчасти вследствие его успеха, Майкрофт хорошо продвинулся по коридорам власти.
Тревор всё ещё торчал здесь, с лёгким раздражением, что его не замечают. Он подошёл ближе к маленькому столику и переворошил кипу новых набросков, потом выбрал один с молоденьким солдатом, который свернулся калачиком в грязи и читал письмо из дома.
— Он умрёт? Ты же можешь сказать, да?
Шерлок отказался ответить или даже признать, что расслышал вопрос.
— Принёс тебе маленький подарок, — сказал Тревор.
Опять же Шерлок притворился, что ничего не слышал, но затем маленький пакетик, перевязанный шнурком, упал прямо на его краски. Он быстро схватил его.
Тревор усмехнулся.
— О, ты можешь пренебрегать мной, но тебе определённо нравится, что я принёс, не так ли?
Настоящая причина, по которой Шерлок подобрал пакетик так быстро, заключалась не в том, что он был действительно заинтересован содержимым, а в том, что Шерлок немного нелепо, но всё же искренне верил, что одно только его гнусное присутствие в ящике испоганит краски и осквернит прекрасные цвета.
И всё же.
Тревор уже в третий раз приносил ему кокаин. «Я знаю, тебе скучно», — сказал он в первый раз. «Твой мозг не может вынести скуку. Это поможет». Он также вручил иглу, шприц и снабдил торопливыми инструкциями.
Шерлок знал истинную причину, почему Тревор таскал ему наркотики, и она никак не относилась к восхищению его разумом. Как и Майкрофт с его подношениями в виде художественных принадлежностей, капитан имел скрытые мотивы, одаривая Шерлока. Правда заключалась в том, что он имел виды на юношу, но Шерлок никогда бы не позволил осуществиться его намерениям. Однако он всё равно принял кокаин, по большей части из любопытства. И, как уже понял Тревор, из-за скуки.
Глубокой ночью, в одиночестве в палатке, он вогнал иглу себе в руку в первый раз.
А сейчас, несколько недель спустя, Шерлок прошептал:
— Я хочу, чтобы ты прекратил.
— Разве тогда я не должен всё забрать? — спросил Тревор изумлённо. Он наклонился слишком близко. — Я знаю, чего ты хочешь, даже лучше тебя. — Его взгляд скользнул по губам Шерлока. Затем он оскалился и вышел.
Шерлок зашвырнул пакетик куда подальше, надеясь, что не подберёт его позже, хоть и понимал, что скорей всего сделает это. Он ненавидел Тревора. Вообще-то он ненавидел всех вокруг себя, что было не в новинку для него. Иногда он задавался вопросом, на что бы походила его жизнь, если бы он не ненавидел весь мир. Бывало, тёмными ночами он даже задумывался, что полюбит кого-нибудь. Он никогда не влюблялся, и кроме тех ночей, когда его мысли забредали слишком далеко в причудливых фантазиях, он полагал, что и не полюбит никогда.
Неравнодушие — не преимущество, как говорил его брат. Всё же временами Шерлок вертел в голове мысль, что встретит человека, который будет не полностью невыносим. Маловероятно, что такое когда-нибудь случится. А даже если и да, то шансы, что этот человек сочтёт его приемлемым в ответ, стремились к нулю.
Чернейшими ночами, когда даже возможность поспать была умозрительной, он задавался вопросом, о чём вообще думал Майкрофт, когда посылал его в это ужасное место.
Шерлок по-настоящему недоумевал.
Комментарий к Глава 2. За семью замками
*Стандартным личным оружием офицеров был револьвер Webley Mk V, принятый на вооружение 9 декабря 1913 года. 24 мая 1915 года стандартным оружием армии Британской империи и её колоний стал револьвер Mk VI, который был оружием офицеров, лётчиков, моряков, экипажей бронетехники, водителей, пулемётчиков и сапёров. Револьвер Mk VI оказался очень надёжным оружием, устойчивым к загрязнению и условиям окопной войны.
Запросы на револьвер данного типа увеличились с началом войны. Британцы вынуждены были закупать оружие под патрон .455 Webley у других стран.
* КРУГЛЫЕ — Предназначается для нанесения краски линией с неизменной толщиной, либо линией, варьирующейся по толщине.
ПЛОСКИЕ — Такими кистями наносят широкие ровные мазки: ими хорошо работать на крупных участках холста.
РЕТУШНЫЕ — Она похожа на подрезанную под угол плоскую кисть с коротким ворсом. Поскольку кончик кисти позволяет быстро и уверенно изменять объем волоса или щетины, несущих краску, данная часть — превосходный инструмент для создания перехода одного цвета в другой в труднодоступных, узких, мелких участках картины.
ФЛЕЙЦЕВЫЕ — Кисти предназначены для свободной живописи заливками
* Герберт Генри Асквит, 1-й граф Оксфорда и Асквита — британский государственный и политический деятель, 52-й премьер-министр Великобритании от Либеральной партии с 1908 по 1916 год.
========== Глава 3. Стандарт, зовущийся войной ==========
Резюме: Джон на войне
О боже мой! К чему стандарты нам даются?
— Эми Лоуэлл*
Ему казалось полнейшей нелепостью, что такое чудовищное, жуткое, душераздирающее явление как война зачастую становилось рутинной, раздражающей, и, по иронии судьбы, столь же душераздирающей полнейшей скукой. И всё же, несмотря на всю нелепость, такова была реальность.
Джон Уотсон осознал эту истину очень быстро после того, как попал на фронт. Иной раз он с трудом понимал, как в одночасье всё перевернулось в его жизни. Вот же он только что сидел в тёплом и уютном кабинете со стеллажами книг в Кембридже, читая вслух своё исследование о символизме в поэзии Китса, пока доктор Макинтош набивал свою трубку, слушая и время от времени комментируя хриплым голосом. Тогда это казалось страшно важным. Особенно для мальчишки-стипендиата, который и мечтать не смел, что ему посчастливится попасть в университет.
И вдруг по мановению ока он оказался далеко от Кембриджа, в залитой водой канаве где-то во Франции, размышляя, отгнили его пальцы, или ему так только кажется.
Где-то здесь должно быть притаился многозначительный символизм, но Джону было как-то не до него.
На самом деле всё было очень просто. Одна рутина (посещение лекций, написание эссе, морализаторские споры за пинтой в «Орле») так быстро сменилась другой (передовая, линия поддержки, запас, отдых, а затем обратно к линии фронта), что у него всё ещё это не укладывалось в голове.
Время от времени Джон ловил себя на мысли, что вся его оставшаяся жизнь будет такой же бесконечной чередой страданий, страхов и тоски. Бывали даже дни, совсем как этот, когда он почти всерьёз полагал, что вероятно у него на самом деле какое-то заболевание мозга, и он сошёл с ума, находясь в Кембридже, и всё вокруг было лишь плодом больного и безумного воображения. В этом было зерно истины, потому что как ещё этот круг ада мог стать его реальностью?
Он вспомнил лекцию об абсурдизме*, которую он слушал одним солнечным весенним днём сто лет назад. Престарелый доктор Брайт несомненно насладился бы таким философским примером, потому что если такая ситуация не абсурдна, значит ничто не абсурдно. Возможно, Джону стоит написать славному профессору. Доктор Брайт много раз восхищался его умом, хотя частенько похвалы сопровождались репликами «да, светлая голова, для мальчика с таким неудачным происхождением». Джон не обижался. В конце концов, его отец спился, сестра пошла по той же кривой дорожке, а мать была слабой и беспомощной женщиной — язык не повернётся назвать его семью удачным происхождением.
Теперь Джон вскинул пистолет и застрелил ещё одну коричневую крысу. Она была седьмой по счёту на сегодня, хорошая заявка, чтобы побить его предыдущий рекорд в пятнадцать убиенных. Забавно, что это несметное количество грызунов каждый день приносило некий комфорт: все поголовно были убеждены, что божьи твари предчувствовали тяжёлые бомбардировки. Те полчищами бежали из окопов, что, несомненно, являлось признаком высокоразвитого ума.
Джон всегда мечтал присоединиться к их бегству.
Он снова отложил оружие и ненадолго прикрыл глаза. Усталость — ещё одна извечная спутница. Сон, настоящий сон, остался лишь отголоском светлой памяти.
Секунду спустя, кто-то тихонько коснулся его плеча. Джон открыл глаза, и другой парень протянул ему то, что считалось ужином последнее время, а всё из-за транспортных проблем. Война иногда была крайне неудобной. Паёк был скудным. Ломтик сухого хлеба с кусочком сыра. И ещё одна краюшка хлеба с крохотной каплей джема. Горстка сухофруктов. Сегодня без овощей, так что вместо них четверть пинты лаймового сока.
Джон слабо улыбнулся, окинув паёк взглядом.
Да, безумие — самое подходящее объяснение той жизни, которой он жил.
***
Позже в тот день ему приказали вернуться на линию поддержки.
Когда приблизился вечер, он нашёл сухое местечко, чтобы присесть. Он расстегнул куртку, достал дневник с карандашом, который бережно хранил во внутреннем кармане, пришитым им самим. Джон вообще-то не вёл дневник, он рассказывал историю. Историю своей войны. Это не было романом, который он собирался написать пока был в Кембридже, это было произведение, которое он должен был написать сейчас.