Когда изрядно выпили, вдруг поднялась Тамарка и приказала всем: «Все, хватит пить! Давайте растрясемся! А то накачаетесь опять, как тогда, на яхте, на Клязьминском…капитан, давай, заводи музыку!»
– Помолчи, боцман, – попробовал протестовать кто-то из гостей – мы еще посидим, а ты сама танцуй.
– Это кто боцман?! Я – боцман? Ты, вообще, юнга сопливый, помалкивай. Это вот он боцман – она ткнула пальцем в Савву.
– Ишь, какая царица Тамара нашлась! – огрызнулся тот.
– Да, представь, царица! А на яхте я старпом! Капитан сегодня именинник, так что командую парадом я! Заводи – танцуем.
Как только Дима завел музыку, Тамара подошла к столу и поманила меня пальцем (я сидел у стены, посередине стола): «Ну-ка, юноша, вставайте, станцуем»
Я нехотя поднялся и стал выбираться из-за стола. Мужики глядели на меня сочувственно: Тамара была одета вызывающе, короткая юбка, толстые как у молодого слоненка ножки с мощными коленками. Она отвела меня подальше от стола, взяла меня за плечо, я ее за талию и мы начали…
– Сколько вам лет, юноша? – спросила она без всякого стеснения.
– Сорок два.
– О, в самом соку мужчина! Почему раньше не появлялись у нас, на наших сходках?
– Да, я… мы с Олегом познакомились совсем недавно – я смутился.
– Ну, ничего! У нас тут весело! – сказала она и добавила через минуту – А можно устроить и тихую встречу. Где-нибудь в кафе вечерочком, выпить, поболтать, потом придумаем еще что-нибудь…
Я был ошарашен таким натиском и не сразу нашелся с ответом.
– Да, я знаете ли, не против, вот только боюсь, что у моей жены на этот счет совсем другое мнение.
– Да, ну? Га-га-га! – она громко, развязно расхохоталась. Олег внимательно посмотрел на нас и погрозил ей пальцем: « Не приставай к человеку!»
– Да, не съем я его, не съем!… ну, ладно, я вас сегодня помилую! На вашу жену мне наплевать, но я сегодня добрая. И великодушная, как царица. Царица Тамара! Гуляйте на свободе… пока…
Когда перестал звучать очередной бравый и быстрый трек, я попросил: «Дима, а нет чего-нибудь по спокойнее». – «Да, есть… вот этот диск, тут хиты 80-х, и то, что раньше. Все лучшие хиты!»
Я сразу же подошел к Лене, встал у ее стула и попросил , а глазами умолял: «Давайте потанцуем немножко». Она молча встала, вышла из за стола, прошла со мной в свободный угол комнаты. Я осторожно привлек ее к себе – ее рука легла мне на плечо, но голову она так и не подняла, на меня не смотрела. Мы медленно двигались с ней – я все пытался поймать ее взгляд, но безуспешно. Когда мелодия кончилась, она хотела было пойти на свое место, но тут поплыли звуки – такие прекрасные, печальные, нежные – это был «Маленький цветок». – «Лена, давайте еще потанцуем, такая прекрасная музыка» − «Правда, вам тоже нравится?» − «Да, разве эта музыка может не нравится?» − «И я ее люблю больше всего!» − наконец-то она посмотрела на меня. И мы поплыли с ней, согласно, как одно послушное музыке тело. И, словно это было какое-то колдовство, наваждение, все пропало вокруг: стол, стулья, мешавшие нам, лица, голоса, вся эта комната с нелепо цветущими на светло фиолетовых обоях темно синими цветами. Исчезло все, кроме этой томительно щемящей музыки и ее глаз, затаенной тихой грусти в них, в самой глубине. Потом мы танцевали еще какой-то медленный фокстрот, и еще один, я просил ее еще потанцевать – мне так не хотелось прерывать волшебство нашей близости…
Вдруг я заметил, что она смотрит куда-то. Я тоже посмотрел туда, по направлению ее взгляда. Дима беспокойно взглянул на нас один раз, потом другой. Она сразу заторопилась домой.
– Вся, хватит, мне пора уходить.
– Но почему, еще совсем не поздно.
– Нет, нет! Скоро придет Женька, мне надо его кормить.
– Но, Лена…
– Нет, нет, не спорьте!
– Ну, может быть, я провожу вас?
– Нет – отрезала она – тут рядом, недалеко. Когда сносили наш старый дом на Цветном бульваре, нам всем дали квартиры здесь в Ясеневе. Нет, нет, не надо меня провожать!
Она быстро собралась, брат вышел с ней в прихожую. Я неотрывно следил за ней и вспыхнул, когда увидел, что у самой входной двери, она обернулась, взглянула на меня, тоже вспыхнула…
Проводив Лену, Дима отправился на кухню покурить у открытого окна. Я пошел к нему: мне хотелось узнать о ней все, все подробности ее жизни.
– А почему Лена не катается на лыжах? – спросил я его.
– Она каталась раньше с Виктором, мужем ее. А как он умер, так перестала, никак не могу ее вытащить.
– Он умер? Давно?
– Года два назад. Так глупо…
– Почему? Что с ним было?
– Да… – он махнул рукой. – такой был крепкий мужик, такой высокий с усами – как казак! Целый год ее обхаживал, а она – никак. Такая упрямая! «Дим,» − говорит – «мне не такой нужен…» − «А какой?». Сама не знала, чего ей нужно. Ну, потом, наконец, уломали ее. Свадьбу гуляли у нас на даче – там у нас два участка рядом. Пришлось ставить палатки для наших ребят: в доме все не поместились. Так здорово нагулялись… я в понедельник в институт не попал. Такая лихая свадьба была… ну, вот! Потом у них Женька родился. Такой вредный засранец! Сейчас у меня учится на четвертом факультете.
– Это же «электроника и вычислительная техника». Там за пищевым институтом?
– Ну, да!
– Так я его тоже кончал!
– Молоток! Наши кадры везде – и на земле и в космосе!
– А что же Лена?
– Лена… Ленка-то жива, хотя тоже не все в порядке. А вот Витька… ну, короче, умер он, глупо так умер.
– А что с ним – сердце?
– Да сердце то, сердце – только не так как у людей.
– Как это?
– Он, вообще, крепкий мужик был. И на даче все делал и Ленке помогал. Поддавали мы с ним крепко. А потом стал что-то задыхаться при нагрузке, на щеках какой-то нездоровый румянец. Стали сердце обследовать, говорят клапан какой-то не в порядке, надо заменить. Поставить искусственный. Мы все сделали! Узнали что и как, нашли блат в Бакулевском центре, деньги собрали на операцию. А он – ни в какую! Ну, такой упертый! Кто только не уговаривал, как Ленка его просила… И, главное, смелый был мужик! Казацкая кровь! Мог за себя постоять. Раз дрался сразу с тремя пьяными отморозками, они к Ленке приставали. А тут – ни в какую! Ну, в общем, − Дима безнадежно махнул рукой – Ленка мне звонит в воскресенье. Они тут рядом живут, на Паустовского. Плачет, говорить не может. «Олег, иди сюда скорей, тут…» − и не может сказать. Я кричу: «Что такое? Витька?» Она еле выдавила из себя: «Да». Я приехал, она открыла, прохожу в большую комнату, а он… вот так лежит у самого дивана. То ли не дошел, то ли присел – тут его и прихватило. Стали его вдвоем втаскивать, а он еще теплый, представляешь?
Олег опять махнул рукой.
– А Лена что же? Замуж больше не вышла? Она такая красивая…
– Нет! Никого, говорит, не хочу и ничего не хочу! Надо, чтобы Женька институт закончил, ты уж его не бросай. Помоги! А там видно будет. Так и живет два года, а теперь и ее прихватило.
– А что такое? Что-то серьезное?
– Да уж. Серьезней не бывает! Но она у меня такая крепкая – все терпит, молчит. Не жалуется. Она никогда не жалуется… хотя после того, как она меня спасла, ей бывает очень хреново, очень!
– А что же с ней?!
– Ничего больше не скажу! Она не велела!
Все остальное, все последующие события этого вечера я вспоминаю с трудом. Они кажутся смутными, неясными, как зыбкий, тягучий сон. Мы еще пили за столом. Потом Дима просил меня поиграть на гитаре ( я принес ее с собой). И я пел, долго пел. Сначала разухабистые цыганские песни, «конфетки-бараночки». Потом стал петь Окуджаву, Визбора – любимые бардовские песни. Вдруг Дима попросил меня: «Слушай, спой Есенина, мою любимую: «Устал я жить в родном краю». И я набрал голос, распелся и стал петь так самозабвенно, надрывно, как давно уже не пел. Тамарка вдруг воскликнула: «Вот, черт, даже слезу прошибло!». – «Да, с тебя что смех, что слезы – все вмиг слезает – со смешочком встрял Савва. – «А ты Сявка помалкивай! Чего ты понимаешь, в наших бабьих слезах?» − накинулась на него Тамарка – «чего ты понимаешь в этой музыке… помалкивай у меня, салага, а то якорь заставлю точить!»
А я пел еще и еще, так же вдохновенно и сильно, пока мне не позвонила жена: «Ты что там ночевать собрался? Давай вали домой, мне надо ногу натирать!».
Я шел домой неуверенно, покачивался. Метро уже закрылось, пришлось идти пешком по Севастопольскому проспекту. Луна, яркая луна светила мне всю дорогу. Она плыла над изломанной линией крыш в радужном ореоле. Иногда ее словно веко, прикрывала проплывающая туча, но потом она снова появлялась. Она неотрывно следила за мной.
Все последующие дни я был как в тумане: не мог избавиться от колдовского наваждения того вечера. Все стояло передо мной ее лицо, все звучала томительно и грустно эта мелодия и мы уплывали с ней под эту музыку далеко, далеко – в какую-то неведомую, прекрасную страну. Я жил как в бреду, какой-то отстраненной от реальности жизнью. Я стал невнимательным, рассеянным, порой не понимал происходящего. Однажды жена не выдержала:
– Что-то ты совсем сдурел в последнее время.
– А что такое?
– ты что сейчас сказал?
– А что? Что я сказал?
– Я тебя попросила в магазин сходить, купить подсолнечное масло, оно кончилось. А ты что сказал?
– А что я сказал?
– Вот именно, не помнишь ничего! Сказал: «сейчас закрою».
– А я думал, ты просила закрыть окно.
– Ты думал. Совсем на стихах своих помешался, только о них и думаешь.
– Ну, ладно тебе!
– Чего ладно? Что с тобой? Что-нибудь на работе?
– Ничего! Не твое дело!
– Что-то ты разговорился в последнее время! Смотри, доиграешься у меня!
Что-то надо было делать со всем этим. Я пытался не думать о ней, забыть все. Но чем больше я старался забыть ее, тем чаще мне вспоминалось ее лицо, тем чаще я думал о ней. Все теперь напоминало мне о ней, о том вечере. Стоявшая у моей кровати гитара в черном чехле, мелькнувший в метро взгляд девичьих голубых глаз, случайно услышанная мелодия – такая же плавная, красивая и печальная.
Кончилось все бессонницей. Я ложился в кровать, но вместо того, чтобы сразу, как обычно, заснуть, начинал вертеться с боку на бок и – через час опять в голове роились те же мысли и ее образ. Нечего было и думать о сне. Порой у меня перехватывало дыхание и сжималось сердце, когда я сильно распалял себя несбыточными мечтами. Мне казалось тогда, что если я не увижу ее вот сейчас, в это мгновение – я умру, у меня разорвется сердце от невыносимой тоски!
Через несколько дней пришло осознание. Я понял, что если я не выйду из этого состояния – я свихнусь, заболею тяжким недугом, пропаду. Надо было, во что бы то ни стало, отвлечься от этих неотвязных мыслей, которые измучили меня.
На следующее утро я пошел покататься на лыжах в наш битцевский лес. День был морозный, солнечный, ясный. Крохотные снежинки витали в воздухе, посверкивая на солнце. Они казались солнечной пылью, сдуваемой со светила каким-то неведомым галактическим ветром – золотые солнечные пылинки. Я быстро шел по лыжне. Она огибала длинный подковообразный овраг. Солнце, казалось, играло со мной в прятки: то пряталось за темными стволами лип, то выскакивало из-за них, задорно подмигивая. Снег – мягкий, пушистый, сказочный лежал повсюду. На стволах упавших деревьев разлеглись пышные снежные фавны. На толстых ветках множество белых змей, иные – ровные, другие свисали толстыми полукольцами с веток. Длинные тени деревьев лежали на снежном покрове. Концы этих теней протянулись далеко-далеко и скрывались в темной чаще. И эти тени и абрисы маленьких заснеженных ямок и кочек были плавными, округлыми, мягкими. Порой на снегу попадались дубовые листья – похожие на охристо-зеленоватые многопальцевые рукавицы.
Когда я повернул направо и пошел вдоль южной стороны оврага, я увидел толпу освещенных лип. Солнце расцветило верхушки стволов теплым охристым цветом. Казалось, это была толпа застывших древесных чудищ, пришедших сюда поклониться небесному идолу.
Прогулка была чудесная. Но как только я пришел домой все прежние тревоги и мысли опять одолели меня. Я понял, что никуда не спрячусь от них, не скроюсь. Надо было что-то срочно делать с собой.
Я нашел в аптечке, припрятанную женой пачку «фенозепама». Эти дефицитные таблетки она достала, через свою знакомую, работавшую в аптеке. Она запретила мне брать эти таблетки – берегла их для себя и для нашей Кати, которой скоро предстояло сдавать экзамены в школе, поступать в институт.
Но теперь у меня не было иного выхода. Я принял на ночь сразу две таблетки и уснул. Проснулся я в три часа ночи. Дорожка бледного, тускло серебристого света пролегла на потолке от щели в не задернутых шторах. Я смотрел на нее, не мог понять ее происхождения и, наконец, догадался: это луна следит за мной, это свет ее недремлющего ока. Я долго ворочался и заснул не скоро. Мне приснился странный и страшный сон.
Мне снилось, что мы идем с ней по лесу рядом плечом к плечу. Я не вижу ее, но знаю, что это она, Лена. Мы идем по белой снежной дороге. Лес, пронизанный солнцем и сверху (от солнца) и снизу (от снежного покрова) – светлый и праздничный. И так же светло и празднично на душе у нас. Мы идем рядом, чувствуя друг друга. И я испытываю ни с чем не сравнимое блаженство оттого, что она идет со мной.
Вдруг словно огромная мрачная туча нашла на солнце. Оно стало гаснуть и стал темно в лесу, и погас свет этой непомерной, величественной радости, которым был наполнен этот лес и наши сердца. Мы очутились вдруг на узкой темной аллее по сторонам которой плотно и тесно стояли деревья – сумрачные, угрюмые. Было что-то устрашающее в этой темной и тесной стене, окружавшей нас с обеих сторон. Только где-то далеко впереди смутно светлела кромешная щель просвета.
Мы идем медленно, неторопливо, но я чувствую какую-то смутную тревогу, чувствую подкатывающийся к сердцу страх – предчувствие какой-то страшной беды. Неожиданно лес по сторонам кончается, и мы оказываемся на краю огромного, глубокого, как пропасть, оврага. Через него перекинут темный дугообразный мост. Мы ступаем на этот мост, и я вижу, что он вовсе не черный. Вернее, черный он только в своей средней части, а к краям черный цвет переходит сначала в фиолетовый, а затем в синий цвет. Эти полосы сияют, переливаются – и я вдруг догадываюсь: это не мост, а радуга, черная радуга!
Мы идем по ней вверх, все выше и выше и вдруг она обрывается. Перед нами раскинулась белая пропасть, дно ее – далеко внизу под нами. Я делаю еще один шаг и проваливаюсь. Я стремительно падаю, лечу куда-то вниз и вдруг оказываюсь на противоположной стороне оврага. Я медленно оборачиваюсь и обмираю от страха: я ничего не вижу! Нет ни моста-радуги, ни Лены, только белая бездна лежит подо мной. Я пытаюсь кричать: Лена! Лена… но не могу издать ни звука.
Я проснулся и долго лежал в кровати, пытаясь придти в себя.
«Господи,» – молился я – «помоги мне избавиться от этого наваждения – такого желанного и такого невыносимого!». Но, видимо, Господь не услышал меня, потому, что маятник моей судьбы качнулся в противоположную сторону.
Как то утром, в середине января мне позвонил Дима.
– Слушай, вроде ты говорил, что занимался недвижимостью?
– Да работал лет пять в одном небольшом агентстве. А что?
– А ты продажей занимался или арендой тоже?
– Сначала арендой. Но дело это уж больно муторное: суеты много, а толку мало. Стал заниматься продажей. А что случилось?
– Да вот… Ленка, наконец-то, закончила, с моей помощью, ремонт Витькиной квартиры. И хочет сдать ее. Ты можешь помочь?
– Конечно! Обязательно помогу!
– Ну, отлично! Давай тогда так, запиши ее телефон и позвони. Ты уж постарайся ей помочь, а то у нее сейчас с деньгами хреново.
– Конечно, помогу, о чем речь!
Я записал ее телефон, ушел в свою комнату, прикрыл дверь и позвонил. Ответили сразу.
– Здравствуйте, Лена.
– Алло, кто это? Это вы, Игорь?… как вы узнали…
– Дима дал мне ваш телефон. Сказал, что вам надо помочь сдать квартиру. А я этим занимался пять лет. Могу подойти к вам в любое время, посмотреть, оценить – ну, в общем помочь. Когда можно посмотреть квартиру?