Следующим, что он заметил, была красота Чарльза. Возможно, это было странное слово, применяемое к мужчине, тем более к такому, который ходил в самом простом черном церковном одеянии, но это, несомненно, было правдой. Эрик не мог перестать думать о яркой, безмятежной синеве глаз Чарльза, о тесноте и темноте его рта, его длинных пальцах, бледной веснушчатой коже, краснеющей от каждой эмоции…Было в нем что-то аскетическое, но от этого не менее романтичное…
Эрик вспомнил себя, уверенного в том, что никогда не сможет даже прикоснуться к нему, что его фантазии навсегда останутся единственным, что у него будет с Чарльзом.
Магда была смуглой и фигуристой, становясь все более пышной по мере того, как ее голодное детство отступало в прошлое. Каждая линия ее тела была скорее грубой, чем изящной. Ее волосы были жесткими и кудрявыми, так что Эрик мог зарыться в них лицом. Они впервые переспали спустя неделю после знакомства — в то время, сразу после войны, каждый выживший старался ловить момент, жить на полную, если они вообще продолжали ценить жизнь. Эрик и Магда овладели друг другом на берегу реки, полураздетые, запыхавшиеся, ругаясь и улыбаясь все время.
Он узнавал Чарльза очень медленно. Ему понадобилось немало времени, чтобы поверить ему, и еще больше, чтобы понять, какой Чарльз на самом деле искренний и необыкновенный человек. Эрик привык не доверять оптимизму в целом, и оптимистам в частности, но вера Чарльза в лучший мир была такой неподдельно искренней и от этого не менее наивной, что Эрик даже не думал, что такое возможно. Его любовь к людям произрастала из текущего момента, из возможностей, а не из иллюзий. Его надежда была такой же заразительной, как и его улыбка.
Магда была даже более угрюмой, чем сам Эрик. Но в то время он не думал об этом. Они оба пережили концентрационные лагеря. Они оба пытались выжить в суровой стране, среди людей, которые, казалось, были убеждены, что конец одной войны не является основанием не начать следующую. Ее настроение, как и его собственное, больше походило на реализм, чем на мрачность.
Поздними ночами они лежали без сна, глядя в потолок. Он никогда не спрашивал. Но позднее Эрик задавался вопросом, не видела ли Магда свое приближающееся будущее, смерть и разрушение, которые приближались к ней со всей неудержимостью грузового поезда.
Учитывая то, через что они уже прошли, чего могли ожидать от жизни, Эрик мог поверить, что она никогда не пыталась избежать своей участи. Что она встретилась с ней лицом к лицу, не мигая, не удивляясь, что конец ее жизни будет таким же трагичным, как и начало.
Он никогда не сможет забыть остекленевший, безжизненный взгляд ее глаз.
***
К обеду Эрик полностью пришел в себя. Стены были восстановлены, разломы заделаны. Встреча прошла отлично — офису социальной помощи иммигрантам было гарантировано финансирование еще на два года.
Естественно Чарльз предлагал ему покрыть любую недостачу из, видимо, безграничных фондов семьи Ксавьер. Эрик отказался рассматривать это иначе, чем крайнюю меру. Он не откажется от периодической помощи, но его организация должна быть нечто большим, нежели благотворительным проектом одного человека, пусть даже такого преданного, как Чарльз.
Римско-католическая церковь отказалась от сотрудничества на следующий год после того, как Чарльз отрекся от сана священника. В первую очередь из-за того, что Чарльз возглавлял это сотрудничество. Однако Эрик подозревал, что также из-за того, что Чарльз продолжал работать волонтером. Бывшие прихожане, таким образом, могли общаться с ним. А это было то, чего церковь очень хотела избежать.
Тем не менее, некоторые из прихожан до сих пор приходили, включая даже горстку священников и монахинь. Постепенно Эрик осознал, что Чарльз по-своему продолжает служение — для маленькой, неформальной, самостоятельно подобранной паствы. Он не вмешивался, а Чарльз в свою очередь не навязывал ему это знание.
Новое финансирование, однако, было хорошей новостью для них обоих. Эрик пришел домой в приподнятом настроении, но вместо того, чтобы встретить там Чарльза, радостно ожидающего его с обещанным горячим ужином, он вернулся в подозрительно тихий дом.
— Чарльз?
Он прошел весь первый этаж, но там было пусто. Машина Чарльза стояла на въезде. Эрик начал представлять его, упавшего в обморок в ванной, или лежащего больным в постели. Он поднялся на второй этаж, перепрыгивая через две ступени за раз.
— Чарльз?
— Я здесь, — услышал он ответ, показавшийся слишком слабым.
Эрик ворвался в комнату, ожидая увидеть Чарльза серьезно заболевшим. Но вид, который открылся ему, был намного более шокирующим: Чарльз со стаканом виски в руке, пьющий в одиночестве.
— Я не хотел напугать тебя, — сказал Чарльз даже не оборачиваясь. И как он всегда знал? — Пожалуйста, прости меня. Я был расстроен и потерял счет времени.
— Что случилось?
— Джон Гр… прости. Мужчина, которого я консультировал, тот, о котором я говорил тебе. Его машина врезалась в дерево. Он мертв.
Эрик подошел и сел рядом с Чарльзом на широкий кожаный диван, потрескавшийся от времени. Провел рукой по мягким волосам Чарльза.
— Это было самоубийство?
— Трудно сказать. По словам полиции, он был настолько пьян, что вряд ли мог иметь какие-то конкретные планы. Но, тем не менее, он так напился к полудню и сел за руль. Может, это было не осознанное самоубийство, а… капитуляция судьбе. Я знаю, что Бог обеспечит утешение, что Джон будет прощен, но… такая безответственность. Он был так наполнен ненавистью к себе, что совсем не думал о других. К счастью, в аварии больше никто не пострадал. Если бы он навредил еще кому-то, я бы никогда себе этого не простил.
Гнев, который поднялся внутри Эрика, был настолько острым, насколько и пугающим. Он никогда не говорил с этим анонимным мертвым человеком, даже никогда не видел его, разве что как одно из многих лиц в консультационном центре, в котором работал Чарльз. Все, что он знал об этом человеке, это то, что он позволил своему отчаянию забрать себя у своего ребенка. Этого было более чем достаточно, чтобы чувствовать презрение.
— Это не твоя вина, — пробормотал Эрик.
— Я был его консультантом. Я знал ту бездонную боль, от которой он страдал — чувствовал ее как свою собственную — и я не предвидел этого. Мы даже говорили о том, что он пройдет курс в реабилитационном центре в течение нескольких недель. Я был наивен настолько, что поверил, будто помогаю ему. Но на самом деле, я абсолютно не достучался до него. Каким ужасно одиноким он, должно быть, себя чувствовал.
— Ты сделал все, что мог, а это чертовски много. Но даже ты не можешь спасти всех.
— Он умер так далеко от благодати.
— Благодати?
— Я имею в виду Божью благодать.*
Эрик попытался остаться невозмутимым. Но Чарльза это не обмануло.
— Я говорю не о чудесах или белых голубях, спускающихся с неба. Истинная благодать намного проще этого. Это…это момент, когда страдания другого человека так же реальны для тебя, как и твои собственные. Момент, когда ты ощущаешь вдохновение, чтобы действовать, когда становишься вежливее, добрее и лучше, чем был вчера. Это момент, когда Бог больше всего присутствует в нас. Когда мы отвечаем ему, и когда он создает добро в мире через нас. Когда он дает нам способность любить, — тяжело вздохнув, он закончил. — Джон был отрезан даже от любви к своей дочери. У малышки теперь совсем ничего не осталось.
— У нее наверняка осталась семья.
О другом варианте не хотелось даже думать.
— Я даже не знаю этого точно.
Этот путь приведет Чарльза только к еще большему огорчению. Эрик потянулся и забрал у него виски.
— Как много ты выпил?
— Боюсь, это уже второй стакан.
И он все еще был почти полон. Только Чарльз мог считать это попойкой.
Эрик поставил виски подальше на стол и вернулся, чтобы обнять Чарльза.
— Так, слушай меня. Ладно?
Чарльз кивнул и Эрик набрался решимости. Он говорил об этом очень редко… но если это поможет Чарльзу, то он должен сделать это.
— Душа после такой утраты — это опустошенное место. Ты перестаешь быть собой после такого на очень долгое время.
Характер неподвижности Чарльза изменился. Эрик не столько отказывался говорить о своей прошлой потере, сколько просто избегал этой темы. Сначала он поздравлял себя с тем, что у него так хорошо получается обходить эту тему. И только позже он понял, что Чарльз позволял ему это молчание. Но все же, он ждал, когда Эрик расскажет.
Возможно, Эрик наконец был готов говорить.
— Чарльз, мужчина, которого ты знал, был только тенью реального человека. Фрагментом. Это опустошение отдаляет тебя от всего, что ты когда-либо знал, всего, чем ты был до этого. Ты бы не смог понять, где он был, не побывав там сам. И я надеюсь, ты никогда этого не поймешь. Я бы тоже хотел не понимать. И даже пережив это, я сомневаюсь, что смог бы вытащить его. Он был…где-то в другом месте. Он сам был кем-то другим.
Но у этого мужчины все же была дочь, были все основания продолжать жить дальше, но он сдался…трусость, неблагодарность…
Стоп, сказал себе Эрик. Не было никакого смысла в том, чтобы злиться на человека, который уже покинул этот мир.
Чарльз тихо спросил:
— Ты думал о суициде после того, как твоя семья погибла?
— Да.
— Ох, Эрик, — Чарльз уже превратился из утешаемого в утешителя. Это была более свойственная для него роль, и Эрик подумал, что это может помочь ему. Но это означало, что он должен остаться в этом моменте, неважно, насколько это было больно. — Что удержало тебя?
— Полагаю, я должен сказать что-то глубокомысленное. Но в те первые несколько дней, честно говоря, я хотел умереть, но не был в достаточно адекватном состоянии, чтобы придумать план, и тем более воплотить его в жизнь. Если бы кто-нибудь достаточно глупый дал мне заряженное ружье, я бы им воспользовался, — Эрик подумал, что зря отставил виски так далеко. Чарльз больше не нуждался в нем, а вот он — да. — Как только я немного пришел в себя, то думал о том, чтобы утопиться в реке или…В доме, в котором я временно жил, были открытые потолочные балки, и я мог бы легко найти запасной кусок веревки. Полтора метра, как решил я, было более чем достаточно. Я ни разу не задумался о том, каково это будет для людей, которые меня приютили — прийти домой и обнаружить меня, висящего мертвым. Но однажды я посмотрел на это, — он приложил руку к своему предплечью. Не было нужды закатывать рукав. К этому времени Чарльз знал татуировку Эрика так же хорошо, как и он сам.
Эрик попытался улыбнуться, хотя подозревал, что это выглядело довольно мрачно.
— Я решил — черта с два я закончу работу нацистов за них.
Чарльз взял его за руку.
— Ты самый храбрый человек, которого я знаю.
— Я всего лишь выжил.
— Да, — согласился Чарльз так, будто это не было возражением.
Они поцеловали друг друга. Несомненно, оба расценивали это просто как утешение, но Эрик почувствовал неожиданный прилив тепла. Он прижал Чарльза ближе, пока не ощутил биение его сердца рядом со своим.
Живы, подумал он. Все еще живы.
Когда они разорвали поцелуй, Чарльз прошептал:
— Думаю, нам стоит сходить куда-нибудь на ужин, — их глаза встретились. — На очень поздний ужин.
— Через час.
— Или два.
Ему не нужно было объяснять Чарльзу, прочему это так правильно, заняться любовью именно сейчас, почему это естественный ответ на все смерти и разочарования мира.
Может быть, это была единственная общая черта между Чарльзом и Магдой, помимо любви к нему. Они оба ловили момент.
***
Поначалу секс с Чарльзом был одновременно и ужасным, и прекрасным.
Ужасным, потому что, когда они занимались им впервые, Чарльз был настолько неопытным, насколько это вообще возможно для взрослого мужчины. Он никогда ни с кем не целовался до Эрика, подчинялся устаревшим, противоестественным требованиям своей церкви так преданно, что даже не притрагивался к себе. Это означало, что он абсолютно не знал своего тела и не имел ни малейшего понятия о том, чего хочет и что ему нравится. Эрику приходилось быть очень терпеливым и медленным, не только в первый раз, но и в первые несколько месяцев. Чарльз так нервничал, был таким застенчивым. Хотя он быстро привык к тому, чтобы быть обнаженным в присутствии Эрика, он очень долгое время сомневался в каждом движении и прикосновении в постели. Прошло немало времени, прежде чем Эрик стал чувствовать себя в большей степени его любовником, чем наставником.
Прекрасным, потому что Эрик снова был влюблен, и потому что Чарльз получал такое удовольствие от секса. Его желание угодить Эрику было даже сильнее, чем собственные потребности. Он был настолько поражен и воодушевлен каждым шагом, который они совершали, что Эрик не мог не восхищаться вместе с ним. Эрик научил его целоваться, мастурбировать… О, как тяжело Чарльзу было принять, что на него смотрят, пока он не понял, как эротично это выглядит для Эрика. Тот первый минет, который он сделал ему — небрежный, неуклюжий, и все же, такой страстно-желанный…Контраст между невинностью Чарльза и его желанием доставить Эрику удовольствие — одно только это сделало этот момент одним из самых сексуальных в жизни Эрика. И Чарльз был полон энтузиазма по поводу всего этого. Эрик знал, что никогда не забудет ту ночь, одну из первых, когда Чарльз посмотрел на него, одновременно со стыдом и надеждой, и сказал:
— Мы еще не пробовали содомию. Ты хочешь?
Теперь, когда они знали друг друга, и Чарльз знал себя, их секс стал… невероятным.
Каждый раз, когда они начинали, Чарльз притягивал Эрика к себе и просто держал, с закрытыми глазами, так, будто познавал его заново.
— Что ты делаешь? — прошептал однажды Эрик.
— Слушаю, — пробормотал Чарльз.
Так же он делал и сейчас. Они сидели на кровати, Чарльз прижимался виском ко лбу Эрика, ногами обхватив его бедра, и Эрик подумал, что сейчас понимает эту необходимость «слушать» меньше, чем когда-либо. Все, что он мог понять, это свет улыбки Чарльза и то, как он начал двигаться.
Каким-то образом Чарльз знал. С тех пор как он действительно освоился с сексом, он стал с почти пугающей точностью понимать, чего конкретно хочет Эрик и как именно он этого хочет.
Оказалось, бывший аскет на самом деле был сластолюбцем.
Чарльз водил руками по спине Эрика пока они целовались, долго и глубоко. Массировал его плечи, его бедра, целовал и ласкал каждый сантиметр его кожи, превращая каждое движение одновременно в ласку и пытку. Эрик ощущал его мягкое дыхание на своей коже, когда Чарльз вдыхал его запах.
Для Чарльза занятия сексом не были отказом от священного. Он соединил два эти понятия, переплавив их в одно целое.
Пальцы Чарльза нащупали пульс на бедренной вене Эрика. Он замер и их глаза встретились.
— Иногда мне кажется, что это то, для чего я был рожден, — прошептал Чарльз. — Чтобы любить тебя.
Эрик потянул его на себя, закрывая глаза и вовлекая в еще один поцелуй. И на какой-то момент он поверил, что мир прекрасен.
***
На следующий день на работе Эрик получил два телефонных сообщения от Чарльза.
В первом, полученном утром, говорилось, что он сегодня не сможет прийти в офис социальной помощи иммигрантам. Эрик несколько секунд смотрел на слова, нацарапанные на розовой бумажке, и задавался вопросом, не сделал ли последний руководитель волонтеров что-то не так. Чарльз не пропускал ни дня, если не был смертельно болен.
Но он не поехал утром вместе с Эриком, потому что ему нужно было в консультационный центр — заниматься вопросами умершего мужчины. Может быть, это оказалось сложнее, чем Чарльз планировал. Может быть, он ездил куда-то для его дочери, или упаковывал вещи для «Доброй воли», что-то в этом роде. Это имело смысл. Так что Эрик не волновался.
Затем, в середине вечера, на столе появилось еще одно сообщение, гласившее только: «ПОЗВОНИ ЧАРЛЬЗУ. ДОМОЙ.»
Эрик набрал номер, как только смог, но телефон звонил и звонил, без ответа.
Это ничего не значило. Особняк был огромным, но в нем была всего одна телефонная линия с несчастными тремя телефонами — на весь четырехэтажный дом.