Скарлет так и поступила, и, действительно, уже совсем скоро нашла свой телефон. Дрожащими от усталости и волнения пальцами она написала сообщение Жаку, в котором рассказала Жаку всё, что с ней произошло. Жак очень быстро ответил ей, попросил держать его в курсе, пообещал приехать. Даже через безликие буквы Скарлет чувствовала его любовь и заботу. Ей не хотелось, чтобы у Жака были проблемы с её отцом, она хотела защитить его от этого.
Скарлет считала, что был только один выход, при котором отец не станет ругаться с Жаком. Но, увы, зависит это уже не от неё. Скарлет не должна быть беременна. В этом случае многое можно скрыть, обо многом — умолчать, а о чём-то и вовсе солгать. Если она не беременна, то всё будет идеально — Жак с отцом не поругаются, всё будет так же, как раньше.
Скарлет откинула голову назад, закрыла глаза и стала молиться всем известным её богам о том, чтобы её недуг не был связан с беременностью, Чтобы она вообще не была беременна. Пусть найдут что угодно, но только не беременность.
И молитвы Скарлет были услышаны. Но будет ли она рада этому?
========== Ошибки прошлого ==========
Эмили Лавахиз видела, что с её дочерьми что-то не так. Упаднические настроения начались у них аккурат после съёмки. Однако, Натали и Алиса говорили, что всё прошло хорошо. Но от матери нельзя было скрыть, что они пытаются уйти от разговора, что, очевидно, не всё так хорошо.
Разгадка же пришла сама собой из ниоткуда. В доме Лавахиз зазвонил телефон, мать семейства подняла трубку. На том конце провода зазвучал недовольный мужской голос:
— Вы в курсе, что ваши дочери вчера крайне некрасиво себя повели? Они просто сбежали со съёмки! Наш фотограф полдня их прождал!
Все эти обвинения заставляли Эмили Лавахиз краснеть и оправдываться. В глубине души она была очень недовольна своими дочерьми. Всё равно даже, что они подвели людей, хотя об этом с ними тоже необходимо поговорить. Они сбежали со съёмок! Теперь их не захочет приглашать даже потрёпанная бульварная газетёнка! Как это скажется на их карьере?!
Дослушав звонившего, Эмили Лавахиз, пылая праведным гневом, направилась в комнату дочерей. Решительно открыв дверь, она сказала:
— Я всё знаю. Надеюсь, у вас были веские причины сбежать со съёмки.
Натали и Алиса переглянулись — очевидно, не ожидали, что всё вскроется так скоро. Вздохнув, Натали обратилась к сестре:
— Кажется, больше нет смысла что-то скрывать. Придётся рассказать.
Алиса кивнула в ответ, и Натали, с её молчаливого согласия, начала говорить.
Эмили Лавахиз была в ужасе от рассказа. Ей было больно представлять, что её девочки могли улыбаться со страниц журнала какому-нибудь прыщавому подростку, переживающему гормональный всплеск. Или солидному мужчине, которого в спальне ждёт уже давно потерявшая привлекательность жена, и который только и мечтает завести себе молоденькую любовницу. Да кому угодно! Но даже не это вызвало в ней гнев матери-медведицы. Эмили Лавахиз могла понять когда взрослая женщина сама соглашаются на подобную съёмку — она понимает, зачем ей это нужно, что это принесёт, понимает и возможные негативные последствия. Но когда на такую съёмку почти обманом заманивают вчерашних школьниц, не способных верно оценить ситуацию…
Эмили Лавахиз поняла, что её дочери поступили верно, а вот вся редакция журнала повела себя, как минимум, нечестно. И ведь она краснела и оправдывалась перед одним из этих гнусных людей! Эмили Лавахиз решила, что последнее слово в этом споре должно остаться за ней, поэтому решила перезвонить — благо, номер считался определителем.
— Ну что, вы разобрались со своими дочерьми? — человек на том конце провода сразу понял, кто ему звонит.
— Да, я с ними поговорила. И я считаю, что они поступили правильно! Вы не рассказали им о деталях предстоящей встречи. Если бы вы сразу предупредили, что их ждёт, то всей этой ситуации не возникло бы — мои дочери бы просто отказались.
— Насколько я знаю, им было названо название нашего издания. Неужели им не известна его специфика?
— Они, знаете ли, воспитывались в приличной семье, посещали престижную школу. Откуда им вообще знать о вашем журнале?! К тому же, им ещё нет двадцати одного, а значит, вы должны были вести переговоры сначала со мной, как с матерью и законным представителем.
— Так вы сами не задали ни одного вопроса, а просто сразу передали трубку одной из дочерей, уж не знаю, кому именно. Если бы вы хоть о чём-нибудь спросили, вам бы честно всё рассказали. То, что вы вспомнили, что вы — законный представитель только сейчас — не наша проблема. Признайтесь же, вам просто было неинтересно. Если бы Натали и Алиса согласились в результате на наши условия, то вас бы это не смутило. Не нужно строить из себя примерную мать, вы уже доказали, что таковой не являетесь.
Эмили Лавахиз смутил этот выпад, и она решила задать вопрос, который волновал её больше всего:
— Скажите, почему именно они? Есть много актрис, певиц, моделей, других куда более медийных личностей. Они же — художницы, их деятельность будет интересна не самому широкому кругу. Я бы даже сказала, что это совсем не ваш уровень. Так почему?
— Вы пытаетесь понять, почему их пригласили именно мы, а не какой-нибудь журнал об искусстве? — уточнили на том конце провода.
— Да, именно это я и хочу понять.
Эмили Лавахиз пришлось довольно долго слушать тишину в телефонной трубке прежде чем на том конце провода тяжело вздохнули и, наконец, заговорили:
— Знаете, все журналисты, так или иначе, тесно общаются. Где-то, бывает, и конфликтуют, и соперничают, но у меня всё несколько иначе. Один из моих ближайших друзей — главный редактор одного из журналов об искусстве. И он следил за творчеством ваших дочерей с самого их появления на художественных площадках. У него сразу возникло ощущение, что они — разрекламированные пустышки, посредственности. Но раньше он спускал им это с рук — всё-таки, они дети, мастерство придёт, фантазия разовьётся. Но с годами ничего не менялось. Все их работы были похожи одна на другую, и так — из года в год. И вот на последней выставке они предстали перед зрителями. Мой друг заметил, что ваши дочери так и остались посредственностями. Но зато у них было другое преимущество — они очень красивы. Он-то и предложил мне пригласить их на съёмку — если они так сильно хотят популярности, то пусть она достанется им за то, в чём они действительно преуспели. Я согласился, не раздумывая. Тем более, что они — близняшки. Вы ведь знаете, что переспать одновременно с двумя и более близняшками — одна из самых распространённых мужских сексуальных фантазий?
Эмили Лавахиз бросила трубку, даже не попрощавшись. Только что она услышала то, что давно знала, но чему боялась получить подтверждение.
Натали и Алисе действительно было далеко до звания гениев. У них даже таланта как такового не было. Карандаш в их руках был послушен, краски гладко ложились на холст, но этого было недостаточно. В их работах не было изюминки. Мало того, что картину Натали от картины Алисы с трудом могла отличить даже она, мать — эта проблема легко решалась тем, что сёстры всегда выступали в тандеме, — но их работы также едва ли можно было бы отличить от выпускной работы среднестатистического ученика художественной школы. Иными словами, Натали и Алиса умели рисовать, но делали это без души. И Эмили Лавахиз знала одного человека, рука которого хоть и держала карандаш чуть менее уверенно, но результат всегда был потрясающим. Ирэн Смит.
Именно из-за этого Эмили Лавахиз когда-то взяла эту девочку под крыло, и из-за этого же отказалась помогать. Все думали, что причиной послужил конфликт между семьями, но это было не так. Он стал лишь удобным поводом для того, что Эмили Лавахиз и так давно задумала. Около работ Ирэн останавливалось больше людей, они вызывали больше эмоций. Эмили Лавахиз видела в Ирэн лишь сильного конкурента, угрозу своим дочерям.
Однако в Эмили Лавахиз ещё было живо сочувствие к Ирэн. Поэтому она пошла на её выставку, поэтому пыталась ей помочь. Но потом уговоры Натали, её жестокие слова, убили в ней и это чувство. Мать поддалась на уговоры дочерей, и теперь из-за этого страдают все.
Слишком много ошибок совершила Эмили Лавахиз. Не нужно было так яро продвигать дочерей. Единственный верный выход здесь — не запрещать, но и не содействовать. Тогда у Натали и Алисы либо появился бы стимул развиваться, либо они нашли бы себе солее подходящие занятия. А вот от истинного таланта — от Ирэн, — не стоило отказываться. Несмотря ни на что.
Но эти ошибки уже не исправить. Остаётся только смириться и как-то жить дальше.
========== Дурная наследственность ==========
Алекс Миллер и Скарлет сидели в приёмном покое больницы и ждали, когда доктор сможет их принять. Скарлет уже успела сообщить Жаку, где находится, и он обещал приехать в ближайшее время. С одной стороны, Скарлет была рада поддержке Жака, но с другой — боялась его встречи с отцом. Но она успокаивала себя тем, что рано или поздно это всё равно случится, незачем оттягивать неизбежное.
Наконец, Скарлет вошла в кабинет. Первое, что бросилось ей в глаза — странного вида кресло. Интуитивно Скарлет поняла, что это кресло — гинекологическое. В горле её встал ком. Оставалось всё меньше и меньше возможностей выгородить Жака, избежать его ссоры с отцом. Потом Скарлет заметила, что доктор — мужчина. Неужели её придётся лежать в этом кресле в крайне непристойной позе перед чужим мужчиной?! Но потом Скарлет заметила в лице мужчины нечто знакомое. Ну конечно! Это — тот самый врач, который лечил её маму! Несмотря на то, что маму не удалось спасти, Скарлет была уверена, что этому человеку можно доверить своё здоровье. Смерть мамы — не его вина. Просто она слишком долго пускала болезнь на самотёк, слишком поздно обратилась к врачу. Никакой, даже самый лучший доктор, не смог бы сохранить её жизнь — только продлить. Но, в случае Киры Миллер, продлить жизнь означало продлить и мучения.
Поняв, что лучшего доктора ей предложить не смогут, Скарлет начала раздеваться, попутно пытаясь побороть стеснение. Она успокаивала себя тем, что врач — существо бесполое, а уж этот доктор совершенно точно не станет воспринимать её как женщину — только как пациента. И, в конце концов, здоровье важнее какого-то глупого смущения!
Осмотр проходил в молчании. Наконец, доктор закончил.
— Что со мной? — спросила Скарлет.
— Одевайся. Как будешь готова, я приглашу твоего отца и тогда уже расскажу всё вам обоим. К тому же, признаюсь, у меня есть к нему пара вопросов.
Сердце Скарлет пропустило удар. Неужели сбылись её худшие опасения?
А когда она увидела, что в кабинет за отцом заходит Жак, то её сердце и вовсе чуть не остановилось. Всё шло так, что хуже и быть не может!
— А вы кто такой, молодой человек? — обратился доктор к Жаку.
— Это — молодой человек моей дочери, — ответил за Жака Алекс Миллер и ободряюще улыбнулся ему. — Я считаю, что он имеет право знать, что происходит с его девушкой.
Скарлет видела, что пока её отец и Жак в замечательных отношениях, и ей было больно от того, что совсем скоро от этого дружелюбия не останется и следа.
— Ваше право, — пожал доктор плечами. — Но боюсь, что молодому человеку придётся услышать то, что вы не хотели бы, чтобы он слышал. Мистер Миллер, вы помните, что я сказал вам в тот день, когда скончалась ваша супруга?
Алекс Миллер мгновенно помрачнел и тихо произнёс:
— Боюсь, что нет. Я в тот день был несколько не в себе. Да и слов было много произнесено…
— Даже если не помните, любому разумному человеку это должно быть понятно без наставлений. Я говорил вам, что ваша дочь в зоне риска, что её необходимо каждые полгода приводить к врачу на плановый осмотр. Почему вы этого не делали?
— Ну… Скажем так, я не считал это необходимым. Сначала она была слишком маленькой, и я не видел смысла водить её по гинекологам. А потом она вдруг резко повзрослела, и я решил, что незачем смущать девчонку, выставлять себя старым занудным дураком. Я посчитал, что она сама сможет позаботиться о своём здоровье, тем более в столь интимной сфере.
— Хорошо, — доктор глубоко вздохнул. — Предположим, что маленьких девочек действительно не часто водят к гинекологу на плановый осмотр. Но так же в широких массах бытует негласное правило — после того, как девочка начала жить половой жизнью, её надо обязательно показать врачу. Почему вы и этого не сделали? Или вы не знали, что ваша девочка — уже не девочка?
Скарлет крепко зажмурилась. Больше всего ей хотелось оказаться где-нибудь в другом месте, чтобы не видеть и не слышать того, что сейчас произойдёт.
Но, к её удивлению, Алекс Миллер ответил спокойно:
— Наверняка не знал, но догадывался. И что? Она уже взрослая. Кто я такой, чтобы указывать ей, как распоряжаться своей жизнью, своим телом? Тем более, что я очень доволен её выбором. Жак — хороший парень. Я считал, что если она решилась на этот шаг, то и за своим здоровьем сможет проследить самостоятельно.
Скарлет выдохнула. И как ей пришло в голову, что отец может разозлиться? Ей даже стало стыдно за то, что она так плохо о нём думала.
Доктор, тем временем, тяжело вздохнул:
— Я говорю не о том, чтобы как-то вмешиваться в её жизнь и что-то запрещать. Я говорю о том, что ей необходимо было объяснить, что за здоровьем нужно следить, объяснить все риски. Если бы вы пришли немного позже, то Скарлет могла бы повторить судьбу своей матери.
Всех в кабинете сковал страх. Первой, кто решился заговорить, была Скарлет:
— У меня что… Рак?
— Похоже на то. Но, повторюсь, вы вовремя пришли. Смерть тебе не грозит. Хотя, если бы вы пришли ещё раньше, то можно было бы обойтись без операции, сейчас же она необходима.
— Точно всё будет хорошо? — обеспокоенно спросил Алекс Миллер. — Ещё одной потери я не переживу.
— Повторяю — жить она будет. И инвалидность ей не грозит. Конечно, такие заболевания не проходят бесследно…
— Я смогу иметь детей? — перебила Скарлет. Она интуитивно понимала, к чему клонит доктор.
— Вот об этом я и толкую. Конечно, я и мои коллеги сделаем всё возможное, но обещать я ничего не могу.
Скарлет посмотрела на Жака. Он попытался улыбнуться, приободрить её, но в глубине его глаз плескалась грусть.
— А теперь, — продолжал доктор. — Скарлет нужно проводить до палаты. Ей сейчас нельзя таскать тяжести, и я рекомендовал бы, чтобы её проводил молодой человек. Их следует оставить наедине — я думаю, им есть, о чём поговорить.
Все согласились с данным решением. Скарлет тепло попрощалась с отцом, пообещала звонить ему и сообщать обо всём, тем временем доктор объяснял Жаку, как пройти в палату. Но вот Жак взял сумки Скарлет и они пошли по пустынным коридорам по направлению к палате.
— Ну, как тебе новость? — спросила Скарлет.
— Хорошего мало.
— Слушай, мы оба понимаем, что вряд ли всё пройдёт гладко, хоть доктор и обещал сделать всё возможное. У тебя есть мечта, и, боюсь, я не смогу помочь тебе в её осуществлении. Ты можешь уйти, можешь разорвать эти отношения. Я пойму, правда.
— Я так не поступлю.
— Обдумай всё хорошенько…
— Я уже всё обдумал! — Жак закричал, поддавшись эмоциям, но тут же взял себя в руки, вспомнив, где находится. — Во-первых — ничего ещё неизвестно. А во-вторых, даже если бы мне сейчас сказали, что ты совершенно точно не сможешь иметь детей, я бы тебя не бросил. Ты для меня важнее любой мечты.
Скарлет посмотрела Жаку в глаза и чуть не расплакалась. Именно этих слов ей так не хватало.
— Я люблю тебя, Скарлет.
— Я тебя тоже люблю, Жак.
Возлюбленные попрощались и разошлись — Жак направился к выходу, а Скарлет — в палату. Теперь она совсем не боялась операции, даже наоборот — ждала её. После операции не будет боли, не будет страха. Да, останется шрам, какое-то время он будет болеть, но это лучше, чем растить внутри себя злокачественную опухоль. К тому же, теперь Скарлет была уверена, что Жак ни за что её не бросит. И — что самое главное, — после операции не будет этой пугающей неизвестности. Лучше сразу знать о худшем, чем тщетно надеяться на лучшее.
Тогда Скарлет думала, что действительно готова к худшему исходу…