========== Маленькая история о собаках и проплешинах ==========
— Приятно снова оказаться в Лондоне. Тут все, как прежде. Почти.
— Да, за исключением того, что отныне ты бродишь по свету без глаза, Гарри.
Эггзи хохочет в кулак, но в его смехе есть что-то неправильное. Что-то, что отдает стеклянными нотками отчаяния и боли. Он идет, чуть сгорбившись, тяжело ступая. Не видно рук, не видно глаз — он словно взял и закрылся за стальной дверью.
Восстанавливаться трудно, все в курсе. Что же пошло не так, мальчик-Галахад?
— Этот комплект одежды. Он похож на то, в чем ты ходил до отбора в Кингсман.
— Да, знаешь, заказал, подобрал, отыскал на днях. Захотелось ходить по серым улицам Вест-Энда в этом.
— Нарочно или назло?
— И то, и другое.
Эггзи не приемлет слова “нет”, этих трех букв в таком порядке никогда не было и не будет в его лексиконе. Но даже для него не секрет — жизнь такое слово знает. И пользуется им довольно часто, говоря “нет” близким людям, любви на поле битвы и дорогим друзьям.
Которых крошат на куски мины. А им потом живи припеваючи после этого. Только вот как?
— Ясно. То, что сверху — не поменялось, а то, что под этим…
— Не поменялось тоже. Я прежний, Гарри, просто оброс манерами и опытом, как шерстью. А еще ранами, знаешь? Они как проплешины на моей шкуре.
Конечно, Гарри знает. Он сам — проредевшая холка и десятки, сотни отметин. Как о таком не знать?
— Раны заживают, когда отпускаешь.
— То-то я смотрю, что ты моего отца отпустил. И Мерлина, и Рокси… Всех их ты отпустил, да.
В голосе Эггзи достаточно яда на целую толпу врагов. Он не плюется, он просто цедит его сквозь зубы, а перед глазами, наверняка, стена в их новом агенстве, на которой, в ряд, газетные заголовки. Красивые такие, говорящие… “В мире то, в мире сё”…
На них, между прочим, стоят даты смертей его самых близких друзей.
— Это дань памяти. Не переворачивай суть вверх дном, Эггзи.
Суть, да. Всю суть — почему на тебе этот костюм, почему улыбка — снова — чуточку ребячья. И в глазах огонек такой, будто ты вот-вот угонишь какую-нибудь ультрамодную тачку. Без всяких зонтов, без всяких оксфордов, просто по приколу, как было когда-то давно.
— Мы живем, мы справляемся. Вместе.
— Я и ты, ага. Классная парочка. Как там Шампань меня называет? Галахад-мальчик? Да, точно.
— К чему ты ведешь?
— Что Галахад-мальчик и “Гарри Харт, супершпион” — осколки, оставшиеся после классной организации. Жалкие ошметки, Гарри, все, что выбросило за борт. Мы похожи на побитых жизнью собак.
У жизни, бесспорно, удар хорошо поставлен.
— Неожиданно, — тянет время, словно дорогое вино. — За борт, Эггзи, выбрасывают только шлюпки и обузу. И первое, и второе — в плачевном случае. Так что это сравнение мне кажется неуместным.
— Ты серьезно? Неуместным?
— Мягко говоря. Лучше провести параллель с выжившими после авиакатастрофы.
— Звучит не лучше.
— Плачевно, да. Зато точно. И сам факт нашего “выживания” — априори плюс.
Эггзи хмыкает себе под нос, замедляет шаг. Гарри считывает с его лица глубокую задумчивость, грустное отчуждение и нечто, походящее на светлую тоску.
Всякая собака, мальчик, залечивает свои раны. Всякая — и у шавок, к слову, они затягиваются быстрее.
— Мы доберемся, — говорит Гарри как факт.
Как что-то, что не должно вызывать ни малейшего сомнения.
Говорит и берет за руку, притирается боком, выравнивая шаг. Мягко переплетает пальцы.
— До линии города, чтобы позвать на помощь?
— До кучки таких же выживших, как и мы. Собьемся в стаю, подлатаем бреши и накопим силы. На черту города мы ступим с высоко поднятыми головами.
Эггзи кивает, кусая нижнюю губу, и старательно смотрит по сторонам. Обдумывает, цепляя взглядом солнце на крышах, цветастые флаги и почти что кожей ощущая тишину и покой, что царят в полуденный час.
Делает еще несколько шагов и останавливается. Поворачивается на пятках, тянет на себя — и снизу вверх смотрит, в глаза заглядывает искренне и проникновенно.
— Было бы здорово, Гарри.
========== Бабочки на Рождество ==========
— Так, ладно, я на это не подписывался, — Эггзи покорно поднимает руки, поглядывает из-под ресниц лукаво и хитро. — Сдаюсь.
Перед ним, на белоснежной скатерти, ровные ряды вилок, и, честно, запутаться в них проще простого. Они различаются размером и количеством зубцов, острием, гравировкой на длинной ножке — но для Анвина они а б с о л ю т н о одинаковые.
— Серьезно, Гарри, я могу только показать тебе самую маленькую и самую большую, — улыбается, а по лицу бегут искорки веселья. — Это не мое, ты ведь знаешь.
Харт — по ту сторону стола, снова весь аккуратный, изящный, словно с картинки сошел — кивает. Медленно прикасается к бокалу, наслаждаясь легкой игрой, которую они затевают на каждое Рождество, и не сдерживает доброй усмешки.
— Ты бесполезен.
— Только в этом, — Эггзи запрокидывает голову, и на его светлой коже ярко высвечиваются родинка и два — рядышком — недавних засоса. Гарри прикрывает глаза, чтобы не вглядываться. — В другом я просто звезда.
— Боже, как девушки ведутся на этот пафос в твоем голосе?
— Разве для тебя это секрет? И что сразу “девушки”? Ты ведь тоже повелся, Гарри-Супер-Шпион-Харт.
— Ты перестанешь когда-нибудь уже?
Эггзи посмеивается, выбираясь из-за стола, обходит его по дуге, и ласково зарывается пальцами в волосы. Массирует кожу, спускается едва приметными касаниями к лицу и тонкому шраму у виска. Он делает так из года в год — будто молчаливо благодарит, что Гарри все еще рядом, что тогда, по неопытности Валентайна, пуля лишь проскочила мимо.
— Спустя десятилетия, — хихикает тихо и довольно, как налакавшийся сметаны кот. — И да, предвосхищая следующий вопрос: я осознанно так много тебе отвожу. Только попробуй не протянуть, Галахад.
Прозвище чуть цепляет слух: Гарри давно уже Артур, у него золотые часы с эмблемой агентства, и он искренне верит в их удачу, а еще новый пистолет и костюмы в ателье шьют без очереди — но милое сердцу “Галахад” из этих уст пронзает насквозь как впервые. Приходится даже задерживать дыхание — чтобы не отозваться на нежное касание, чтобы не утонуть (снова) в этих по-щенячьи счастливых глазах.
— Елка, — напоминает он, надеясь, что бедное ненаряженное дерево хоть немного собьет с толку, позволит отвертеться на несколько мгновений и, тем самым, растянуть их. — Давай нарядим.
Эггзи собирается что-то сказать: открывает рот, вдыхает — и лишь согласно пожимает плечами. У них слишком мало общих праздников, чтобы пренебрегать традициями.
— А давай.
Уютное свечение гирлянд согревает теплом — Эггзи вернулся в их общий дом чуть раньше и успел растащить их по всем комнатам, увить ими бра и спинку дивана перед камином, а еще карниз в спальне и кухонные шкафчики. Для Гарри это непривычно: с далеких дней своей юности однотонный полумрак комнат ему больше по душе — но многоцветие их маленького мира за крепкими дверьми внезапно кажется приятным, лучистым. Оно словно под кожу забирается, и блики пестрых лампочек отражаются на периферии сознания.
Внезапно-красивое ощущение.
— Красные и золотые, — командует Эггзи и топчется перед елкой, крутится, как заводной, гладит зеленые лапы игл, развешивая игрушки. — Ты выше, с тебя звезда.
Он так мило наводит порядок и так точно указывает на нюансы, что работа спорится, и Харт чувствует себя как в давнем, облитым светлой тоской детстве. Будто опять — юный, и перед глазами вся жизненная дорога, и столько событий впереди, и бабочки, бабочки, бабочки…
Одну ему вручает Эггзи — он и не заметил, как Анвин закончил наряжать свою часть — и заглядывает в лицо смущенно-взволнованно:
— В память о том, что было, — хмыкает он, помогая разворачивать зеленую, с алым бантом коробку. — И о том, что, наверное, будет.
Гарри следит за каждым его движением, действием, за тем, как споро пляшут по обертке его ловкие пальцы — и просто дышит. Это максимум того, на что он сейчас способен. Только смотреть на своего мальчика — Господи боже, самого лучшего, самого-самого-самого — и только дышать. Потому что иначе, тут и не стоит гадать, у него остановится сердце.
— Я не разбираюсь и в них, — виновато тянет Эггзи, и столько вины, столько испуга Харт не замечал в его взгляде уже давно. — Но, надеюсь, у тебя такой никогда не…
— Да.
— Что “да”?
Гарри и сам не понимает, почему поторопился. Эггзи косится на него с удивлением, а он тщательно собирает себя по частям, по осколкам, склеивает все изнутри, как мозаику, чтобы не разбиться от переизбытка эмоций. Чтобы не сказать, что, на самом-то деле, дело теперь вовсе не в бабочках — а в…
О боже. Когда он успел стать настолько сентиментальным?
— Такого, как ты, у меня никогда не было.
— Ох.
Кажется, дыхание пропадает не у него одного.
Они просто стоят посреди комнаты, посреди разбросанных пустых упаковок из-под шаров, и хлопают глазами, раскрывая рты, как рыбы на берегу. И с каждой новой секундой то, что раньше казалось глупостью из романтических фильмов, обрастает иным смыслом.
Тишина становится трепетной, сладкой, как мед, как имбирное печенье, от которого так без ума Эггзи, как какао с тремя ложками сахара. Она крепнет, ширится по мгновению, расползается вокруг, словно заключая их в свой кокон. Словно пряча от чужих глаз, что остались за обросшими инеем стеклами.
— Ох, — повторяет Эггзи на единой ноте, и рамка с диковинной бабочкой внутри мелко дрожит в его ладонях.
— Не ругайся, — мягко фыркает Харт, накрывая его руки своими, забирая прохладу с трясущихся пальцев.
— Не могу. Я чуточку, Гарри, хорошо? — Анвин поднимает глаза, и наконец можно заметить, что зрачок, расширившийся и темный, заволокли слезы. — Пару слов буквально — а потом наброшусь на тебя с поцелуями, идет?
— Думаю, я смогу потерпеть.
Гарри продолжает сжимать его пальцы, пока Эггзи вздрагивает всем телом, едва не выронив рамку. Они вместе отставляют ее на комод, а потом Анвин прижимается к нему всем телом, и его потеплевшие ладони обхватывают шею, тянут на себя:
— Господи, спасибо, ты просто чудо. И я, блять, сука, о-о-о-х… Я просто не могу, поверить не получается в то, что ты… черт, Харт!
Он срывается, шумно сипит Гарри в плечо, пытаясь сдержаться. Потом затихает, замирая в ладонях, но Харт слышит, как бьется под слоями одежды и мышц сумасшедшее сердце. Точно в унисон с его собственным.
— Ты прости, что больше. У меня остановиться не получается, когда ты рядом и такой весь… з а м е ч а т е л ь н ы й, Гарри. Ты просто сказал мне, считай, спасибо за бабочку, а я уже реветь готов, как девчонка какая-то.
Гарри ловит возмущенные — на самого себя — слова, рваное дыхание, отстраняется, чтобы подцепить пальцами подбородок. Выдохнуть — непременно с улыбкой — и заткнуть своего мальчика полным нежности, и света, и любви поцелуем.
Потому что он, должно быть, разъяснит все лучше любых фраз.
То, что Эггзи чувствует все правильно.
То, что такая отзывчивость сводит Гарри с ума.
И то, что они всегда будут друг для друга неповторимо-единственными.
========== Все, что у него ==========
Все, что у него за душой — это морская пехота и чертовски большое количество шрамов. На перебинтованных вечно руках, на искореженной спине, на сердце, перекаченном алкоголем и травкой.
Гарри в первый миг думает, что неверно поставил ставку.
— Считаешь, это хороший вариант для шутки?
У него искривленные насмешливо губы и родинка — яркое, вызывающее пятно около кадыка. Дергается, скользит под пристальным взглядом вверх-вниз и обратно. Под светлой кожей плеч виднеются крепкие мышцы.
Гарри анализирует тон, и он ему не нравится.
— Я — и в какое-то гребанное агенство? Да Вы, верно, смеетесь, дяденька-пижон.
У него — н е г о, что сидит на стуле с идеально прямой спиной и ноги держит ровно на полу — перемазанные в грязи пальцы и синеющий фингал на скуле. Нервный бег ладоней по столу, и в глазах — зияющих омутах — то, чего Гарри давно не видел.
Упрямство и надежда.
Гарри знает людей, которые бы многое отдали, чтобы уметь вести себя так, как этот пацан.
Дерзко и самоуверенно, даже когда дело швах. На своих позициях, словно ничего не происходит. Беспечно и нагло, будто весь мир у подошв его кроссов.
— Эггзи, — Гарри подает голос: медленно и с расчетом.
Он не ждет сейчас понимания. Он просто хочет посеять сомнение.
— Может, сразу к делу, мистер?
Эггзи сползает коленями на сбитый кафель туалетного холла, трогает пальцами разбитые в хлам губы. Ведет рукой выше и сбивает с головы кепку. Русые волосы падают на потемневшие, колкие глаза.
Гарри спохватывается, что место, выбранное им, неудачно.
— Встань, Эггзи.
— Да бросьте, мистер!
Эггзи прикладывает большой палец ко рту, но не пытается изображать раскаяние и давить на жалость. Он просто смотрит — остро, жгуче и решительно.
Гарри замечает под задравшейся футболкой застарелые борозды шрамов.
— Все в округе знают, зачем дяденьки в возрасте помогают молоденьким мальчикам.
Фраза “я не такой” застревает в горле. Не потому, что это не так. А потому, что Эггзи расслабляется, а потом улыбается по-волчьи опасно. Опасная, но призрачная сила проступает под кожей, и можно даже заметить, как она бежит по ниткам вен. Такое зрелище — неприрученного, одинокого до мозга костей зверя — завораживает.
Наверное, по той простой причине, что они оба так сильно похожи.
— Эггзи, встань.
Гарри добавляет в голос стали, и неприкрытой угрозы. Его тон — это хлесткое требование, и Эггзи ему подчиняется. Мотивы его непонятны: быть может, работает военная память, быть может, Гарри действительно перегнул палку с давлением. Эггзи поводит лопатками, и косточки ключиц выпирают так заметно. Яремная впадинка притягивает взгляд.
Гарри теряется всего на секунду, но этого достаточно, чтобы Эггзи занял оборонительную стойку.
— Ми-истер? — играет, упорно играет с огнем, хотя не глупец совсем, понимает прекрасно, куда и зачем ведет.
Гарри поднимает глаза, оглядывая его с мысков до макушки, цепляется за голодно-болючий взгляд. Эггзи — как побитая дворовая псина, готовая драться до последней капли крови. Этим-то он и запомнился ему по просмотренным отчетам.
Ведь таких ярых, больных на голову ребят мало. Как правило, их жизни уже разрушены до основания.
— Правую ногу чуть дальше, позиция будет устойчивей.
— А вам почем знать?
Гарри вздыхает: шрамы на запястьях, чуть выше кистей и на нетронутых огнем и водой предплечьях рождают неприятные воспоминания. Возможно, он и впрямь где-то прогадал с ожиданиями.
Но готов повысить цену.
— Агентство, Эггзи, агенство, — уверенно и тихо, будто бы об огромной тайне и дичайшей беде разговор идет одновременно. — Позвони мне, когда придешь в себя… И совет напоследок: лучше не показывайся пока дома, там тебе не особо рады.
Визитка падает в едва успевшую раскрыться ладонь, и Гарри против замысла чуть задерживает руку, касается пальцами жизненных линий. В этом никакого лишнего подтекста — лишь строгий расчет. Пока.
А потом — а потом таких сломанных чинить надо. Изжившие себя механизмы под сердцем не выдержат долго.
Эггзи смотрит ему вслед, и впервые за их встречу в его взгляде что-то ломается. Будто крошится лед, и под пленкой горькой, как полынь, наглости проступает усталость. Чувственность. Сомнение.
— До встречи, Эггзи. Уверен, мы обязательно свидимся.
— До встречи, мистер… Харт.
Гарри не нужно гадать: по отзвуку чужого шепота он понимает — ставки оправдают себя.
Пока что это главное.