Отсюда: http://rutlib2.com/book/6937/p/92
========== Глава 5. Простирается тень ==========
Война Джона окончена.
Меж намерением
И воплощением
Между действием
И движением*
Простирается Тень
— Т.С. Элиот
Теперь окружение избегало Джона. Не то чтобы он был одиночкой по натуре, на самом деле, всё обстояло иначе. В его школьных отчётах много раз всплывало слово «общительный», хотя и не всегда в качестве похвалы. В те безмятежные деньки Джон Уотсон был славным малым, умелым регбистом, несмотря на свои небольшие размеры, и никогда не отказывался покурить тайком за сараем.
Отчасти его дружелюбие объяснялось лишь холодным расчетом. Он всегда был самым низким среди погодок, тощим, остроумным и довольно мечтательным. Не говоря уже о том, что его воспринимали только через призму терпимости или великодушия других. Иными словами, Джон Уотсон был рождён для травли и мучений. Так что в целях самозащиты он взялся всех очаровать. Он играл в регби и страдал от неминуемых синяков. Он подшучивал и участвовал в проказах над заведующим пансионом при школе.
Подчас он уставал от своей маски, но был умным мальчиком и знал, что нужно делать, чтобы ужиться с другими.
Как бы то ни было, война — не место для дружбы, уж точно не для него. Отчасти из-за того, что он не хотел сближаться с кем-то, а потом смотреть, как тот умирает прямо у него на глазах.
Но кроме этого простого факта, как только у Джона выдавалась свободная минутка, он писал в своём потрёпаном ежедневнике, добавляя новые абзацы к своему роману. Иногда он чувствовал, что живёт только из-за одного желания закончить чёртов текст.
Учитывая своё обычное уединение, Джон слегка удивился, когда кто-то плюхнулся рядом с ним, когда он писал. В это же время он пытался прожевать и проглотить сухарь и сыр, которые составляли его обед.
— Привет, — сказал незнакомец.
Его дружелюбие действовало на нервы, так что Джон просто глянул на него и пробормотал что-то под нос.
Незнакомец не смутился.
— Прости, что отрываю. Ты же Джон Уотсон, так? Мне говорили, ты пишешь роман.
Джон нахмурился.
— Разве это твоё дело?
Собеседник рассмеялся над его откровенной грубостью.
— Вообще-то, да. В буквальном смысле. — Он протянул полноватую руку. — Майкл Стэмфорд. Прежде чем… — он окинул рукой мрачный пейзаж, — появление Аида отвлекло меня, я работал издателем в Лондоне. Надеюсь вернуться к этому когда-нибудь.
— Правда? — Джон прекратил писать и присмотрелся к нему. Живая приветливость отразилась в глазах Майкла, и Джон подумал, как долго тот находится здесь. Стэмфорд всё ещё улыбался, и Джон решил, что жизнерадостность — его природная черта. Если он не вешал нос в таком месте как это, значит, у него отличное чувство юмора. Или он идиот.
Стэмфорд удобнее опёрся о деревянную доску, служащую стеной.
— Итак, Уотсон. Ты — пишешь.
— Хорошо, — ответил он.
Стэмфорд не обратил внимания на двусмысленность.
— Я думаю, что однажды, когда весь этот бардак закончится, должно же это произойти в один прекрасный день, будет спрос на книги, которые расскажут обо всей трагедии. Особенно на истории из первых рук. От очевидцев. Конечно, пока я не прочитал твою работу, не могу ничего обещать, но если она неплохая, я бы хотел представить тебя издателям.
Джон пальцами сжал потрепанный дневник. Он немного встревожился, что кто-то ещё прочитает написанное им, но зачем же ещё он строчил страницу за страницей?
— Думаю, роман хороший, — сказал он тихо. Вообще-то он впервые позволил себе сказать это вслух.
Стэмфорд смерил его долгим взглядом, в котором отразилась неожиданная проницательность. Не идиот, значит, просто жизнерадостный. Наконец, он кивнул.
— С нетерпением жду твою работу, — сказал он, вытаскивая визитку из кармана. Возможно, они располагались на Чаринг-Кросс Роуд. — Когда вернёмся в Лондон, найди меня.
— Найду, — ответил Джон. Он сложил визитку в дневник.
Они пожали друг другу руки снова, а потом Стэмфорд улыбнулся и ушёл.
Джон задумался, мог ли такой счастливый малый выжить на войне.
***
Джон ненавидел артиллерийские обстрелы, даже когда понимал их цель, которая заключалась в том, чтобы убить как можно больше защитников Германии, и в то же время, уничтожить проклятую колючую проволоку, прежде чем они вступят на неё. Но грохот был действительно невыносим. Один новобранец, даже моложе Джона, совсем рехнулся во время обстрела и попытался убить себя своим штыком. На него было больно смотреть, слушая его несчастные рыдания.
Конечно, происшествие послужило основой для отличной главы его романа.
Джон думал, может, что-то с ним не так, если он мог использовать такую трагедию для собственной пользы. Затем особенно громкий залп заставил его забыть обо всём и ещё сильнее вжаться в грязь.
Он никогда не молился в минуты отчаяния. Многие мужчины вокруг него бормотали слова, адресованные, как он считал, их богу. Или, может, Иисусу. Обстоятельство, что они были здесь и готовились к смерти (по приказу мужчины, который не так давно был известным в высшем обществе адвокатом по бракоразводным процессам*), и всё ещё верили, что милосердное божество беспокоится, с одной стороны, веселило его, а с другой — нагоняло хандру.
У него был свой способ усмирить чистый ужас в такие секунды: он мысленно перебирал случайные изречения на латинском.
Crede quod habes, et habes*.
Он пригнул голову из-за ещё одного громкого взрыва.
Aut viam inveniam aut faciam*.
Он прочистил горло и сплюнул.
Adde parvum parvo magnus acervus erit*.
Он надеялся, что тот парень-издатель Стэмфорд выживет. Джон радовался, что это не только из-за книги, а потому, что тот казался хорошим человеком.
Non omnis moria*.
Спустя бесконечность на фронт пришёл приказ, и Джон вместе с всё ещё молящимся парнем рядом с собой выкарабкался из окопа и кое-как стал продираться по болотистой ничейной земле. Всего-то километр пешком.
Вот только он никогда не пробирался по колючей проволоке.
Он лишь переложил свою винтовку, чтобы ухватить её сильнее, как мир вокруг него взлетел на воздух, а плечо вспыхнуло. Он упал на колени, винтовка выпала из внезапно бесполезных пальцев, а затем онокончательно опрокинулся. Сознание ускользало, Джон смутно осознавал, что вокруг бегут люди, некоторые случайно наступали прямо на него.
Ему было наплевать.
Джон понятия не имел, сколько прошло времени, прежде чем его подняли и положили на носилки. Его подбрасывало и шатало из стороны в сторону, пока двое мужчин несли его, не останавливаясь до самого перевязочного пункта. Он бывал здесь раньше из-за ноги, но теперь это казалось бесполезным путешествием.
В какой-то момент в рану налили солёной воды, и он вскрикнул от боли.
— Мы не хотим, чтобы развилась инфекция, — проговорил тихий голос над ухом.
Ему всё ещё было наплевать.
***
Уже темнело, когда его и нескольких других мужчин погрузили в конную повозку. Тот же самый голос заговорил опять.
— Вы отправляетесь на станцию эвакуации. Похоже на военную травму за старушку Англию*, — звучало так, будто это хорошие новости.
Джон задумался, что если бы ему было не наплевать.
Комментарий к Глава 5. Простирается тень
* «Полые люди» перевод Александра Волкова, отсюда: https://www.stihi.ru/2002/02/04-135 Объективно поэма “Полые люди” стала отражением внутреннего состояния поколения, растерявшего после Первой мировой войны иллюзии и веру в гармонию жизни.
*Премьер-министр Великобритании во время Первой Мировой - Герберт Генри Асквит. «Избрав для себя юридическую карьеру, Асквит в 1876 году сдал экзамены на право заниматься адвокатской деятельностью и в следующие десять лет сделался преуспевающим адвокатом, бравшимся за громкие дела, широко освещавшиеся в прессе. В 1890 году он получил статус королевского адвоката – в английском языке это называется ‘получить шелк’, то есть шелковую тогу особого покроя». Отсюда: http://www.peoples.ru/state/statesmen/herbert_henry_asquith/
*Верь, что имеешь это, и в то, что имеешь
*Или найду дорогу, или проложу её сам
*Складывай малое с малым, и получишь большую кучу. (Овидий)
*Нет, весь я не умру (Гораций)
* В оригинале — «Blighty wound». «Blighty» — именно так в простонародье называли Великобританию. Во время Первой мировой войны солдаты молились за ‘Blighty wound’, то есть просили у небесных сил послать им серьезное ранение, для лечения которого необходимо было бы вернуться в Британию. Существует версия, что это слово — искаженный вариант ‘beauty’ (красота). Однако, более вероятно, что оно произошло от слова на языке хинди ‘bilayati’, которое означало «чужеземец», и было заимствовано англичанами во время господства в Индии. Отсюда: https://lingvister
========== Глава 6. Моё сердце охвачено жаром ==========
Недовстреча среди войны и смерти.
Этой ночью нет луны,
Нет надежд его увидеть.
Просыпаюсь вожделея -
Моё сердце охвачено жаром.
— Оно-но Комати*.
Иногда Шерлоку хотелось просто сбежать.
Бывали времена, когда он почти боялся, что окончательно теряет рассудок.
Майкрофт появлялся ещё чаще с просьбами выполнить то одно, то другое поручение. Очень редко он мог отказаться, но всякий раз в таком случае наступали последствия. В последний раз, когда Шерлок сказал «нет», исчезла его драгоценная коробочка с принадлежностями. И появилась только два жутких дня спустя, когда он согласился отправиться в несуразно опасную поездку в Берлин. По счастью, его немецкий был так же безупречен, как и французский. Однако он утомился. В какой-то момент он потребовал от Майкрофта прекратить обращаться с ним как с ребёнком, забирая его любимые игрушки в качестве наказания.
На это Майкрофт лишь усмехнулся.
— Тогда прекрати вести себя как ребёнок, Шерлок. Похоже, ты считаешь мои визиты своего рода капризами. — Его лицо сделалось жёстким. — Но всё это не шутки.
Шерлок сел на узкую походную койку.
— О, да брось, — фыркнул он. — Я прямо вижу, как ты сидишь в своём убежище в Уайтхолле и играешь нашими жизнями, как пешками. И не только ты. Эта война — игра, которую ведут чинуши с обеих сторон. Все остальные — просто пушечное мясо.
Конечно, в итоге он согласился на поездку в Берлин, в основном из-за скуки.
Теперь во время их бесед Шерлок внимательно следил, чтобы его руки были прикрыты.
Невероятно, но Майкрофт с его макиавеллевскими планами был не самым худшим явлением. Гнусные ухаживания Виктора Тревора ужасно досаждали. Этот шут гороховый даже не скрывал, чего хотел. Шерлок и бровью не повёл. Небольшие исследования в этой области, ещё в школе, оказались чудовищно скучными, и у него не было ни нужды, ни желания повторять опыт.
Что Тревора не останавливало.
— Если ты на самом деле не заинтересован, — промурлыкал он накануне, — просто скажи мне. Мы оба знаем, какие последствия будут для меня.
— Мне бы стоило, — пробормотал Шерлок в ответ, пытаясь сосредоточиться на холсте, который он почти закончил. Это был этюд в серых и охристых тонах, изображающий троих молодых парней, свернувшихся в окопе. Он знал, уже когда набросок появился в его блокноте, что двое из них умрут на следующий день.
— Но ты не стал, — ответил Тревор. — И нам обоим хорошо известно, почему. — Он положил ещё один пакетик на стол. — Ты очень дорогая одержимость, Шерлок Холмс.
— Тогда проваливай и прекращай свою нелепую одержимость.
Тревор улыбнулся. Неприятной улыбкой.
— Конечно, я бы мог. Но тогда ты должен лишь прийти и найти меня, не так ли, потому что ты не протянешь без моих маленьких подарков. — Он придвинулся ещё ближе.
Шерлок закрыл глаза и попытался не вдыхать кислый запах немытого тела, исходящий от Тревора. Как же он хотел, чтобы ему хватило мужества просто отпихнуть Тревора, вытолкать его из палатки и из своей жизни.
Но его руки уже тряслись от ломки, и он ничего не мог поделать. Он ненавидел себя.
***
Поэтому иногда ему приходилось сбегать.
Этим вечером ему не удалось найти коляску с мотором, так что пришлось поехать на продовольственной повозке и сидеть в кузове, пока лошади не прискакали на конечную станцию — пункт эвакуации раненых рядом с железнодорожными путями.
Стояла тёмная, пасмурная ночь, так что лагерь освещали фонари. Иногда казалось, что эта война, несмотря на всё изощрённое оружие и химические вещества, велась в девятнадцатом столетии, а никак не в двадцатом веке.
На него никто не обращал внимания, когда он шатался со своим блокнотом и карандашами, делая быстрые, небрежные зарисовки происходящего вокруг. Очевидно, все ожидали прибытия поезда с минуты на минуту: он отвезёт тяжелораненых в ближайший порт, откуда на корабле их отправят в Англию. Их война окончена.
Везунчики.
Конечно, не те бедолаги, которые всё равно умрут.
Шерлок нашёл деревянный табурет в углу и уселся на него, пока рисовал.
Когда он закончил с первыми набросками, то снова окинул взором обстановку. Рядом положили носилки, и он остановился взглядом на лежащем мужчине с закрытыми глазами. Кровавая повязка охватывала часть его груди и плеча. Машинально Шерлок начал рисовать, уже представляя цвета, которые он бы замешал, чтобы воссоздать пыльные русые волосы.
Внезапно раненый мужчина очнулся, и Шерлок уставился прямо в неожиданно тёплые карие глаза. Его дыхание прервалось, а рука замерла.
Шло время, но никто из них не отводил взгляда, и Шерлок едва заметил прибытие поезда.
Спроси Шерлока, и он не ответил бы, почему этот мужчина с такой обычной внешностью, который был всего лишь ещё одной жертвой этой проклятой войны, привлёк его внимание. Он хотел встать, подойти ближе, сказать что-нибудь, хотя слова застряли в горле. Всё ещё не понимая, что делает, Шерлок поднялся на ноги.
Они до сих пор смотрели друг другу в глаза.
Когда Шерлок подошёл ближе, он едва осознал, что снова начал рисовать, даже не глядя на бумагу. Он хотел сказать солдату, чтобы он не беспокоился, что он будет жить. Ему будет плохо, но он выживет.
Он хотел сказать ему… что ж, какие-то нелепости Шерлок хотел сказать этому незнакомцу. Который и близко не казался незнакомцем. Почему-то он был важным. Он имел ключевое значение, ну и как это понимать?
Но прежде чем Шерлок дотянулся до его бока, прежде чем вымолвил хоть слово, между ними появились люди, подхватили носилки и понесли к ожидающему поезду.
Шерлок по-глупому помахал рукой на… что? На прощание?
Так или иначе, раненый солдат поднял руку, просто в слабом ответном жесте, всего на секунду, а затем, похоже, снова впал в беспамятство. Шерлок шёл за носилками до самого поезда, где солдата погрузили в вагон к дюжине других. Дверь с шумом захлопнулась.
Шерлок довольно долго смотрел на закрытую дверь, а затем пошёл обратно к табурету и рухнул на него. Он не мог объяснить, почему его сердце выпрыгивало из груди. Или почему в животе внезапно образовалась ужасающая пустота.
Почти отчаянно он сжал пальцами пакетик с белым порошком в кармане. Затем посмотрел на незаконченный эскиз и начал снова рисовать, чтобы выплеснуть всё на бумагу, пока не забыл.
Хотя в глубине души он уже знал, что никогда не забудет ни единой детали. Даже если очень сильно постарается.
Комментарий к Глава 6. Моё сердце охвачено жаром
* Оно-но Комати (ок.825-ок. 900) — японская поэтесса, одна из шести крупнейших мастеров жанра вака в эпоху Хэйан, входит в Тридцать шесть бессмертных — классический канон японской средневековой поэзии. Стала героиней нескольких драм театра Но, посвященных её жизни в старости. Её любили изображать художники разных эпох. В её честь назван скоростной поезд на железнодорожной линии острова Хонсю, сорт риса и др. Её имя в японском языке стало нарицательным для красавицы.
========== Глава 7. В тени твоей ==========
Ад Джона Уотсона.
Уходи от меня.
Чувствую всё же, что буду стоять
Впредь в тени твоей.
— Элизабет Баррет Браунинг*