В двадцать семь лет Эффи Бряк лишается работы стилиста Седьмого Дистрикта. Она продержалась на этом месте всего два года, видела смерть троих трибутов. И устала придумывать костюмы, связанные с деревьями.
Своим друзьям она говорит, что это не понижение в должности — сопровождающий для Двенадцатого и стилист для Седьмого стоят на одной ступеньке, и вообще трудно сказать, какой из этих Дистриктов лучше. О Спарке она не говорит ни слова. О Спарке с его серебряными волосами и глазами, красивом, как картинка сопровождающем Седьмого Дистрикта. Он всегда был с ней рядом, первым видел ее работы, и он предпочел добиться ее увольнения вместо того, чтобы просто расстаться.
Это больно.
Впрочем, Эффи уверена, что из нее выйдет замечательный сопровождающий.
Она даже не задумывается о необходимости какой-то дополнительной подготовки. Один Дистрикт или другой, какая разница? Отличаются только костюмы. Все трибуты — просто дети, которые прекрасно знают, что происходит, и их семьи все равно спрашивают себя, за какие проступки им это наказание, почему именно их детей забирают на Игры.
Эффи старается не думать обо всем этом слишком много.
Она нужна для того, чтобы сделать пребывание трибутов в Капитолии как можно более приятным. Это у нее получается, это несложно, Капитолий ведь полон красивых, веселых, довольных людей.
*
Встреча с Хеймитчем немного рассеивает ее уверенность в собственных силах. Конечно, Эффи его знает. Ей было тринадцать, когда он победил. «Сероглазый бродячий пес», как называли его подруги Эффи. Он был достаточно красивым и обаятельным, чтобы они все сходили по нему с ума.
Но в Деревне Победителей Двенадцатого Дистрикта Эффи встречает совсем другого человека. Глаза Хеймитча по-прежнему серые — не подкрашенные капитолийским серебром, но все же красивого цвета — только теперь они смотрят иначе. Взгляд у Хеймитча мертвый, темный, Эффи он не нравится. Временами Хеймитч двигается по-прежнему плавно, но его руки трясутся. Бутылка болтается, едва удерживаемая двумя пальцами.
Сейчас он выглядит гораздо опаснее, чем прежде.
Эффи сжимает губы, и ей вдруг кажется, что она вся как у него на ладони.
— Эффи Бряк, приятно познакомиться, — воркует она. Он смотрит на протянутую ею руку, точно оценивая — кружевные митенки, желтый маникюр по последней моде — и хмурится. Эффи опускает руку.
— А куда ты дела предыдущую девушку? — спрашивает Хеймитч и, покачиваясь на каблуках, отпивает из бутылки.
— О, Бланш теперь сопровождающий Десятого Дистрикта. Она всегда любила животных.
— Значит, сбежала, — Хеймтч усмехается. — Повезло ей.
Его голос полон горечи, и Эффи не может понять, почему. Он же победитель. У него есть все, он живет не хуже капитолийцев. Хлопнув в ладоши, она улыбается — не слишком широко, чтобы не повредить макияж, но достаточно, чтобы Хеймитч понял: она его друг.
Эффи осторожна со своими улыбками.
— Ну что ж, я жду не дождусь встречи с трибутами.
— Зачем? Видел одного мертвого ребенка — значит, видел их всех, — Хеймитч пожимает плечами.
Эффи моргает, открывает рот, чтобы ответить, потом, передумав, снова закрывает его, сжимая губы как можно плотнее. Она стискивает кулаки, осторожно, чтобы не зацепиться ногтем за кружево, и уклончиво кивает.
— Все это очень интересно, — говорит она, наконец, оглядываясь по сторонам. — У вас прекрасный дом.
— Он не мой. Мой для тебя не был бы достаточно презентабельным.
— О. Все равно он прекрасный.
Она разглаживает складки на ярко раскрашенном платье — из-за дыма и грязи Двенадцатого Дистрикта все цвета подернулись серым и коричневым. Эффи даже не думала, что такое произойдет.
Хеймитч молча смотрит на нее, как будто что-то высматривает, пытается найти, и она уверена: он ничего не найдет. И вряд ли ему интересны прежние цвета платья.
Обо всем этом тоже лучше не задумываться.
— С любезностями покончено? — спрашивает Хеймитч.
Эффи хмыкает в ответ, по-прежнему улыбаясь, а Хеймитч смеется, залпом допивает оставшееся в бутылке спиртное и резким движением кидает ее в стену. Мелкие осколки разлетаются по полу, и этого Эффи достаточно, чтобы сбежать.
Сбежать к миротворцам, к площади, к Жатве.
На сцене Хеймитч молча сидит в кресле, на полу рядом с ним стоит бутылка. Эффи — примадонна этого шоу, она стоит прямо, непринужденно улыбаясь. Она репетировала каждый день и должна выступить идеально.
— Добро пожаловать, — говорит она в микрофон.
Трибутов зовут Том и Календула. И они всего лишь первые из многих.
*
После четырех лет и восьми погибших детей Эффи больше не заплетает свои осветленные добела волосы в замысловатые косички. Она видела слишком много девушек, косички которых кровь окрасила в алый. Девушек, которых она знала. Теперь Эффи носит парики с мелким кудрями, окрашенными в розовый или зеленый, или золотой, ничего даже примерно похожего на аккуратно заплетенные косички. Хеймитч замечает это, он все замечает — но не говорит ни слова.
Эффи запоминает каждое имя. Перед сном она шепчет их вслух, тайком ото всех — это ее секрет. Никто не должен их помнить, их смерти — покаяние и наказание для Дистрикта.
*
Семь лет. Эффи держится в сопровождении Двенадцатого Дистрикта дольше, чем кто бы то ни было еще. Она постоянно напоминает себе, что никому не нужны самоубийства среди трибутов. Особенно самоубийства, в которых им помогли или к которым принудили. Опасно думать о таких вещах, и Эффи отгоняет их одним взмахом золотых ресниц.
Хеймитчу становится хуже: остатки былой грациозности исчезают, он все чаще спотыкается при ходьбе, орет на трибутов (даже до того, как успевает напиться; Эффи замечает это, но не говорит ни слова), он тратит на каждого из них не больше минуты и игнорирует их все оставшееся время. Трибуты отправляются на Игры, зная, что умрут: выигрыш Хеймитча был всего лишь счастливой случайностью, а они погибли бы даже если бы он им помогал.
Иногда Хеймитч — очаровательный, смешной, он подхватывает Эффи и кружит ее как в танце. Иногда он резкий, жестокий и плюет на ее платья.
Эффи проводит с ним рядом всего по два месяца в год, но ей кажется, что его взгляд и голос остаются с ней рядом до следующей встречи.
*
Девять лет. Эффи впервые целует Хеймитча, прямо перед Жатвой.
Он выглядит усталым, измотанным, он пьян, и Эффи понимает, что у поцелуя будет ужасный вкус, но все равно хочет узнать, каково это будет, а Хеймитч делает вид, что ему все равно. Он тратит все эмоции на то, чтобы изображать равнодушие перед трибутами, его руки как всегда трясутся. Эффи думает, что они смогли подружиться. А еще она уверена: они смогут стать друг к другу ближе — даже когда Хеймитч говорит, что ненавидит ее, и по его глазам Эффи видит, что это правда.
Они сидят за кулисами, рядом друг с другом, дожидаясь гимна, чтобы выйти на сцену. Хеймитч прислоняется к стене, стиснув кулаки, чуть покачивается. Он смотрит на Эффи, слегка улыбается, и это все, что ей нужно. Она придвигается к нему ближе, впивается пальцами в его воротник, приподнимает голову и целует Хеймитча. По-настоящему, искренне, нежно. Он вздрагивает, как будто она его ударила, и чуть не падает, а потом перехватывает руки Эффи, кричит на нее, ругается, отталкивает так, что она спотыкается и падает. Она ударяется об пол, и ей требуется немало сил, чтобы не заплакать, а Хеймитч смотрит на нее диким, страшным взглядом.
А потом начинает играть гимн.
По крайней мере, теперь Эффи знает, каков Хеймитч на вкус: пот и алкоголь, ничего особенного.
В тот год Хеймитч избегает ее. Трибуты снова погибают — Дэми и Роуз, семнадцать и двенадцать лет. Эффи добавляет их имена в свой список. Она разговаривает с Хеймитчем так, будто ничего не произошло, но он постоянно зол на нее. Эффи не понимает, что могло его так рассердить — это же был просто поцелуй.
*
Десять лет, двадцать убитых детей. И Хеймитч снова говорит ей:
— То, что ты тогда сделала — это было глупо, знаешь ли. За дверью стояли миротворцы.
Они ужинают в вагоне поезда, трибуты (Джеймс и Дара, обоим по тринадцать лет) спят. Эффи сразу же понимает, о чем он говорит.
— Причем тут миротворцы?
— Ты не настолько глупа, — он ухмыляется. — Ты знала, что делаешь, и знала, чем это может закончиться. Победители — отличные шлюхи, но ты мне даже не заплатила.
Все совсем не так. Она не собиралась развлекаться с симпатичным победителем — хотя, в сущности, это ее право. Все в Капитолии так делают.
— Нет, — тихо говорит Эффи. — Нет, я вовсе не это имела в виду.
— Не важно. Это было рискованно.
— Не думаю, — отвечает она и сама удивляется тому, как отчаянно это звучит. — Мне просто хотелось тебя поцеловать. Ты мне нравишься, ты мне улыбнулся, вот и все. Не надо думать, что я просто решила тебя снять. Я знаю тебя долгое время, мы оба виновны в смерти всех этих детей. И ты мне улыбнулся.
На глазах у нее проступают слезы, Эффи не понимает, почему, только знает, что это убьет ее макияж. Она резко вскакивает с места, теряет равновесие, сбивая со стола свой бокал вина, и тот, упав на пол, разлетается на тысячу осколков, безвозвратно портя ковер. От неожиданности Эффи вскрикивает.
Хеймитч тут же поднимается и загоняет осколки ногой под стол.
— Спокойнее, Эфф, это же просто стекло, — он выглядит встревоженным, как будто ожидал чего-то гораздо хуже, чем пятно на ковре и несколько порезов.
— Это было мило, — говорит она, косясь на него сквозь слезы.
— Пойдем, я отведу тебя в твою комнату, — тихо отвечает Хеймитч.
Из-за всего это Эффи, наконец, начинает плакать. Хеймитч помогает ей подняться, берет ее под локоть, и она опирается на него, хотя тот сам нетвердо стоит на ногах. Он такой теплый, он совсем рядом, а Эффи все никак не может перестать плакать. Он отводит Эффи в ее комнату и стоит у порога, пока та, шмыгая носом, вытирает слезы, размазывая по лицу алую и белую краску.
— Я, наверное, выгляжу ужасно, — всхлипывает она.
— Стало лучше, чем было, — отвечает Хеймитч. Эффи прекрасно понимает, что он врет; все ее накладные ресницы отвалились. — Знаешь, тебе стоит следить за тем, что произносишь вслух. Особенно здесь.
— Я произношу вслух их имена. Каждый вечер. Я помню их всех.
— Я тоже, милая, я тоже, — бормочет он и уходит прежде, чем Эффи успевает отреагировать на эти слова.
На следующий день он снова становится злым, напивается еще до того, как Эффи просыпается. Его взгляд мрачнее смерти. А Эффи становится слишком яркой: теперь ее волосы отливают металлом, а губы и веки она красит в холодный оттенок голубого. Эффи понимает, что она выглядит похожей на труп, но она всегда может сказать, что это такой стиль. Хеймитч то снова не обращает внимания на трибутов, то бросается на них, потом бросается на Эффи, и она отвечает ему тем же.
*
После того, как трибуты погибают и Игры заканчиваются, Эффи с головой окунается в водоворот Капитолия. Ей тридцать семь, многовато для клубов и яркого света, но бары всегда открыты, а Эффи знает, как себя подать; она одевается в сверкающе-белые платья, идеально подходящие к новому цвету волос. Она трахается с мужчинами, покупающими ей выпивку — с теми, у кого серые глаза и едва уловимая улыбка.
В Двенадцатом Дистрикте Хеймитч гадает, какого цвета на самом деле ее волосы, и напивается до такой степени, что не может даже дрочить.
*
Одиннадцать лет. Они получают Китнисс и Пита, обоим по шестнадцать. Китнисс рвется в бой, Пит просто хочет выжить, а еще он влюблен, и Хеймитч решает, что они заслуживают внимания. Эффи не понимает, что в них такого особенного, но она рада любой помощи от Хеймитча, особенно после того, как Китнисс портит стол. Когда Китнисс получает одиннадцать баллов от устроителей Игр, Хеймитч подхватывает Эффи на руки, поднимает ее в воздух, а она начинает визжать и не останавливается даже после того, как он снова ставит ее на пол.
Их трибуты этого года — несчастные влюбленные, все об этом говорят после интервью Пита. Китнисс сердится, но Эффи уговаривает Хеймитча попробовать разыграть эту карту; такие драмы Капитолий любит, спонсоры точно обратят внимание на романтичную и грустную историю любви.
Ночью — последней ночью перед отправкой трибутов на арену — Хеймитч приходит в комнату Эффи. Он пьян, его глаза горят, и когда он наваливается на Эффи, она жалеет, что на ней нет доспехов из шелка и маски яркого макияжа.
— Твои волосы, — говорит он, и у Эффи перехватывает дыхание, она не может даже улыбнуться. Ее волосы выглядят слишком яркими, даже она сама иногда не может не думать о крови, глядя на них. — Они такие красные.
— Клубничные, — машинально уточняет Эффи. Хеймитч придвигается к ней ближе, обнимает за плечи и улыбается. — Я не уверена, что…
— Разве? — спрашивает он. Его рука скользит по ее горлу, большой палец гладит ключицу, вторая рука легко сжимает ладонь Эффи. У него теплые руки, но Эффи все равно вздрагивает, вздыхает так громко, что это похоже на стон. Хеймитч смеется.
А потом в нем не остается уже ни капли романтичной нежности. Он груб, он впечатывает свои пальцы в ее спину и бедра, оставляя синяки. Она жестока, она впивается зубами в его грудь, шею, запястья. Кончая, Хеймитч кусает ее язык до крови — и Эффи едва не плачет от боли, когда кончает сама. И потом сразу отправляется в ванную. Когда она возвращается, Хеймитч уже нет, и Эффи этому рада. Она мурлычет под нос какую-то мелодию, поправляя постель, и кусает губы, чтобы снова почувствовать вкус крови.
Завтра начинаются Голодные Игры.
Хеймитч что-то шепчет Китнисс на ухо, прежде чем она уходит. Эффи плотно стискивает губы, поправляя воротник. Они оба похожи на лесной пожар: и Хеймитч, и Китнисс. Эффи не удивится, если Китнисс растерзает на куски всю арену, и тогда Двенадцатый Дистрикт получит победителя, впервые после двадцати четырех лет ожидания и сорока восьми трупов. Конечно, Пита очень жаль, Эффи надеется, что Китнисс не придется его убивать.
*
Эффи всегда молча смотрит начало Голодных Игр. Когда твои трибуты год за годом гибнут в бойне у Рога Изобилия, тебе остается только одно — сидеть тихо и смотреть внимательно. Еще один секрет Эффи: после того, как ее трибуты погибают, она отправляется в свою квартиру и ложится спать. Она почти не поднимается с кровати, пока Игры не заканчиваются.
Поняв, что и Китнисс, и Пит пережили резню в самом начале (одиннадцать детей погибло за четыре часа), Эффи остается у телевизора, сидит неподвижно, внимательно ловя каждый кадр. Хеймитч сидит рядом с ней, и его взгляд прожигает экран.
Вместе они привлекают спонсоров, чтобы поддержать Китнисс (она опровергает все первоначальные прогнозы, и ставки на ее победу растут), Питу приходится выживать самостоятельно. Хеймитч выбирает рациональный подход: он объясняет каждому, почему Китнисс победит, он старательно подбирает слова и добродушно кивает всем, кто вспоминает его собственную победу — даже тем, кого хотел бы разорвать в клочья. Эффи заигрывает со всеми, улыбается так широко, что макияж безвозвратно портится.
Когда один из спонсоров опускает руку ей на талию, а потом медленно начинает сдвигать руку выше и выше, Хеймитч уводит Эффи прочь.
Они отлично работают вместе: Хеймитч знает, что нужно отправить на арену, а Эффи помогает ему это получить.
*
Они не трахаются больше, не целуются, почти не прикасаются друг к другу.
Когда погибает Рута, Хеймитч точно замирает, его лицо становится мертвым, лишенным эмоций. Эффи вспоминает Мейсили Донер и, придвинувшись ближе, стискивает запястье Хеймитча пальцами.
— Это было глупо, — говорит Хеймитч, глядя на цветы, оставленные Китнисс у трупа.
— А по-моему — красиво и очень храбро.
— Ее накажут за эту храбрость.
*
Потом Хеймитчу приходит в голову мысль о двух победителях из одного Дистрикта, а Эффи помогает ему как может. Она надевает свою лучшую улыбку и заигрывает с Сенекой Крейном так старательно, что тот попадает в руки Хеймитча абсолютно оглушенным и сбитым с толку. Тому остается только изложить свою идею.