Но возможность не вернуться к Джин, оставить Эрика потерянным и одиноким снова в его и так слишком суровой жизни…
Когда ему говорили, как найти укрытие, Чарльз слушал очень внимательно.
Но его любимой частью базового обучения был, несомненно, медицинский курс. Чарльза давно привлекала перспектива получить научную степень, в частности, по генетике. Эта академическая дисциплина еще в семинарии увлекла его, и церковь поддержала бы его дальнейшее обучение. Но, в конечном счете, его желание делать что-то реальное победило, и он стал священником. Реальность заботила Чарльза больше, чем теория. Но здесь реальность и теория шли рука об руку. Все то, что он знал о человеческом теле, использовалось тут на практике — чтобы остановить кровотечение, диагностировать болезнь или наложить шину на сломанную конечность. Это интриговало его так же глубоко, как и любая другая академическая дисциплина, если не больше.
Самое худшее в базовом обучении — разлуку с Эриком и Джин — все еще было трудно выносить, но он все время был так занят и измучен, что ужасная тоска по дому настигала его только ночью, когда он закрывал глаза и представлял их близко, еще ближе, прямо в своих объятиях.
«Спасибо тебе, — молился Чарльз. — Спасибо за то, что создал их. Что позволил мне быть частью их жизни. Спасибо за каждый момент, который я провел с теми, кого люблю«.
И он чувствовал утешение в эти несколько минут, прежде чем сон одолевал его.
В целом, он отлично справлялся, даже в тот день, когда сержант сообщил, что он получил их распределения. Все они, все до единого медика на этом курсе, включая самого Чарльза, отправятся прямиком во Вьетнам.
Некоторые призывники бормотали проклятия или вскрикивали, но Чарльз оставался предельно внимательным. Он понимал дисциплину.
***
— Посмотрите на него, — все повторял Эрик. — Нет, вы только посмотрите на него.
Чарльз смеялся. На какой-то момент все страхи по поводу будущего были полностью вытеснены радостью их воссоединения.
— Я все еще не могу привыкнуть к этому, — он провел рукой по своей коротко выбритой голове. — Но у меня есть подозрение, что нам лучше постараться привыкнуть. Видишь, какие они тонкие вот тут, сзади. Надеюсь, ты научишься любить меня лысым.
— Уже научился, — Эрик крепко поцеловал его.
Прямо сейчас они были в особняке одни. Рейвен забрала Джин в парк, чтобы они с Эриком могли провести немного времени вместе и, Чарльз надеялся, чтобы лучше узнать маленькую девочку, которую ей предстояло помогать воспитывать как минимум год. Эрик один встретил Чарльза на вокзале, и это было одновременно радостно и мучительно: радостно наконец увидеть Эрика снова, заглянуть ему в глаза, и мучительно сдерживать желание поцеловать его, пока они не окажутся наедине.
Но теперь они были наедине.
Чарльз стянул с Эрика свитер через голову, затем помог ему освободить себя из оливково-зеленой формы. Но когда Эрик увидел его оголенную грудь, то остановился.
— Посмотрите на него, — повторил он, но уже с новой, дразнящей интонацией в голосе.
Тщеславие, тщеславие… и все же Чарльз не смог удержаться от самодовольной улыбки. В конце концов, он тяжело работал для этого. Базовое обучение добавило ему пару килограмм твердых мышц. Жар чистого желания в глазах Эрика согрел его изнутри.
— Что насчет этого? — пробормотал Чарльз, начиная целовать его шею. — Сможешь ли ты привыкнуть к этому?
— Ммм, — пальцы Эрика очертили новые, твердые линии на животе Чарльза. — Я попробую.
Какой бы глубокой не была уверенность Чарльза в том, что физическая близость священна, было что-то в том, чтобы поддаться этому моменту, поддаться желаниям тела. Шесть недель сексуального воздержания показались ему вечностью. Как он мог жить без этого много лет подряд?
Он притянул Эрика ближе к себе, как делал всегда, когда они начинали. Чего он хочет? Обрывки фантазий клубились вокруг него, эфемерные, как туман… Чарльз, контролирующий ситуацию, решительный, действующий с почти жестокой силой.
Ладно, это не так, как все происходило обычно. И все же Чарльз понял, что идея ему нравится… даже очень.
— Иди сюда, — сказал Чарльз, толкая Эрика на кровать. И то, как засветились глаза Эрика, когда он это сделал…
В результате им едва хватило времени, чтобы успеть одеться перед возвращением Рейвен и Джин два часа спустя.
— Здравствуй, милая, — Чарльз раскрыл объятия перед Джин, но затем засомневался. Его не было так долго, а она была такой крошечной. — Ты меня помнишь?
— Ты мой папочка! — Джин бросилась к нему, Рейвен сияла от радости, а вкус поцелуев Эрика все еще ощущался на его губах. Чарльз подумал, что еще никогда не был так невероятно счастлив.
Но они все знали, что следующее расставание слишком близко.
***
За два дня до того, как Чарльз должен был отправиться во Вьетнам, Рейвен устроила ему «прощальную вечеринку». Шампанское, пирог, сэндвичи, притворное веселье — стандартный набор.
Гости в основном были людьми, с которыми он и Эрик работали в офисе социальной помощи иммигрантам и консультационном центре, наряду с несколькими прихожанами, с которыми Чарльз мог поддерживать общение с тех пор, как покинул церковь. Он был тронут тем, что так много людей было готово совершить неблизкую поездку до Нью-Салема, так как большинство было из Манхэттена. И в то же время, любая возможность отвлечься от предстоящего отъезда была кстати.
Но больше всего остального его ошеломило то, как давно он не видел… на самом деле почти всех их.
— Отец Джером! — он обнял старого друга, громко смеясь. — Вы надели форму врага.
Отец Джером уныло дотронулся до полей шляпы «Нью-Йорк Метс».
— Только ради тебя, Чарльз. Только ради тебя.
В те ужасные недели, когда он осознал, что должен покинуть церковь, отец Джером был для Чарльза единственным источником моральной поддержки. Он пренебрег запретом монсеньора и продолжал поддерживать с Чарльзом связь через офис социальной помощи иммигрантам. И все же, Чарльз практически не общался с ним на протяжении последних шести месяцев.
Было также несколько друзей Эрика, некоторых Чарльз уже встречал. Когда-то Эрик поддерживал очень тесные отношения со своим ребе и теми, кто посещал тот же храм. Но с тех пор, как он переехал к Чарльзу, то практически прекратил встречаться с ними. Эти люди могли стать друзьями и для Чарльза… но он так и не узнал их как следует. Их с Эриком социальная жизнь проходила теперь в основном в стенах их дома.
«Мы такая маленькая часть этого мира», — подумал Чарльз. Они с Эриком выбрали свой путь — это была цена того, чтобы быть вместе, чтобы у них была Джин. Они не могли рассказать друзьям о своих отношениях, так что не проводили с ними много времени. Им приходилось жить отдельно от остального общества, чтобы иметь возможность жить как пара, как семья. Так что они редко выбирались куда-то, кроме нескольких любимых мест. Он без колебаний заплатил эту цену, также как и Эрик. Но в моменты вроде этого Чарльз вспоминал, какой высокой была эта цена.
Он наблюдал, как Эрик оживленно разговаривает с несколькими своими старыми друзьями, явно наслаждаясь беседой и жестикулируя вокруг Джин, балансирующей на его коленях. И, по крайней мере, ненадолго страх перед отъездом Чарльза перестал давить на него так сильно. Эрик нуждался в этом больше, чем думал Чарльз. Возможно, даже больше, чем считал сам Эрик.
Чарльз подумал, что это несправедливо. Он всегда знал это, но раньше сознательно избегал этих мыслей. Ответная волна злости поразила его.
Он ушел на кухню, чтобы собраться с мыслями. Там он встретил отца Джерома, отрезающего себе еще один кусок пирога.
— Рад, что он вам понравился, — сказал Чарльз, изо всех сил пытаясь улыбаться. — Его сделала Джин. То есть, она помогала мне замешивать тесто. Она очень гордится собой.
— О, эта ваша девочка уже стала шеф-поваром, не правда ли? Я обязательно выражу мисс Джин мое восхищение ее шедевром, — отец Джером положил свой кусок пирога на блюдце, а затем прочистил горло. — Я рад, что застал тебя наедине, Чарльз. Хотел спросить, не возьмешь ли ты это с собой.
Из своей черной куртки он достал Библию, но не просто какую-то Библию, а Дуэ-Реймское издание Чалонера в переплете из темно-зеленой кожи, которым он очень дорожил. Это был подарок на его рукоположение от старшей сестры, которая умерла спустя месяц. Чарльз знал, что за прошедшие десятилетия отец Джером ни разу не расставался с этой книгой.
— Отец Джером, — Чарльз сжал руки друга поверх переплета книги. — Я так тронут.
— Возможно, она принесет тебе удачу.
— Вы верите в удачу не больше, чем я, — он медленно покачал головой. — Нет. Я не могу. Это одна из самых добрых вещей, которые кто-либо, когда-либо… но я не могу. Если что-нибудь случится с ней, я никогда себе этого не прощу.
— Ты будешь все время держать ее при себе, — сказал отец Джером хрипло. — И тогда с ней ничего не случится, только если ничего не случится с тобой. А в ином случае я буду волноваться не о Божьей Книге, ты ведь понимаешь?
Чарльз проглотил комок, застрявший в горле. Его злость уже прошла, не забытая, но остановленная любовью.
— Пожалуйста, нет. Я лучше буду думать о том, что она тут, в безопасности, с вами. Это предложение — уже само по себе подарок. И я никогда этого не забуду.
— Ну, будь по-твоему, — отец Джером вздохнул. Его мутные голубые глаза изучали Чарльза сквозь толстые стекла очков в роговой оправе, которые он носил. — Как ты справляешься?
— Я не боюсь. Но я ненавижу то, что должен оставить людей, которых люблю.
Мгновение замешательства… и затем отец Джером сказал:
— Есть кое-что, о чем я хотел спросить тебя.
Эрик. Он собирается спросить об Эрике.
Но дар Чарльза подсказал ему, что отцу Джерому не нужно было спрашивать. Он давно предполагал, что тот почти наверняка все знает. Вопрос был всего лишь способом дать Чарльзу понять, что он может не бояться ответить.
— Мистер Леншерр… — теперь, когда момент настал, отец Джером, похоже, не мог подобрать слов. — Он… что ж, он — тот джентльмен, о котором идет речь, да?
— Да. Да, я говорю о нем, — Чарльз выдохнул, хотя до этого и не замечал, что задержал дыхание.
Церковная доктрина предписывала отцу Джерому немедленно начать попытки спасти Чарльза от греха. Вместо этого он просто кивнул.
— Похоже, он хороший человек.
— Лучший, — теперь, когда правда стала известна еще одному человеку — что увеличивало общее число до четырех, включая Эрика и его самого, — Чарльз почувствовал почти невероятную волну облегчения. И, вместе с этим, надежды. — Могу я попросить вас об одолжении?
— Конечно, о чем угодно.
Теперь уже он не мог подобрать слов.
— Всего несколько человек знают о нас с Эриком. Фактически, это вы и Рейвен. Если худшее случится…
Нет. Достаточно эвфемизмов и иносказаний.
— Если я умру, Эрик будет в отчаянии. В его жизни и так уже было слишком много страданий. Больше, чем может вынести любой человек. Но Рейвен будет переживать свое собственное горе, что значит, у него не будет никого, на кого можно опереться. Я имею в виду никого, кто бы знал всю правду. Только если вы не пообещаете поддержать его.
— Кончено. Я бы сделал это в любом случае, но теперь я пообещал тебе.
— Не пытайтесь говорить с ним о Боге или небесах. Он презирает это, — как можно было объяснить кого-то настолько сложного, настолько наполненного призраками, как Эрик всего в нескольких словах? Чарльз сконцентрировался на том, что Эрик, возможно, будет делать, что ему будет нужно больше всего. — Просто будьте рядом с ним. Скажите ему, что вы знаете всю правду и просто позвольте ему… злиться на весь мир. Позвольте ему злиться на вас.
Быть священником часто значило позволить тем, кто сражен горем, выплеснуть свою боль на тебя — проклятьями, слезами и даже случайными ударами. Чарльз пережил свою долю этого. Отец Джером же был ветераном, способным справиться даже с немалой яростью Эрика.
— Обязательно скажите Эрику, что это я попросил вас присмотреть за ним, хорошо? Иначе он посчитает ваше поведение навязчивым. Это также поможет ему понять, что я… был готов, — закончил Чарльз.
— Ты можешь на меня положиться, — тихо сказал отец Джером. Он положил руки на голову Чарльза в старинном жесте благословления.
***
Последний день перед отъездом был самым худшим. Маска веселого отрицания рухнула, и лицо Рейвен внезапно стало выглядеть на десять лет старше. Эрик был на взводе, метался по дому, бурчал и раздражался на все подряд. Оба, казалось, были уверены, что Джин заболела, но Чарльз знал, какой восприимчивой была его дочь. Какой чувствительной. Она постоянно плакала и была вялой не потому, что заболела, а потому, что чувствовала горе, которое ее окружало.
Он просто взял Джин на руки и не выпускал практически весь день. Пройдет очень много времени, прежде чем он снова сможет сделать это. Чарльз часами пытался запомнить все о ней, каждую мелочь — изгиб ее ушей, округлость щек, даже запах ее кожи.
Его служба во Вьетнаме продлится год. Треть жизни Джин. Когда он вернется домой, она уже изменится, и этой Джин, этой маленькой девочки в его объятиях, больше не будет.
Но все меняются. Джин в любом случае вырастет за этот год — неважно, будет он тут, чтобы увидеть это, или нет.
И все же Чарльз хотел бы видеть.
Джин боролась со сном еще час после того времени, в которое обычно засыпала, но, в конце концов, сдалась. Рейвен, которая должна была отвезти Чарльза на вокзал на рассвете, уже спала. Так что они с Эриком шли по холлу особняка только вдвоем. Когда они уже были на верхних ступенях лестницы, Эрик повернул в сторону спальни, но Чарльз поймал его руку.
— Выйдешь со мной в сад?
— … хорошо.
Чарльз улыбнулся.
— И ни одного вопроса о том, почему я хочу выйти наружу, когда там темно и холодно? Ты мне потакаешь.
— Только в этот раз.
— Я думаю, не только, — сказал Чарльз, когда они спустились вниз. — Эрик… ты очень злишься на меня?
— Злюсь? — Эрик выглядел таким уязвленным, что Чарльзу моментально стало стыдно за то, что он вообще решил озвучить свои мысли. — Чарльз, нет.
— Ты в ярости. Она разъедает тебя. Я чувствую.
— Ты и твоя интуиция… — вздохнул Эрик. — Я злюсь не на тебя. А на армию. Войну. Мысль о том, что могу потерять тебя.
«Ты не потеряешь меня», — хотел сказать Чарльз, но не сказал. Ни один из них не верил в банальности. Вместо этого он признался в том, что беспокоило его с тех пор, как он узнал о своем призывном статусе.
— Я думаю, ты злишься потому, что я отказался уехать в Канаду. Отказался уклоняться от призыва.
— Я бы хотел этого. Если ты передумал… еще не поздно.
— Ты знаешь, что я не передумал.
Эрик выдохнул, скорее смирившийся, чем разочарованный.
— Да, я знаю. Как и всегда знал о твоем сильном чувстве ответственности. Если бы не оно, мы бы никогда не встретились. Я могу быть не согласен с тобой в том, где проходят границы этой ответственности… но ты — это ты.
— Это говорит о том, что ты знал, во что ввязываешься.
— С тобой. Не с этой войной, — Эрик сделал паузу, и в этот момент Чарльз мог почувствовать вес того страха и надежды, которые давили на него. Но Эрик колебался всего мгновение, прежде чем надеть пальто и вручить Чарльзу шляпу.
Они вышли наружу. Было холодно, но, по крайней мере, ясно. Чарльз поднял взгляд на звезды. Он скучал по ним, когда жил на Манхэттене. Сейчас они были более тусклыми, чем когда они с Рейвен были детьми. Сколько лет еще пройдет, прежде чем постоянно расширяющиеся огни города полностью поглотят эти созвездия?
— Это твоя церковь, не так ли? — спросил Эрик. — Твой личный храм.
— Да, — конечно, Эрик с самого начала понял все по поводу сада.
— Ну и зачем ты привел с собой атеиста, чтобы поговорить с Богом? — Эрик мгновение колебался. — Если ты хочешь, чтобы я помолился с тобой, я сделаю это.
Чарльз был шокирован… и немного обнадежен.
— Ты сделаешь это?
— Я не разделяю твою веру, но, тем не менее, люблю ее, потому что она — часть тебя. И прямо сейчас я готов умолять кого или что угодно, чтобы ты вернулся домой целым и невредимым.