Если это случалось раньше, это может случиться снова.
Пока Чарльз сидел, оцепенело держа в руках открытку, Тони просунул голову в барак:
— Мы идем в город сегодня вечером. Ты с нами, Муньоз?
В ответ Армандо в очередной раз вырвал в ведро.
— Похоже, это значит «нет», — дружелюбно сказал Тони. — Как насчет тебя, Профессор? Когда-нибудь тебе придется перестать прятаться тут и писать письма и, наконец, немного повеселиться. Может, священник и не может по-настоящему повеселиться, но блин, ты мог бы хоть пива выпить.
— Бывший священник, — автоматически поправил его Чарльз, бессмысленно, как попугай.
— Почему бы тебе не пойти? — Армандо рухнул обратно на свою койку. — Отдохни хотя бы раз.
— Я должен остаться с тобой.
— Что еще ты собираешься мне сказать? Продолжай пить это сладко-соленое дерьмо, старайся попадать в ведро?
Чарльз помедлил.
— В основном, да.
— Не беспокойся обо мне, Профессор. Я выживу, — лицо Армандо исказила гримаса, как будто его желудок решил оспорить эту браваду. — Ты действительно хочешь сидеть тут весь вечер и наблюдать, как я блюю?
Хотя Чарльз лучше бы остался со своим пациентом, он знал, что всю ночь не сможет думать ни о чем, кроме Рейвен и Эрика. Разве что у него получится как-то отвлечь себя.
— Хорошо. Я пойду.
— Срань господня, да у нас тут настоящее чудо! — громко рассмеялся Тони.
Но эта ночь в городе не принесла утешения. Бар, в который они пошли — отвратительное место с гофрированными металлическими стенами и дощатым потолком, — был почти что борделем. Чарльз выпил кружку пива, потом еще одну, и еще, пытаясь любезно отвязаться от полураздетой молодой девушки. Пиво не заглушило ни его собственные тревоги, ни ту суматоху, которую он ощущал вокруг.
Души здесь… это точно было похоже на чистилище.
Некоторые из них упивались этой атмосферой. Банд определенно был среди них, поливая грудь девушки ликером и слизывая его. Даже некоторые проститутки были счастливы — те, которые отхватили себе молодых, привлекательных солдат или, как минимум, тех, которые могли хорошо заплатить. Но этот лихорадочный восторг был связан с совсем другим видом мыслей — холодным, бесконечным расчетом, кто, что и за сколько будет делать. Также была и печаль, как холодное студенистое дно подо всем этим беспорядком — новые девушки, которые не хотели продавать свое тело, парни, которые боялись получить триппер, но не желали упасть лицом в грязь перед своими товарищами, и устойчивая качка тошноты тех, кто выпил слишком много.
«Подождите, — мысли Чарльза были размытыми. — Может быть, это всего лишь я».
Хорошо приложившись к бутылке джина, Банд начал орать:
— Мне нужно это! И я хочу этого прямо сейчас! — он покачнулся назад, усадил себя на пол, а затем практически распластался по нему. — Ты меня слышишь? Я хочу этого прямо сейчас! Сейчас же!
Одна из женщин оседлала его, а затем раздвинула колени так, чтобы лицо Банда оказалось в ее промежности. Он принялся за работу под громкие аплодисменты.
Это стало последней каплей. Чарльз поднялся из-за стола.
— Мне нужно на воздух, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. Не удивительно, если они не заметят, что он ушел.
Когда он спускался вниз по шатким ступеням, одна из хозяек бара — пожилая женщина с макияжем в западном стиле и в темно-фиолетовом платье — поймала его за руку.
— Тебе это не нужно, да? Все эти девушки.
— Нет. Не нужно.
— Пойдем, пойдем. Я знаю, что тебе нужно, — она развернула его и подтолкнула к боковой двери в одну из спален. — Я всегда знаю. Это то, что нужно, да?
Чарльз уставился на того, кто ждал его обнаженным на кровати — мальчик, которому на вид было не больше восьми лет.
— Нет, — сказал он.
— Нет? Ты уверен?
— Я абсолютно уверен, — его голос дрожал от гнева. — Это ребенок.
— Очень симпатичный…
— Это ребенок, и вы должны немедленно одеть его и забрать из этого места! — Чарльз никогда ни на кого так не кричал, ни разу за всю свою жизнь. Но сейчас он практически рычал на мадам. — Да что с вами не так? Неужели в вас совсем нет порядочности? Как вы можете делать это с маленьким мальчиком?
Ребенок начал плакать, и мадам прогнала Чарльза из комнаты.
— Хорошо, ты его не хочешь. Убирайся.
— Вы не можете оставить его тут. Вы должны отправить его домой, — и тут Чарльз почувствовал, как что-то внутри него оборвалось, когда он осознал… это и был дом этого ребенка. А мадам — его бабушка — убаюкивала его, сознательно слепая к тому вреду, который причиняют ее действия. Она беспокоилась только о том, что этот иностранец напугал ее внука.
«Ее нужно было бы арестовать», — в ярости думал Чарльз, но он понятия не имел, как это сделать. Местные власти были внизу с девушками и вряд ли пошли бы против хозяйки этого заведения. На один сумасшедший момент он представил, как сжигает это чертово место дотла…
…возможно, сейчас он как никогда был близок к тому, чтобы действительно понять Эрика…
…но это было бесполезно. Он был бесполезен. Чарльз видел настоящее зло и не мог сделать ничего, чтобы остановить его. Он снова вспомнил тело снайпера, мертвым весом падающее с дерева.
Он кинулся прочь, на улицу, едва успев добраться до ближайшей канавы, в которую его вырвало.
Он никогда не чувствовал себя настолько бессильным. Так далеко от Бога. От слабости он хватался за дорожный указатель, пока его рвало, снова и снова.
— Ого, — Тони стоял на полпути между ним и баром. — Не думал, что ты так напился.
— Я тоже, — он, конечно, выпил достаточно, но это… это было больше похоже на то, что подкосило Армандо. — Кажется, я заболел.
— Кого угодно стошнит от того, что происходит внутри, — сказал Тони. — Я не говорю, что не люблю проводить время с дамами, но, черт возьми, нужно же где-то подвести черту, правда? И если ты, как священник, не смог с этим справиться, то, я предполагаю, ты никогда раньше не был замешан в чем-то подобном.
— Нет. Никогда.
— Надеюсь, нет. Или, может быть, именно поэтому они тебя и вышвырнули.
— Тони, я ушел по собственной свободной воле.
— Я не куплюсь на это, — круглое лицо Тони выглядело удивительно суровым в тусклом свете. — Ты не можешь посвятить жизнь служению церкви, а потом просто уйти, чтобы немного побыть с девушками. Это священное обещание. Ты не можешь просто забрать назад священное обещание!
Чарльз пытался относиться к этому с пониманием, игнорировал обвиняющие взгляды, которые Тони бросал в его сторону каждый раз, когда кто-то из них доставал четки, но теперь его терпение лопнуло.
— Лучше забрать его назад, чем нарушить. Церковь была достаточно священна для меня, чтобы покинуть ее, когда это было необходимо. Ты бы предпочел, чтобы я был лицемером? Предпочел бы, чтобы я лгал? Это то, где ты «подводишь черту», Тони? Тебе нравятся священники, которые говорят одно, а делают другое? Тогда тебе с этим не ко мне. В католической церкви осталось достаточно таких.
Несколько мгновений они оба молчали. Когда Тони заговорил, то сказал всего лишь:
— Ты позеленел.
Внутренности Чарльза скрутило, и его вырвало так сильно, что в глазах начало двоиться, и он упал на колени.
Когда позывы к рвоте прекратились, Тони осторожно положил руку Чарльза себе на плечо.
— Тебя тошнит не из-за пива. Это то же самое, что и у Армандо.
Тони удалось довести их обратно до джипа и затем до лагеря, где Чарльз мог пить ту же смесь, что и Армандо, и беспокойно дремать рядом с ним. На следующее утро ни один из пациентов не был в состоянии идти на патрулирование, так что они долгие часы просто безмолвно лежали в колышущейся жаре. Чарльз смотрел на фото Эрика и Рейвен.
Он едва ли мог видеть Джин на нем. Его сознание было уже настолько искажено.
Но в самые жаркие дневные часы, когда Чарльз чувствовал, что может просто расплыться лужей страданий и пота, он наконец подумал: «Ты должен верить».
Вот к чему все пришло: вера. Всю свою жизнь он взращивал свою веру в Бога, и даже сейчас, в самое сложное время, эта вера оставалась с ним. Разве он был неспособен иметь такую же веру в своих собратьев? Разве он не мог понять, что мадам одновременно продавала своего внука и любила его? Это сложно было понять, и он никогда не сможет смириться с этим, но он должен принять то, что это действительно так. Это парадокс, но это так.
Еще труднее — мог ли он принять то, что те, кого он любил так сильно, как Эрика и Рейвен, были людьми, а значит, могли ошибаться, могли разочаровать его, и все же верить в то, что они не сделают этого из своей доброты и любви к нему?
Если он любит их, то должен верить в них. Вера не приемлет меньшего.
Чарльз снова посмотрел на фото, глубоко вдохнул, приказал себе расслабиться и выдохнул. Затем он выпил еще немного воды и начал писать давно назревшее письмо отцу Джерому.
***
Патрулирования становились короче в последние месяцы, но теперь, когда активность вьетконговцев в их районе возобновилась, это изменилось. Первое патрулирование Чарльза после болезни длилось шесть дней. Ему снова пришлось привыкать спать сидя, опираясь на медицинский рюкзак и дерево, пока дождь барабанил по его шлему. Но это беспокоило его намного меньше, чем растущие признаки того, что американский опорный пункт в этой долине не останется без внимания слишком долго.
Люди в деревнях больше не встречались с ними взглядами. Между лианами появлялось все больше растяжек. И Чарльз начал чувствовать… что-то. Разумы — далекие, но близкие, и они становились все ближе.
Он держал это — и те теологические вопросы, которые это вновь подняло для него — в себе. Банд и без его подсказок мог сказать, что вьетконговцы готовятся к наступлению.
Когда он вошел в барак после быстрого перекуса и минутного душа, который показался ему роскошью, то обнаружил, что его ждет письмо от Эрика.
«Было бы легко сказать тебе, что я вышел из антивоенного движения, и не сказать, почему. Это было бы таким облегчением для тебя, если бы я закончил на этом. И все же… ладно, суди сам.
Я был на митинге протеста в парке «Вашингтон-сквер», где несколько мужчин сожгли свои призывные карты. Как и обычно, их освистали. Но в тот день люди, которые не могут смириться с протестом других, пошли дальше. Они начали скандировать «Сожгите лучше себя».
Это разозлило меня. Я подошел к зачинщику и спросил его, знает ли он, как пахнет горящая человеческая плоть. Он не знал. Тогда я показал свою татуировку и сообщил ему, что буду помнить этот запах всегда. Я сказал ему, что если он понятия не имеет, о чем говорит, то пусть лучше заткнется.
Странно, но никто не смог на это ничего ответить. Они разошлись.
Так что я стал героем на час. Это очень подходящая фраза. Это действительно длилось всего час. Позже наша группа планировала, что делать дальше, и один молодой человек — теперь я называю его мальчиком, хотя еще вчера он был мне ровней — начал разглагольствовать о солдатах, совершивших убийство. Я сказал ему, что много хороших людей ушло на войну против своей воли. Он должен был понимать это, учитывая, как много людей из его школы и родного города тоже должно быть ушли. Но это ничего для него не значило. Он настаивал, что любое «взаимодействие» с армией — это пособничество империализму. Что каждый солдат во Вьетнаме одинаково ответственен за все зверства, совершенные там. Я сказал ему, что мой «лучший друг» во Вьетнаме, и он ответил, что в таком случае мой лучший друг или трус, или убийца.
Лучшее, что я могу сказать о тех минутах, которые за этим последовали, это то, что меня не арестовали. И что хотя мои костяшки все в ушибах и кровоподтеках, я не сломал руки о его лицо.
Теперь я нежеланный гость. Конечно, протесты против войны во Вьетнаме состоят не только из той группы, частью которой были мы с Рейвен. Есть другие пути, чтобы высказать свое мнение, но я почувствовал себя странно неуверенным. Моя злость на твою судьбу не может найти выхода, я ничего не могу с этим поделать. Я мечусь по дому. Джин говорит, что мои «мысли все в дыму», что звучит очень точно. Рейвен иногда удается успокоить меня, утешая вином и разговорами, но этого никогда не хватает надолго.
Это письмо — то, на что я трачу свою энергию, по крайней мере, сегодня. Прости за отсутствие обещанных фантазий. Прямо сейчас я не способен создать сексуальный сценарий, достойный тебя. Но дай мне время. Ты всегда вдохновляешь меня — таким способом и многими другими. Я люблю тебя, Чарльз. Возвращайся домой, ко мне».
Чарльз промучился всю ночь, пытаясь составить ответ. К этому времени он не писал Эрику почти две недели и многое хотел сказать по поводу его ссоры во время протеста, но проблема была в том, что этого было недостаточно.
Честность направляла его все время их расставания. Но быть честным сейчас значило рассказать Эрику о своих сомнениях и подозрениях на счет чувств Рейвен.
Но как он мог написать об этих вещах так, чтобы это не прозвучало как обвинение?
Или — еще хуже — чтобы не подтолкнуть Эрика к осознанию того, что Чарльз чувствовал как неосознанную связь между ним и Рейвен. Чтобы не разворошить то, что до этого оставалось скрытым… «утешая вином и разговорами»…
«Вера», — напомнил себе Чарльз. Если он скажет Эрику правду, все будет хорошо. Он достаточно верит в Эрика, чтобы быть в этом уверенным.
И все же, нужные слова ускользали от него. В конце концов, он решил продлить эту ложь еще на несколько дней. Чарльз решил, что напишет Эрику, когда вернется со следующего патрулирования.
***
На второй день дождь начался с самого утра. Чарльз накинул тяжелое пончо и продолжил двигаться, надеясь, что их отряд доберется до вершины горы до темноты. Лучше спать, когда вода течет от тебя. Грязь хлюпала под его ботинками, а солдаты по очереди сыпали проклятьями, потому что их сигареты отсырели.
В последние светлые часы — насколько позволяло серое небо — Банд сказал:
— Начинайте подыскивать хорошее расположение.
Новые солдаты вздохнули с облегчением, обрадованные тем, что день ходьбы закончился. Ветераны, в число которых теперь входил и Чарльз, знали, что впереди их ждет сырая ночь.
И все же, кто-то был в очень хорошем настроении. Кто-то чувствовал не просто облегчение. Почти ликование.
И этих людей было несколько.
И еще был страх — неизбежный страх войны и лихорадочное возбуждение, которое предшествует готовности убивать…
Чарльз всмотрелся в окружающие их джунгли. Дождь хлестал по деревьям, сумерки сгущались, и он ничего не мог разглядеть. Это была сложная местность для схватки, но она идеально подходила для того, чтобы спрятаться.
— Капитан Банд? — позвал он.
Как только имя сорвалось с его губ, воздух взорвался звуками стрельбы.
— Сукин сын! — крикнул Армандо. Солдаты вокруг Чарльза упали на землю и схватили свои винтовки. Он как мог спрятался за небольшим возвышением и стал готовить медикаменты. Сегодня ночью у них будут пострадавшие.
Много пострадавших.
Потому что дар Чарльза сказал ему то, что остальная часть его отряда скоро поймет — они были окружены.
========== Глава 3 ==========
Несмотря на четкую церковную доктрину, Чарльз никогда, даже будучи священником, не был полностью уверен в существовании ада. Он не сомневался, что грехи должны быть наказаны, но какой цели служит наказание без возможности искупления? Если ад только карает, то его цель лишена добродетели. А если у ада нет добродетели, то как он может быть справедливым наказанием для кого бы то ни было? Его существование в таком случае — еще больший грех, чем те, за которые он должен карать.
Вместо этого Чарльз считал, что после смерти человек чувствует все то, что заставлял чувствовать других людей при жизни. Он познаёт всю любовь своей семьи и друзей, но также и боль, которую причинил людям, в полной мере переживая их страдания. Даже в худших жизнях есть радость, и даже в лучших — печаль. Но все же те, кто испытывал благодать, кто был добр и помогал другим, получают более счастливое посмертие. И он мог представить лучшие варианты для Адольфа Гитлера, чем познавать ужас собственных концентрационных лагерей и газовых камер шесть миллионов раз.
Сейчас же Чарльз был уверен, что ад воплотился на земле, и что он находится именно в нем.
Крик пронзил воздух сквозь шум стрельбы, и Чарльз пополз в сторону звука. Они были в осаде уже шесть дней. На данный момент у них было трое убитых и пятеро раненых. Боеприпасов почти не осталось, еда закончилась прошлой ночью. Все это время дождь лил, не прекращаясь ни на минуту.