— Эрик, я с самого начала знал, как ты сердишься на Бога. Ты всегда молчал об этом ради меня. И это большое облегчение, что ты наконец сказал это.
— Я должен был сказать это по-другому, — нужно было сменить тему, пока была такая возможность. — Ты выглядишь хуже, чем я. Без обид.
— У нас была тяжелая ночь. Джин… она не хотела засыпать, или не могла. Что-то пугало ее…я не могу выразить это словами…но, без сомнения, это что-то связанное с пребыванием в новом доме с людьми, которых она почти не знает. Так что она не спала всю ночь. Я успокаивал ее, и все было хорошо, но когда я пытался положить ее снова в кровать — катастрофа.
Это звучало как стандартная манипуляция ребенком, но Эрик промолчал.
Чарльз провел рукой по волосам девочки, и она улыбнулась ему, слабо и заплаканно — это была почти взрослая эмоция.
— Теперь у нас проблема с завтраком. Но мы справимся. Как-нибудь.
— Ты не поедешь в консультационный центр?
— Конечно, нет, — Чарльз посмотрел на него.
Ну разумеется, он позаботился освободить время. Эрик задумался, не собирается ли он уйти насовсем, посвятив себя домашним делам. Пожалуйста, только не это.
— Нам определенно нужно поговорить. Сегодня вечером…попробуем еще раз.
Как будто вопящий ребенок даст им возможность рассуждать рационально. Как будто то, что каждый из них скажет позже, сможет изменить то, что уже было сказано.
— Поговорим вечером, — Эрик подумал, что лучше оставить все как есть.
***
Большую часть дня Эрику удавалось с головой погрузиться в работу, но в обед он направился в парк, чтобы съесть свой сэндвич там. Он часто делал так, когда был один. И как всегда, это напомнило ему о Чарльзе. Они приходили сюда бесчисленное количество раз, когда все еще были друзьями, тайно влюбленными друг в друга, и один раз в те измученные надеждой недели, когда Чарльз должен был сделать свой выбор между Эриком и церковью.
Чарльз выбрал Эрика. Он нарушил свой обет — то, что значило для него больше, чем все остальное; потеря, которую он все еще ощущал и будет ощущать всегда. Это был не просто отказ от работы. Чарльз забрал назад самую значительную жертву, принесенную Богу, и навсегда изменил каждый аспект своей жизни. И все это он сделал ради Эрика без единого слова сожаления.
Теперь Чарльз просил об ответной жертве, но Эрик не мог принести ее.
Он не мог. Это не был выбор. Это была реальность. Поставить другую маленькую девочку на место Ани — нет. Даже если он попытается, результат все равно будет поверхностным. Шоу марионеток. Это будет издевательством как над его горем, так и над ребенком, который, казалось, уже и так видел его насквозь. Было что-то необъяснимое в этой девочке, в ее широких, оценивающих, почти взрослых глазах…что-то совсем не похожее на то, что было в глазах Чарльза…но это, конечно, был всего лишь результат его взбушевавшегося воображения. Возможно, это были последние отголоски похмелья в его пульсирующей от боли голове.
Эрик чувствовал себя больным, как физически, так и эмоционально. Спустя годы он смог смириться со своей скорбью по Магде. С Аней же все было по-другому. Единственный путь, который он нашел, это отказаться от чувств, забыть о ней, насколько возможно. Теперь память тяжелым камнем висела на его шее.
Как получилось, что прошедшие годы не смягчили боль ни на йоту? Почему, будучи похороненным столько лет, горе ощущалось только острее?
Аня была настолько меньше Джин — в своем возрасте Джин уже прожила вдвое больше нее.
Он вернулся к более комфортным воспоминаниям других моментов на этой лавке. Много раз они с Чарльзом обедали тут, и Эрик ловил себя на том, что ослеплен синевой его глаз, бесконечным благородством его духа. Целыми днями он мечтал о том, каково это — быть не только другом Чарльза, но и его любовником.
Реальность оказалась даже лучше, чем его мечты.
И это снова может быть так. Будет так. Если только Чарльз передумает.
***
Сообщение, оставленное Донной пока Эрик обедал, говорило ему прийти вечером в «Травиату» — не оперу, а ресторан в Нью-Салеме. Это было их с Чарльзом любимое место: вкусная еда, свечи, уединенные кабинки, огражденные высокими стенами, и персонал, который ни разу не обратил внимания на тот факт, что два мужчины регулярно ужинают наедине.
Как Эрик и ожидал, Чарльз ждал его там один.
Они никогда не целовались на публике. Никогда даже не держались за руки. Но взгляд, которым Чарльз посмотрел на Эрика, когда он сел напротив, восполнил все это.
— Ты должен быть более осторожным, — сказал Эрик. — Я напился и вел себя как засранец, а ты вознаграждаешь меня за это приятным ужином? Тебе не следует поощрять меня.
— Вообще-то, ты платишь.
Эрик рассмеялся.
— Вполне справедливо.
Ох, это было заманчиво, так заманчиво — просто шутить, флиртовать и делать вид, что все в порядке. Но это только откладывало неизбежное. Он глубоко вдохнул.
— Так где же девочка?
— Джин с Анетт. Ты знаешь ее — из консультационного центра. Она сказала, что не против один вечер побыть сиделкой.
Один вечер. Сиделкой. Этого было слишком много для его слабой надежды.
— Ты уверен, что нет никаких других вариантов, кто мог бы позаботиться о ней?
— У нее нет родственников, — сказал Чарльз. — Другие варианты — приют или частное агентство по усыновлению. И я не заинтересован в этом.
Тишина между ними была такой напряженной, почти пугающей, но затем появился жизнерадостный официант, предлагающий фирменные блюда. Эрик понял, что рассматривает меню так, будто это какой-то очень важный документ, будто он мог найти решение их проблемы где-то между салатами и пастой. Пластиковые страницы были слегка потрепаны, а их края царапали его ладони.
Как только они снова остались одни, Чарльз наклонился через стол, и хотя его рука не коснулась руки Эрика, они оказались удивительно близко.
— Я никогда не понимал раньше. По поводу Ани.
О Господи, если бы только они могли снова вернуться к обсуждению усыновления.
— Это то, о чем я говорил. Конечно, ты не понимаешь. Я надеюсь, тебе никогда не придется.
— Ты никогда не рассказывал о ней. Я говорил себе, что это ранит тебя слишком сильно… что, позволяя тебе молчать, я уважаю твое горе. Но теперь я понимаю, что нам нужно было поговорить об этом намного раньше.
— Ты не мой психоаналитик, Чарльз. Или ты восполняешь время, которое пропускаешь в консультационном центре?
Чарльз покачал головой.
— Это огромная часть твоей жизни…огромная часть тебя, которую я не знаю.
— Ты знаешь меня, — прошептал Эрик. Если Чарльз не знает его, то никто в этом мире не знает.
— Да. И нет. Помнишь, как этим утром я сказал тебе, что всегда знал, как ты сердишься на Бога?
Это была не совсем правда, так как Эрик думал, что нельзя сердиться на что-то, чего не существует. Но его злило отсутствие доброго Бога, в которого верил Чарльз. Достаточно близко.
— Я сказал, что рад, что ты наконец сказал об этом, и это правда, но… Я также боялся этого момента. Слишком боялся. Я никогда не просил тебя рассказать о твоей самой глубокой печали частично из-за своего собственного малодушия. Это было моей трусостью. Мне жаль.
— Перестань извиняться за мое поведение. Мы не говорили об этом, потому что я не хотел говорить об этом. Я не хотел думать об этом.
Чарльз тихо ждал.
Понадобилось некоторое время, прежде чем Эрик смог договорить.
— Я прятался от своего горя. Если хочешь поговорить о малодушии, говори об этом. Но это то, что я должен был делать, чтобы выжить.
Пальцы Чарльза переплелись с его собственными — это была настоящая ласка, на публике, такая потрясающая, что это пробилось сквозь мрачность Эрика. Как и то, что Чарльз не отстранился в тот же момент.
— Ты расскажешь мне об Ане?
— Ты знаешь, что с ней случилось. Не заставляй меня снова говорить об этом.
— Не о ее смерти. О ее жизни. Расскажи мне, какой она была.
Эрик на секунду сжал пальцы Чарльза в ответ, затем отстранился — не для того, чтобы быть дальше, а потому что чувствовал, что придется копать очень глубоко даже для того, чтобы просто подобрать слова.
— Она была восьмимесячным младенцем. Слишком мало, чтобы говорить об… индивидуальности. Уникальности. Аня, на самом деле, никогда ничего не делала. Она никогда не была собой. У нее не было даже этого.
— Что ты вспоминаешь, когда думаешь о ней?
Он не думал о ней. В этом был весь смысл. Это помогало удерживать его сокрушительное горе в каких-то рамках. Единственное, что помогало. Но последние несколько дней заставили его думать о ней, так что он мог ответить, пусть и сбивчиво.
— Когда она улыбалась, ее лицо было…неровным. Кривым, — горло сжалось, мешая ему говорить. — Я напевал «К Элизе», чтобы усыпить ее. В день ее рождения именно я смыл с нее кровь. Она была такой крошечной, что умещалась в моих руках, и это пугало меня. Она смеялась, когда я целовал ее живот — я делал это, только чтобы услышать ее смех, я уже даже не помню, что был этим человеком…ох, боже, Чарльз, хватит. Хватит.
Когда Эрик поднял взгляд, он увидел Чарльза со склоненной головой, слезы беспрепятственно катились по его лицу. Этого было достаточно для него, чтобы захотеть послать к черту этот ресторан, заполненный людьми, сжать Чарльза в объятиях, целовать его так сильно, чтобы прогнать всех призраков…
Но официант принес их заказ, вежливо не обращая внимания на момент, который прервал. Они должны были попробовать каждое блюдо и похвалить его, прежде чем снова оказались одни.
Чарльз заговорил первым.
— Джин — не Аня.
— Нет. И никогда не сможет быть.
— Но…разве это не…я имею в виду, со временем, в своих мыслях, ты сможешь посмотреть на это по-другому.
— Такое горе никогда не меняется. Ты носишь его с собой постоянно, — Эрик перемешивал свою пасту вилкой. — Ты знаешь, что это происходит со мной, но ты не можешь это изменить.
— Не могу.
— Я не… виню тебя. Просто хочу, чтобы ты понял.
Чарльз откинул голову на кожаную перегородку. Он выглядел более уставшим, чем Эрик. Спал он еще меньше, чем сам Эрик, и у него без сомнения был более сложный день.
— Джин нужен кто-то. Не приют. Ей нужны родители. Люди, которые будут любить ее.
— Агентство по усыновлению, без сомнения, найдет семью, которая будет это делать. Более того, тебе не кажется, что девочке нужна мать? Как ты предполагаешь помогать ей со свиданиями? С переходным возрастом?
— Ты бы удивился тому, о чем человек призван говорить, будучи священником, — ответил Чарльз. Но частица уверенности исчезла из его голоса.
Эрик продолжил использовать свои преимущества.
— Кроме того, если станет известна правда о нас, ты потеряешь право опеки. Даже если мы сможем скрыть это от суда, что случиться через три года, или пять, или когда кто-то впервые спросит ее о жизни дома? Ты хочешь, чтобы она постоянно врала? Как ты думаешь это будет, когда ей впервые станет стыдно за нас?
— Мы воспитаем ее лучше.
— Что насчет ее одноклассников? Их родителей? Ее парней, когда они у нее появятся?
— Мы… мы сможем справиться со всем этим, когда придет время.
— Чарльз. Пожалуйста. Не делай вид, что это будет просто.
— Я хочу только сказать, что она сирота, у которой нет дома, нет никого, кто бы ее любил, а мы можем дать ей все это, и намного больше.
Эрик ударил ладонью по столу, не слишком громко, но достаточно, чтобы глаза Чарльза расширились.
— Прекрати это. Прекрати превращать все в абстракцию, в теологию и высшее благо. Я хочу, чтобы ты хотя бы раз побыл эгоистом. Признай, что ты хочешь чего-то для себя. Можешь ты сделать хотя бы это?
— Да! Я хочу этого! Я хочу быть отцом Джин, — сказал Чарльз, резко втягивая воздух, как будто он не мог поверить в то, что говорит это вслух. Но плотину прорвало. — Я хотел ребенка всю свою жизнь — хотел больше, чем что бы то ни было.
Больше, чем быть священником. Больше, чем Эрика.
Они так много говорили о том, что Эрик скрывал от Чарльза. И до этого момента он не подозревал, что Чарльз хранит свои собственные секреты.
Чарльз успокоился, прежде чем сказать:
— Я никогда не думал, что это может произойти со мной. С нами. Затем, когда адвокат позвонил мне по поводу Джин, моей первой мыслью было то, что я могу сделать это для Джона, чтобы отпустить его, чтобы не оставить его с этим горем. Я не думал о постоянной опеке тогда, я не думал даже спрашивать об этом. Но когда я увидел ее…Эрик, я узнал ее. Я узнал ее в тот же самый момент, не как какое-то представление о ребенке, но как ее саму. Джин поселилась в моем сердце. Я не могу выбросить ее оттуда. Я не смог бы сделать этого даже спустя пять минут после того, как увидел ее впервые.
На несколько вдохов между ними повисла тишина. Наконец Эрик сказал:
— Тогда мы, похоже, зашли в тупик.
— Ты…— Чарльз задохнулся. Он смотрел в дальний угол ресторана, быстро моргая, прежде чем заставил себя сказать остальное. — Ты ставишь мне ультиматум?
Эрик был тем, кто осмелился прикоснуться в этот раз, их пальцы переплелись на короткое мгновение.
— Не более, чем ты мне.
— Тогда что это?
— У каждого из нас есть свои пределы, — как разумно это звучало, каким ровным был его голос. Ни одна живая душа в ресторане не догадалась бы, как близок он был к тому, чтобы сломаться. — Я не могу сделать единственную вещь, которую должен сделать для тебя. Ты не можешь отказаться от единственной вещи, от которой я прошу тебя отказаться.
Чарльз покачал головой, все еще не глядя Эрику в глаза.
— О, Боже мой, — это не было упоминанием Господа всуе. Это была молитва.
Стыд покрыл кожу Эрика, как черное и густое масло, которое невозможно смыть.
— Я понимаю, каким идиотом это делает меня. Полностью. Абсолютно. Я понимаю это. Ты отказался от всего ради меня.
— Нет. Я не отказался от всего ради тебя, — по крайней мере, сейчас голос Чарльза звучал более уверенно. — Это была пропасть, над которой я должен был пройти. И это был…это был подарок судьбы, что именно ты был на другой стороне.
Они уже говорили о своих отношениях в прошедшем времени? Это было так головокружительно быстро, даже более ужасно, чем Эрик мог бы представить. Это действительно было похоже на падение с обрыва — момент неизбежности, слишком быстрый, чтобы его можно было предотвратить, но падение вниз будет длиться бесконечно, и не останется ничего кроме страха, ужаса и опустошающего конца.
— Мы не обязаны…— Эрик пытался найти хотя бы намек на компромисс. — Если я перееду обратно в город. Мы все еще сможем видеться. Сможем ведь? Нам стоит попытаться.
Чарльз кивнул. Он должен был понимать так же хорошо, как и Эрик, что из этого получится.
— Если это то, чего ты хочешь.
— Это то, чего ни один из нас не хочет. Это то, что нам остается.
Их глаза встретились, и опустошение в них было таким сокрушительным, что Эрик снова представил падение с обрыва. Земля поднялась невероятно быстро, чтобы встретить их обоих.
Официант подошел к их столику.
— Надеюсь, джентльмены оставили место для десерта?
Это было так ужасно, что они оба громко рассмеялись.
***
Как только Чарльз проехал ворота на границе территории особняка, он остановился, заглушил двигатель и вытащил ключи. Эрик произнес первые слова с того момента, как они покинули «Травиату»:
— Что такое?
— Я люблю тебя, — голос Чарльза был напряжен, он сжал рукой подбородок Эрика, поразительно жестко. — Что бы ни произошло дальше, что бы ни случилось с нами, ты должен это знать. Всегда, всегда.
Это было все равно что поднести спичку к керосину. Эрик схватил его, прижал к себе, потащил вниз…Чарльз целовал его рвано и грубо, царапая зубами шею Эрика, кусая мягкую плоть на его плече.
Эрик вскрикнул, и Чарльз прошептал в его воспаленную кожу:
— Сейчас. Эрик, я не знаю, как мы… тут внутри…но пожалуйста, пожалуйста, сейчас, — он сжал пальцами волосы Эрика и с силой потянул. — Ты нужен мне.