Он просовывает руку под меня, целиком поднимая на кровать, при этом не прекращая терзания губ. Сердце у меня уже где-то в районе горла, он должен попробовать его, прежде чем перейти на подбородок, шею, где виднеются кровоподтеки, плечи и ключицу. Он проводит приоткрытым ртом, дотрагиваясь зубами, по моей коже. Дегустируя. Как и я пытаюсь начать дышать им. Он старается ощутить кожу на кончике зубов.
Как Джеймс ранее, он сдавливает мои груди друг к дружке. Обрушиваясь на них губами, покусывая и посасывая, покачивая ими против лица. Моя кожа покрывается мурашками под его руками. Он склоняется к одной груди, упорно пощипывая другую. Оттягивая и скручивая, без всякой пощады. В отличие от времени с Джеймсом, я ощущаю, как желание скручивает внутренности, пронзая их, просачиваясь теплом в животе и обжигая нижнюю плоть. Везде. Абсолютно везде.
Опускаясь на колени, он тянется к моей застежке. Ловко расстёгивает молнию, перехватывает пояс и обнажает меня одним резким движением. Как по мановению волшебной палочки, материал сползает на пол, разводя мои ноги.
Он проводит носом по хлопку у моей промежности, следуя за мной, отползающей по кровати. Я натыкаюсь на изголовье, он наблюдает за мной, и его губы искривляются в усмешке, прежде чем он опускает голову, настойчиво касаясь зубами возвышенности, медленно переходя от лобковой кости к клитору. Его пальцы впиваются в кожу моих бедер, широко расставляя ноги так, чтобы он мог опуститься ниже, дабы ласкать меня через влажную ткань.
Я не могу дышать, не могу говорить, не могу думать.
Подцепляя край трусиков и оттягивая их в сторону, он возобновляет свои терзания, на этот раз напрямую контактируя с плотью. Его пыл интенсивен и горяч, он поглощает меня. Мои согнутые колени дрожат, когда он ласкает меня гладким языком, проникая в открытость тела, погружаясь в складки, пробуя и дегустируя каждую, прежде чем проскальзывает в меня двумя пальцами и начинает сгибать их.
- Ты такая дико влажная. И пахнешь как чертов океан.
Я выгибаюсь от его прикосновения, от которого его электроны перешли в мое тело, заряжая все клеточки до полнейшего неистовства.
- Для кого ты такая влажная? Для Джеймса? Или меня?
Не отвечаю, лишь тянусь и сжимаю его запястье, вытесняя и вновь вводя пальцы. Трахая себя его рукой. Хочу, чтобы его рот вновь опустился на клитор. Желаю, чтобы он замолчал. И мечтаю не помнить, что Джеймс вообще существовал.
Он убирает руку от моего тела, погружая влажные пальцы мне в рот, сжимает лицо, челюсть. Глазами впивается в меня и требует:
- Кто?
Я вкушаю себя, формируя слово в ароматах собственного распутного отчаянья.
- Ты.
Он погружает пальцы глубже, словно закупоривая меня моим же вкусом, моим же голосом.
- Отчего же?
Я отталкиваю руку ото рта. И он накручивает мои волосы на кулак и тянет, раскачивая, выцеживая сквозь стиснутые зубы:
- Отчего?
- Это всегда, мать твою, был ты, идиот.
Его губы обрушиваются на меня, царапая зубами. Я вожусь с его застежкой, выдергивая бронзовые пуговицы из петель и отчаянно стягивая джинсы вниз.
Он выпрямляется, отрываясь от моего влажного, распухшего и посиневшего рта. Стаскивает штаны ровно настолько, чтобы достать член из боксеров. И рот загорается от ощущений. Большой, толстый, ненасытный. Я наклоняюсь, не касаясь его руками, встречая его так, как делала это в браке. Одно затяжное движение – и мои губы оказываются максимально близко к основанию, насколько это возможно без удушья, мышцы щек прогибаются, образуя вакуум вокруг члена, и возвращаюсь обратно, лаская языком, по длине, к головке и расщелине.
Он соленый на вкус.
Эдвард абсолютно молчалив, а на вид он как возвышающаяся надо мной неприступная башня. Но лицо его все же, как и тело, изрядно напряжено, и присутствует необузданность в глазах.
Руки его баюкают мой затылок, медленно скользя по волосам.
Сжатые его челюсти – мое единственное предупреждение. И он толкается членом по самые миндалины, мои глаза наполняются слезами, когда он отступает и толкается вновь. Его руки, запутавшиеся в волосах, удерживают меня на месте, не давая отстраниться, и я пытаюсь сжать волю в кулак, сосредоточив внимание на ветвящихся по руке вверх, напоминая внутреннюю сторону древесного листа, венах, наполненных протекающей по ним кровью, и на выпуклых от напряжения мышцах.
Но я начинаю давиться.
Четыре толчка, шесть, десять.
Опираюсь одной рукой на его бедро, чувствуя выступающую кость, сдерживаю интенсивность движений; я втискиваю пальцы, выталкивая. Помогая. Другой же сжимаю яички, и без того уже напряженные.
Он отталкивает меня. Я опрокидываюсь на подушки, тут же возвращаясь в сидячее положение. Он поднимается с колен на корточки, краснеет и, тяжело дыша, рукой сжимает член, волосы падают ему на глаза.
Прикасаюсь пальцами к своему рту, вытирая, убирая блестящую слюну с губ.
Он сжимает кулак, глядя на меня из-под густых бровей. Уголок его рта изгибается в циничной улыбке.
А затем надвигается на меня, сжимая мои бедра и переворачивая, переставляя на колени. Кладу руки на спинку кровати и отстраняюсь, оттопыривая зад. Он рычит - хрипло, одичало - когда сминает мою плоть, проскальзывая пальцами под швы трусов, а потом стаскивает их по ногам. И оставляет их скрученными на бедрах, я же раздвигаю колени так широко, насколько только позволяет белье.
Оглядываюсь через плечо и вижу его руки, раздвигающие мои ягодицы, как он проводит языком от клитора до копчика. Вытерев рот предплечьем, он становится поудобнее между моими ногами.
- Трахну тебя, - изрекает он. И входит.
Воздух совершенно оставляет меня, и я не могу захватить его вновь. Пытаюсь вспомнить, как дышать, пытаюсь осознать, что его член не настолько большой, чтобы на самом деле достать до диафрагмы, пусть даже это так сейчас и ощущается. Задыхаюсь, скручиваюсь, кожа моя стягивается, волосы выбиваются из пучка. Смутно чувствую его ноги позади себя, руки – на своей талии, что прижимают меня навстречу его толчкам. Недостаток кислорода и раскалённое добела возбуждение утягивают меня, смутно захватывают, погружая в развращенное вожделение. Могу двигать руками и делаю это, чтобы отвести их назад, схватить его задницу и погрузить глубже.
Так глубоко, что больно.
Он стонет, вес его ввергается в меня, сминает, придавливая мой живот к кровати; толчки его маниакальные, бесконтрольные, как и пламя, полыхающее внутри меня, необузданные, а обхват сдавливания мышцами его члена кажется невозможно широким. Оргазм мой набирает обороты, подступает, и я взываю к нему. Надеясь; так или иначе, но надеясь, что он сможет совладать с этим, совладать, прежде чем я разорвусь на миллионы осколков.
- Эдвард, пожалуйста.
Я едва сдерживаюсь. Извиваюсь. Прошу. Лепечу, умоляя его.
Я люблю его.
Всегда любила.
- Черт, да.
Один решающий рывок, и он замирает, прижимая меня к себе.
А затем достигает пика.
Я чувствую, как забирают частичку меня, когда он отодвигается, разворачиваясь на бок на кровати, скидывает штаны с лодыжек и ложится, тяжело дыша и рукой прикрывая глаза.
Я поворачиваюсь на спину, сосредотачиваясь на воздухе, входящим и выходящим из моего тела, стараясь успокоить дрожащие руки, подрагивающие колени, дикое сердцебиение и побороть эмоции, обжигающие горло и глаза. Скрещиваю руки на груди и дышу, жадно всасывая воздух и рвано, бесконтрольно выдыхая.
Боюсь пошевелиться. Качнуть кровать. Не хочу, чтобы он обратил свое внимание на меня. Пока - нет.
Мы, дыша, лежим.
Я решаю рискнуть, приподнимаясь, чуть смещая вес, когда он поворачивается на локте, взглядом пройдясь по моему лицу, груди, животу, по ногам – и обратно. Его рука оказывается на моем бедре, прежде чем я успеваю установить дистанцию, и он сжимает плоть.
Его пальцы и глаза осматривают меня, и в первый раз за вечер, впервые за два года, я чувствую, что он видит. На самом деле видит. Меня.
Меня, коей я была раньше.
Нас, какими мы были.
Он приподнимается на локте, все еще смотря, все еще видя.
- Твоя кожа никогда не облепляла так кости. Ты не ешь, моя Белль?
Его голос тих, лишен красок, и я отвечаю ему подобным образом:
- Ем.
Я чувствую, что он принял решение, поскольку складка на лбу сглаживается. Решение поцеловать меня, не вынесенное в пылу сражения. А принятое в ясном сознании. Лишь касание сначала, его мягкие губы против моих. Нежные, сладкие. Он проводит большим пальцем по щеке, остальными сжимая затылок.
Я дышу, прикрыв глаза, концентрируясь на ощущениях, вспоминая, какого это - всецело принадлежать этому человеку. Когда открываю их вновь, то вижу лишь боль. Его глаза открыты и сосредоточены на моем лице. Его рот проскальзывает по моему, царапая щетиной кожу, и Эдвард прячет лицо в подушку прямо рядом с моим ухом. Его рука, подоткнутая под мое тело, приподнимает меня, прижимая к себе, точно тряпичную куклу, тем временем как грудь его содрогается.
Я никогда не видела, чтобы он так плакал. Практически беззвучно, лишь сотрясаясь телом напротив меня.
- Господи, как же я тебя любил.
…
Знаю, он ушел еще до того, как я окончательно проснулась. Приподнимаюсь на одной руке, другой убирая волосы с глаз. Постель раскрыта и пуста, и хотя пахнет им, самого его нет. Здесь только я.
Но все-таки зову его:
- Эдвард?
В ответ лишь тишина.
Прислушиваюсь к ней, вспоминая. Жестокость вчерашнего вечера. Слезы. Его и мои. Отчаяние, с коим он взял меня, исчерпав горе, все также интенсивно, но не ожесточенно. Не тогда. Это было медленно, нежно, точно отблески памяти. Воспроизведённые и вновь пережитые.
Как засыпала на его груди, изнуренная, с усталостью в мышцах и эмоциями на грани. Слишком усталая, чтобы думать: а что теперь… Слишком усталая, но все еще остро ощущающая его; чувствующая, как он дышит подо мной, обвивая рукой шею и запутываясь ею в волосах.
Я не спала так с тех пор, как…
Долгое время.
Я ставлю ноги, которые чрезмерно чувствительно реагируют на холодный пол. Одежда моя раскидана по комнате, уныло и жалко, каждая лежит в отдельности друг от друга, тем самым напоминая мне, каким образом была отброшена.
Собираю ее, мешкая немного то тут, то нам, а затем, замечая себя в зеркале, растянувшемся от потолка до пола, окончательно замираю. По левой стороне шеи – куча фиолетовых синяков там, где он покусывал меня; с плечами ситуация та же. Поворачиваюсь, отчего шея гудит, поскольку я выворачиваюсь так, чтобы разглядеть себя вдоль по спине. Отпечатки пальцев и засосы.
Не беспокоюсь о лифчике. От одного взгляда на него – больно.
Натягиваю футболку, вздрагиваю и замираю.
- Нет.
На полке…
Нет, нет, нет, нет.
Небольшая стопка бумаг. Тянусь к ним, руки трясутся.
- Нет.
Я опускаюсь на пол, подминая под себя ноги, отчаянно рыдая в груду бумаг по бракоразводному процессу, где напротив каждого крестика стоит его подпись.
…
Он уехал из Вегаса. Знаю это, благодаря гребаному фейсбуку. У него тур. Знаю, потому что на «ЭдвардКаллен» точка «com» размещен список крупнейших городов США наряду с европейскими центрами.
Я подписываю документы. На это у меня уходит неделя и две бутылки водки Popov. И потом я отправляю их по почте. Сейчас я разведена. Может, пока не совсем официально; возможно, пока у меня на руках нет окончательного уведомления. Но это детали.
Я чувствую себя несколько голой без своего ожерелья. Я все утро искала его, с моим кольцом и его, но так и не нашла.
Проходят дни, а фото пробивают свой путь в моей жизни. Тусклые, темные клубы и бары, заполоненные людьми, и Эдвард, сидящий на малой сцене на своем высоком табурете, где рядом теснится его группа. Мне доставляют удовольствие мысли о том, что он выглядит столь же изнуренным, сколь я себя чувствую. Но это не так. Он выглядит как и всегда.
И я такая же, как и всегда.
Несчастная.
И вот однажды, после того как мой завтрак из остатков пирога из кафе казино подступает к горлу, я понимаю, смотря в зеркало и подсчитывая. Я выгляжу не несчастной. Я выгляжу беременной.
Леди в Уолгринсе [3] считает также, потому как она не сводит взгляда с моего Clear Blue Easy [4] и сообщает мне, что тут и так все ясно. Она поздравляет меня. Точно у меня это все по плану. Точно я сгораю от нетерпения увидеть знак «плюс» после того, как пописаю на палочку, кою она протягивает мне.
А что я?
Я думаю об этом, идя к своей дерьмовой квартирке. Я всегда знала… не думала, не гадала, знала. То, что стану посредственной мамой. Моя собственная мать не обременяла себя родительскими обязанностями.
Я не вижу улицы, по которой иду; лестницы, ведущей на мой этаж; двери; ключа; кухни и даже туалета. Я просто вижу тонкую белую палочку, кою держу под струей мочи, гадая, что же я получу, как игрок, впервые севший за автомат. Все семерки? Или дьявольскую ухмылку?
Кто же выиграет?
И как только проявляется знак «плюс», я понимаю. Победа на моей стороне.
- Правда?
Думаю, да.
…
«Завтра» наступает сегодня. Я спускаюсь в Департамент здравоохранения и социальной поддержки и подаю заявку на программу бесплатной медицинской помощи малообеспеченным. Покупаю нормальные продукты. Такие как молоко. И брокколи, и соус для пасты. А еще витамины. Я пишу вступительный экзамен на программу технической ветеринарии в JC.
Отказываюсь от интернет-услуг. Это – единственный способ двигаться дальше.
Каждый месяц кладу пятьдесят долларов в банку, что стоит на кухонном столе, туда же идут вечерние чаевые. Не считаю их. А просто продолжаю кидать пятаки, единицы, а иногда и десятки с двадцатками в банку. Когда я надеваю свои первые штаны для беременных, банка у меня уже большая. Мне нравится видеть ее, заполненную деньгами. Моими деньгами. Не Эдварда. Его – лежат просто у меня в ящике, в первоначальном конверте. Не хочу даже смотреть на них.
Люблю мечтать о шопинге, во время которого покупаю люльку, одеялко, ползунки. Дамочка на моем курсе будущих мам говорит, что нужна будет еще вещица - подушка для кормления. Добавляю и ее в свой список.
Теперь я веду их. И ставлю галочки.
Кроме одной.
Напротив «Рассказать Эдварду».
Это – моя дилемма. Иногда я думаю, что у него есть право знать. В другие моменты мне кажется, что будет лучше, если он останется в неведении.
Порой я кажусь себе лгуньей, а порой мне кажется, что это просто защитная реакция.
Я уже скрывала от него правду раньше.
Кроме философских стенаний, есть практическая проблема – каким чертовым образом мне сделать это? Я оказываюсь в библиотеке, прерываю свое обучение, вперившись взглядом в письмо, в котором в строке «кому» стоит адрес Эдварда. Сердце колотится как сумасшедшее, и я потею. И говорю себе, что это не идет во благо маленькому мистеру.
Раньше он придавал мне храбрости. Господи, это было так давно.
Закрываю вкладку и возвращаюсь к тому, как понять, что животное обезвожено.
Шаг за шагом я превращаю часть своей небольшой студии в детскую.
Благодаря секонд-хэндам и гаражным распродажам я покупаю столик для пеленания, люльку и автокресло, хотя у меня и машины-то нет. В Цезаре меня снимают с этажа казино и переводят на должность официантки в баре. Не шибко там легче для меня, но несколько приемлемее, думаю, для них. Денег там выходит меньше, но ненамного. Моя банка все еще пополняется.
В первые часы после полуночи, когда я возвращаюсь домой, у меня все так ноет, что я не могу более удерживать себя в вертикальном положении. Я прислоняюсь к горе подушек и разговариваю с маленьким мистером. Он потягивается, стукает ножкой и делает кульбиты под моими руками.
Я думаю о собственном отце. Думаю об Эдварде. Достаю телефон и пытаюсь написать ему. А вместо этого кладу телефон на живот.
Он сказал, что никогда больше не желает меня слышать.
И я просто не знаю, что делать с этим.