Тем не менее Эрик перезвонил через полчаса и почувствовал облегчение, когда Чарльз поднял трубку.
— Эрик. Это ты звонил до этого, да? Прости. Нужно было сменить подгузник.
Эрик запнулся.
— Что?
— Джин. Ее отец — тот мужчина, про которого я говорил вчера. Ну, она тут со мной.
— О, — он напомнил себе, что великодушие Чарльза было одной из тех черт, которые он в нем больше всего любил. Было удивительно, что это великодушие не проявило себя в качестве сиделки намного раньше.
— Мы обязательно поговорим об этом позже, но я бы хотел заранее предупредить тебя о бессонной ночи, которая без сомнения нам предстоит, — только Чарльз мог быть настолько довольным от перспективы не выспаться. — И попросить тебя захватить пару упаковок Найс-Пакс в магазине. И немного молока. Ох, и детскую пудру.
Эрик хотел возразить, но это было бессмысленно. Родственники девочки, по-видимому, не могли ее еще забрать — возможно, ехали издалека, — и Чарльз не мог оставить ее в доме одну, даже на ночь. Его импульс был настолько же естественным, насколько и добрым. Упрекать его в этом значило только раскрыть… слишком многое.
В любом случае, это была всего одна ночь. Он сможет это выдержать.
— Хорошо, — сказал Эрик. — Могу еще захватить что-нибудь на ужин. Китайская кухня?
— Хорошая идея, — на том конце что-то звякнуло. — Ох, Джин, не вытаскивай все сковородки. Ты…я должен идти.
— Иди. Увидимся вечером, — Эрик поспешно положил трубку, чтобы снова не услышать звук детской игры.
***
Он старался изо всех сил. Купил Найс-Пакс (которые оказались чем-то вроде одноразовых влажных салфеток), детскую пудру и молоко в магазине. Заказал на вынос две большие порции китайского супа и курицы в кисло-сладком соусе. Когда Эрик наконец добрался домой, то был уверен, что спокоен и разумен. Возможно, это действительно было правдой.
Но все это рухнуло в тот момент, когда он заглянул в гостиную и увидел маленькую девочку, которая таращилась на него в ответ.
Аня, сказало его сердце. Не потому, что эта девочка была похожа на нее. Потому, что она была совершенно на нее не похожа.
Ребенок смотрел на него с неуверенностью. У нее были рыжие волосы, необычайно густые для ее возраста, который предположительно был в районе года. В руках она сжимала тряпичную куклу и сидела очень спокойно.
Эрик мог только смотреть в ответ.
— Так, что я слышу… — голос Чарльза затих, когда он появился в гостиной, взъерошенный и помятый, с блаженной улыбкой на лице. — Эрик! Ты дома.
— Я… — его горло сжалось, не пропуская слова. — Да, я вернулся.
— Эрик, это Джин, — Чарльз подхватил девочку на руки, чересчур поспешно. Она отвернулась от Эрика, спрятав лицо на плече Чарльза. — О, Джин, не будь такой застенчивой. Это Эрик. Он тоже тут живет.
Это, несомненно, была подсказка — он должен был сказать что-то успокаивающее ребенку, или что-то теплое Чарльзу. Но вместо этого он просто стоял там с пакетами в руках, глядя на них как какой-то дурак.
Чарльз похлопал Джин по спине. Рука тряпичной куклы обвилась вокруг его шеи, как будто она обнимала его.
— Не переживай. Она привыкнет.
— А.
Наконец внимание Чарльза переключилось с маленькой девочки на него.
— Эрик…ты в порядке?
— Я отнесу это на кухню. Потом мне надо подняться наверх, — единственное, что Эрик знал, это то, что он должен уйти от этой сцены, этого момента, этого ребенка, сейчас же.
Он поспешил в комнату, захлопнул за собой дверь и убедился, что закрыл ее на замок, хотя раньше никогда не закрывался от Чарльза, даже не думал о такой возможности. Но Чарльз не пошел за ним. Он будет следить за маленькой девочкой. Охранять ее. Эрик меньше всего ожидал этого, и все же…
Он не должен снова расклеиться. Не так, как вчера. Он сможет… конечно, он сможет…
Но взаимодействие с детьми в офисе социальной помощи иммигрантам было случайным испытанием, не больше. Большим было прийти домой и увидеть маленькую девочку на руках у человека, которого он любит. Это слишком близко к тому, что он потерял.
Одну ночь, напомнил себе Эрик. Ради них обоих. Ты сможешь выдержать одну ночь.
Спустя час он спустился по лестнице в джинсах и футболке, придя в себя, более или менее. Телевизор был включен, маленькая девочка сидела перед ним, увлеченно наблюдая за приключениями Флинтстоунов. Чарльз поднялся с дивана.
— Ты в порядке? Я могу разогреть ужин.
— Еще не голоден, — он старался смотреть на Чарльза, это делало ребенка не более чем размытым силуэтом на краю его поля зрения. — Прости за мое поведение раньше. Не хотел так остро реагировать.
— Я должен был лучше тебя подготовить, — Чарльз мягко провел пальцами по волосам Эрика. — Прошлая ночь воскресила болезненные воспоминания. Неудивительно, что ты был расстроен.
— Это в прошлом, — сказал Эрик, и это получилось легко и спокойно.
Улыбка исчезла с его лица, когда Чарльз сказал:
— Нет, это не так.
— Что ты имеешь в виду?
Чарльз взглянул за свое плечо, но девочка — Джин — оставалась загипнотизированной телевизором. Он потянул Эрика в сторону коридора и пробормотал:
— Я знаю, что это беспокоит тебя, и я знаю, что у тебя на это есть причины. Но у нас есть шанс…ох, Эрик. Обещай мне, что ты подумаешь об этом.
— Подумаю о чем?
Внезапная, удивительная улыбка появилась на лице Чарльза.
— Отец Джин встречался с адвокатом. Он действительно планировал лечь в реабилитационный центр. Даже начал готовить документы.
— Значит, это все-таки было не самоубийство, — вот из-за чего Чарльз был так взволнован. Правда же?
— Один из документов, которые он подписал, был юридической опекой для Джин. Он хотел, чтобы я позаботился о ней те несколько недель, которые он будет отсутствовать. Конечно, он должен был спросить меня… я предполагаю, что он собирался это сделать… не важно. Важно то, что на данный момент я ее законный опекун.
Эрик медленно повторил:
— На данный момент.
— Да, — Чарльз взял руки Эрика в свои, но все, что он говорил дальше, было просто шумом. Когда он сжал ладони сильнее, глядя на Эрика с любовью, надеждой и неуверенностью, он уже знал, что все это значит. — Но адвокат сказал, что в отсутствие других родственников, это дает мне большое преимущество, если я захочу удочерить Джин. И я хочу.
Единственная вещь, с которой он думал никогда не столкнется с Чарльзом в качестве своего любовника и партнера — и вот это случилось.
— Я знаю, что это очень поспешное решение. Для меня тоже, в некотором роде, но я понимаю, что для тебя это совсем по-другому. Но все, что я знаю, это что привязался к Джин с самого первого момента, как увидел ее. Мечта всей моей жизни, которую я считал несбыточной, — она здесь, и она реальна, и мы можем воплотить ее. Это будет непросто, но мы справимся, если захотим.
— Я не хочу.
Слова были хлесткими и резкими, как пощечина. Чарльз запнулся, задумался, попытался снова:
— Просто подумай об этом.
— Мне не нужно думать об этом. Мое решение не изменится. Я не собираюсь никак в этом участвовать.
Долгое время они просто смотрели друг на друга. Когда Чарльз заговорил, его голос был запинающимся и неуверенным:
— Ты не хочешь даже попробовать?
— Если бы ты понимал меня, хотя бы на одну десятую так хорошо, как утверждаешь, ты бы не спрашивал, — рявкнул Эрик. — Нет. Ответ окончательный. Категорически нет.
Он развернулся и поднялся по лестнице, чтобы быть как можно дальше от ребенка и от человека, чье сердце он только что разбил.
***
Эрик сидел в кабинете, главным образом потому, что там они держали бар. Поначалу он опасался, что Чарльз сейчас придет для серьезного и содержательного разговора. Затем он расстроился, что Чарльз все еще не пришел, чтобы покончить с этим.
К тому времени, как дверь наконец открылась, Эрик был уже настолько пьян, что не думал ни о споре, ни о чем-то конкретном вообще.
— Вот и ты, — сказал он и поставил свой стакан на ближайший стол, слишком резко. Виски выплеснулось через край, намочив кончики пальцев. Но он долил еще.
Чарльз бросил взгляд на полупустую бутылку.
— Я вижу, ты был занят.
— Вот как нужно напиваться, Чарльз, — усмехнулся Эрик. Это было его самое свирепое выражение. — Нужно пить так, чтобы все поверили.
— Тебе уже хватит, — слова Чарльза звучали строго и отстраненно, как будто он был учителем в католической школе, а не его любовником. — Ты навредишь себе.
— Разве можно навредить мне еще больше? На мне уже просто не осталось свободного места для новых шрамов. Ты так не думаешь?
Глубоко вздохнув, Чарльз подошел и сел рядом с Эриком. Он снова был собой. А вот Эрик не был — и не стремился быть.
— Я знаю, тебе будет сложно в это поверить, но я даже не мог представить, что это будет для тебя таким… потрясением.
Потрясением. Слово внушало слабость, ранимость, уязвимость. Эрик мог бы обвинить его в том же.
— Ты пытаешься заменить мою дочь и думаешь, что я не буду возражать?
— Эрик. Нет. Я понимаю, что никто и никогда не заменит тебе Аню…
— Ты просто хочешь привести другую маленькую девочку в наш дом, в нашу жизнь, и заставить меня притворяться отцом, которым я был раньше. Ну конечно. Это совсем не то же самое. Как же я не заметил?
Не было в спорах никого хуже Чарльза. Он всегда стремился к компромиссу, пониманию, теплым чувствам. Иногда Эрик с отчаянием думал, что это похоже на попытку поспорить с солнечными лучами. Даже сейчас Чарльз пытался подобрать слова, которые исправили бы ситуацию. Он понятия не имел, что эту ссору невозможно обойти, никак. Намеренно или нет, но он загнал Эрика в угол. А Эрик знал, что делать, когда его загоняли в угол.
— Я знаю, что ты все еще горюешь по Ане. И всегда будешь, — начал Чарльз. — Но это не значит, что ты не можешь полюбить другого ребенка.
Эрик рассмеялся. Это был ужасный звук, даже для него самого.
— Ты думаешь, что знаешь, что такое горе. Но ты не знаешь.
— Знаю.
— Нет. Ты потерял родителей, и я как никто другой знаю, как глубоко это ранит, но это ничто по сравнению с потерей ребенка.
— Я понимаю…
— Я знаю, ты говоришь, что можешь чувствовать эмоции людей, что твой Бог дал тебе этот дар. Предположим, что это правда. Ты можешь чувствовать их мгновение или минуту. Но это ни черта не говорит тебе о том, каково это — чувствовать их час, или день, или десять лет, — вытолкнув себя с дивана, Эрик хотел сделать шаг, но колени подогнулись под ним. Он пошатнулся в сторону каминной полки, пытаясь удержаться. — Ты не можешь даже представить, Чарльз. Каково это — чувствовать их постоянно. Когда ты не можешь больше терпеть это ни секунды, но терпишь, потому что выхода нет. Мое сердце… мое сердце зовет кого-то, кто никогда не вернется, но оно все зовет и зовет, все ждет и ждет — и не может перестать звать. Я не могу перестать ждать. Но она никогда не вернется.
Чарльз закрыл глаза. В этот момент, несмотря на свои опровержения, Эрик почти мог поверить, что Чарльз действительно чувствовал то же, что и он.
— Ох, Эрик.
— Может быть, ты думаешь…то, что я люблю тебя, люблю больше, чем когда-либо любил Магду, хоть я и чувствую себя ничтожным негодяем, говоря это… может быть ты считаешь, что я могу таким же образом заменить Аню. Это не так. Не когда ты потерял ребенка. Что-то в тебе умирает вместе с ним.
— Ты все еще жив. Не только в буквальном смысле. Твое сердце — твое мужество, твоя преданность людям, которым ты помогаешь. И твоя душа, Эрик. Ты самый живой человек из всех, кого я знаю.
Мерзавец выбрал то самое неправильное слово. Эрик мог бы даже пожалеть его, если бы не был так чудовищно зол.
— Моя душа. Ты беспокоишься о моей душе. Ну конечно, конечно все рано или поздно сводится к Богу. Тому самому Богу, который бросил тебя блуждать по пустыне. Тому самому Богу, который оставил меня в кромешной тьме. Ты все еще хочешь восхвалять его.
К удивлению Эрика Чарльз поднялся, его челюсти были напряженно сжаты.
— Ты не обязан верить в то, во что верю я. Но ни на секунду не думай, что я наивен. Что я не думал об этом столько же, а может даже больше, чем ты. Я не ребенок, который не знает правду о Санта Клаусе.
Эрик пожал плечами. Чувствуя себя более устойчиво, он решился подойти к своему стакану и сделал еще один глоток.
— Давай тогда поговорим об этом на твоих условиях. Допустим, Бог реален. Он смотрит на нас все время. Он может сделать что угодно, и все же оставляет нас корчиться в муках смертности. Он оставил Аню сгорать до смерти. Он отослал меня из дома в тот день, так что я не смог умереть вместе с ней. Так что я должен был смотреть, как они достают из-под щебня то, что от нее осталось. Какой божественной цели это послужило? Скажи мне, Чарльз. Скажи мне это.
— Я хочу быть рядом с тобой, хочу помочь тебе, но это сложно, когда ты нападаешь на меня.
Это бы раздражало меньше, если бы за всю свою пацифистскую, наполненную любовью к Богу жизнь Чарльз хотя бы раз имел приличие разозлиться, как любой нормальный человек.
— У тебя нет ответов? Ну что же, тогда они есть у меня. Ответы, которые ты должен услышать. Тот Бог, которому ты поклоняешься, которому ты посвящаешь свою веру — он вырвет сердце из твоей груди и будет смотреть, как оно перестанет биться. Он сожжет твой дом. Он сожжет твоего ребенка. Он затопит весь мир.
— Я знаю, — сказал Чарльз и покинул комнату.
***
* “He died so far from grace.”— Он умер так далеко от благодати (grace).
“Grace. Was that the child?”— Грэйс (имя). Это был ребенок?
“No. Not a name. I mean the grace of God.” — Нет. Не имя. Я имею в виду Божью благодать.
Игра слов. К сожалению, русский аналог подобрать не удалось, но имена Вера и Надежда наиболее близки по смыслу.
========== Глава 2 ==========
Эрик проснулся на диване с жутким привкусом во рту и худшей головной болью за всю его жизнь. Память просочилась в его разум так же нежелательно и болезненно, как и яркий свет, лившийся сквозь окна.
Где-то вдалеке, вероятно, этажом ниже, плакал ребенок…нет, он вопил, все громче и громче. Теперь Эрик вспомнил, что слышал его ночью. Плач будил его ото сна, и в пьяной дреме он каждый раз сначала думал об Ане. Один раз он даже потянулся ногой к краю дивана, пытаясь раскачать колыбель.
Эрик посмотрел на открытую бутылку на столе, как на врага, затем заставил себя подняться и пойти в спальню. Чарльз, разумеется, уже давно был внизу с Джин. Их кровать выглядело странно, разобранная только с одной стороны. Эрик задался вопросом, как долго Чарльзу удалось поспать.
Только став под душ, он начал сожалеть о том, что сказал. Не о самом факте всего этого — он все же считал это скорее фактом, чем своей точкой зрения, но о том, что он впервые намеренно сделал Чарльзу больно.
Да, Чарльз первый причинил ему боль, но сделал это не намеренно. Несчастный, он думал, что это принесет им радость.
Эрик уперся руками в мокрый кафель и позволил горячей воде стекать по его спине. Но он не почувствовал себя чище. Потребовалось несколько минут, прежде чем он смог выйти из душа, вытереться, одеться и спуститься вниз.
Увидеть девочку снова было не так сложно, как он думал. Или он был готов к этому, или просто был слишком несчастен, чтобы почувствовать себя еще хуже. Она выглядела не намного счастливее. Ее рыжие волосы были спутаны, а лицо все еще красным от недавнего плача. Что касается Чарльза — темные круги оттеняли его глаза, в руках он держал почти опустевшую банку с детским питанием. Эрик подумал, что на нагрудник попало больше еды, чем внутрь ребенка.
— Вот ты где, — сказал Чарльз так же мягко, как и всегда. — А я уже начал думать, что ты проспал.
Эрик наклонился и поцеловал Чарльза в лоб.
— Я вел себя ужасно прошлым вечером. Чарльз, мне очень жаль.
— Ты был расстроен, — то, как Чарльз это сказал, давало понять, что это не оправдание, но Чарльз его понимает. — И ты был честен со мной.
Эрик поднял бровь. Даже это заставило его голову болеть сильнее. Чарльз вздохнул.