После того, как с уборкой было покончено, Мэд начала строить планы по поводу сада, что располагался за особняком. Она не была особой фанаткой цветоводства, но пару симпатичных клумб вполне могла благоустроить. Септимиу оставил её наедине с грандиозными планами, а сам отправился в гараж, проверять работоспособность отцовских машин.
В небольшом ангаре оказалось ровно шесть автомобилей. Два из них были созданы в самом конце XIX века — это были одни из первых автомобилей на бензиновом двигателе внутреннего сгорания, произведённых во Франции. Их Септ решил выставить на аукцион в будущем. Ещё две машины — Ситроен и Мерседес-Бенц были довоенного времени. Через несколько лет они будут стоить гораздо дороже, продавать их сейчас было бы бессмысленно. Скинув чехлы с последних двух автомобилей, Септимиу обомлел. Они были выпущены меньше сорока лет назад и стояли совершенно нетронутыми, как новые. Правда, они не заводились. Септ решил исправить проблему и принялся с воодушевлением копаться в Порше 911, выпущенного в восьмидесятых годах, предпочтя его Форду Мустангу. Но когда он открыл багажник, в поисках нужных инструментов, то отшатнулся от машины, как от прокажённого.
Суровый взгляд отца так поразил его. Септимиу, неожиданно для себя, обнаружил портреты, пропавшие со стен. Вытерев руки, испачканные в машинном масле и пыли об рубашку, мужчина осторожно вынул бесценные полотна из багажника. Составив их все возле Порше, Септ открыл одну из дверей, сел на сидение и начал рассматривать знакомые лица, снова погружаясь в воспоминания…
Отец — статный, хоть и полный мужчина. Художник хорошо передал властный взгляд тёмно-карих глаз, суровую улыбку, блеск смоляно-чёрных волос и аристократичную бледность кожи. Ну и конечно, Жиль был изображён с изящно подстриженной синей бородой, прикрывающей массивную шею. На нём расшитая золотом и мехом одежда эпохи Возрождения глубокого синего цвета. Жиль был красив для любого времени — с бородой или без неё, с короткой стрижкой или длинными волосами, бледный или румяный — он как магнит притягивал женщин. Притом чаще всего женщин домашних и покорных, готовых терпеть его прихоти и зверский характер.
На втором портрете был изображён старший сын Жиля — Тобиас. Картина была создана в день совершеннолетия в 1534 году*, а к тому моменту его мать уже была мертва. Септ ничего не знал об этой женщине, а сам Тоби говорил, что «она была невоспитанной деревенщиной и часто злила отца». Тобиас запечатлён на полотне один, в холле поместья. На фоне можно было разглядеть старую обстановку, более скудную и тёмную, чем сейчас. Тоби очень напоминал отца — его фигура была такой же мощной, и хотя он был шатеном, но таким же бледным и кареглазым. И конечно, на лице Тобиаса была синяя борода, длинная, заплетённая в косу, в подражание викингам. На портрете Тоби был в красном бархатном костюме и чулках. На его ногах были чёрные туфли с серебряными пряжками, а на голове красный бархатный берет с большим пером — распространённый предмет одежды того времени. В отличие от всех остальных братьев Тобиас умер насильственной смертью — его закололи ножом.
На следующем полотне был изображён второй брат Николе, рядом с матерью Ифижени. Ифижени — яркая блондинка с зелёными глазами и родинкой над губой справа, очаровательная в свои тридцать с лишним лет. Николе весь в неё — непорочный ангел во плоти, утончённый юноша с припухлыми губами, большими глазами и той же самой родинкой, что и у матери. По этой родинке его потом и опознали — Ник утонул в реке и его тело пробыло в воде больше недели, пока распухший и потемневший труп не прибило к берегу. Но на картине он и его мать, оба в зелёных пышных праздничных одеждах, так подчёркивающих их глаза, изображены в залитой светом бальном зале. Это был 1616 год, через несколько часов должен был начаться бал в честь совершеннолетия Николе. Тем же вечером, чуть только гости разошлись у второго брата начала отрастать синяя борода. Ник убил одну из служанок, пока Жиль пытал в подвале его мать.
Третий портрет оказался в руках Септа и с полотна на него взирал Редмунд — третий по старшинству сын Жиля де Рэ. В свои восемнадцать Ред был строг и серьёзен. Он изображён на коне, в чёрном костюме, высоких ботфортах и расшитом серебром фраке, цвета запёкшейся крови. Его рыжие волосы собраны в хвост чёрной лентой, а в светло-карих глазах лукавая искра. У Редмунда всегда был такой взгляд, будто он знает все твои тайны. Матери Реда на портрете нет, как говорил он сам: «я не хотел, чтобы эта порочная женщина мешалась у моего коня под ногами». Септимиу не понимал, почему Ред так относился к ней, пока однажды не узнал, что брат сам убил её в том же 1657 году. На лице Редмунда тут же отрасла синяя борода, когда мать в пьяном бреду призналась, что видит в нём мужчину, а не сына. Бороду средний брат не отращивал и сбривал часто, потому что безумие настигало его едва ли не каждый месяц. Он умер от удара током, когда его электрическая бритва упала в полную ванну во время мытья.
Взяв в руки четвёртый портрет, Септимиу вздрогнул. Портрет был написан в 1765 году, а Септ, нынешний Синяя Борода, сейчас был таким же, как и в восемнадцать лет, но более печальным. Кисть художника запечатлела жаркий летний вечер. На скамейке под яблоней Септимиу сидел, держа в руках изящную ладонь своей матери Жаклин. Свободной рукой женщина держала кружевной белый зонт и прикрывала их обоих от солнца. Они сами тоже были в светлом — Септ в рубашке, бежевых брюках и белых ботинках. Жаклин — в белоснежном платье и туфлях, словно невеста. Белый платок прикрывает её иссиня-чёрные волосы. Сын и мать смеются, щуря свои голубые, как небо, глаза. Позднее Жиль назвал своего сына заторможенным и отсталым, ведь Септимиу ещё год был счастлив, не зная о проклятье семьи. Первой его жертвой стала дочь людей, случайно попавших в Лью Тиро. За три дня Септ полюбил её, а убил за три минуты. Родителей несчастной больше никто никогда не видел, ровно как и Жаклин де Рэ, которая прожила немного дольше их.
С трудом отложив в сторону свой портрет, Септ достал следующую картину. Младший брат Жеан и его мать Филлипин на софе в гостиной. Жеан был уменьшенной копией отца и внешне и по характеру, даже костюм на портрете был синим и чем-то похожим на отцовский. Филлипин казалась ему совсем не родной. Фифи, как её все называли, была мягкохарактерной нежной женщиной, почти святой. Светлые длинные волосы, бледно-розовая кожа и серые глаза только подчёркивали её сходство с монашкой. И платье у неё соответствующее — серое, простое, отнюдь не герцогское. Хотя во время создания портрета шёл уже 1878 год, и титул герцога не много значил для Жиля де Рэ. Он так же владел землями, но на особые привилегии претендовать уже не мог. Лью Тиро вымер, и даже Синей Бороде приходилось его покидать в поисках новых жён. Фифи не стало через полмесяца после появления портрета. Родной сын, у которого внезапно появилась синяя борода, помогал отцу её пытать, после того, как сам расправился с одной из немногих оставшихся служанок. Свою смерть Жеан тоже «унаследовал» от отца — разрыв сердца свёл его в могилу.
С дрожью в руках Септимиу потянулся за предпоследним портретом. На него было сложно смотреть без слёз. Его любимый Фердинанд, который с обожанием и сыновьей преданностью смотрит на свою мать Теофиль, держа её под руку. Фердинанд и Теофиль, как Николе с матерью, тоже были изображены в бальной зале. Но свет, что лился на них, был электрическим. На дворе 1929 год — Фердинанд в современном фраке тёмно-синего цвета и лаковых ботинках, каштановые волосы зачёсаны с пробором и собраны в небольшой хвост. Молодая красавица Тео, родившая от Жиля в двадцать лет, в кокетливом платье из коричневого струящегося шёлка, юбка которого едва прикрывает колени. Ферди так похож на свою нежную и добрую мать. Тео была убита через полгода. Септ помнил это хорошо, потому что в ту же ночь у брата случился первый приступ безумия. В холодную зимнюю ночь, брат прибежал к Септимиу в слезах, рухнул на постель и сбивчиво начал рассказывать, как убил девушку, которая была проездом в Лью Тиро, и вдруг почувствовал себя сильным. Он показывал на свою синюю бороду, уродующую его прелестное лицо, и рыдал навзрыд. Септимиу начал его утешать, как мог. Но когда Фердинанд понял, что вся их семья совершает подобные ужасные вещи, то отпрянул от брата и убежал. Наутро, отойдя от шока и сбрив синие волосы, Фердинанд пришёл сообщить о смерти своей матери и попросить прощения у Септа. Братья помирились, найдя утешение друг в друге. А меньше, чем через сто лет с того момента, простой инфаркт прекратил вечные мучения Ферди…
Перестав вспоминать, Септ удивлённо посмотрел на последнюю картину. Портрет был обвёрнут холщовым полотном. Септ осторожно развернул его. Конечно, это было изображение великой Корентайн, которое некогда висело в спальне отца. Раньше людей низкого происхождения никогда не рисовали, потому что работы художников стоили больших денег, но Жиль постарался и раскошелился. В чёрном бархатном платье и тугом корсете, с высокой модной по тем временам причёской, она сидела за маленьким круглым столом в кабинете Синей Бороды. Корентайн была истинной ведьмой, обладающей дьявольской красотой, с чёрными волосами и тёмными глазами. Кожа её была белая, а руки, хоть и грубыми от работы, но весьма утончёнными. Родись она на пару веков пораньше, и гореть ей на костре. Но любовь Жиля сожгла её быстрее огня. Септ положил этот портрет на заднее сидение автомобиля к остальным.
Рассмотрев портреты, Септимиу не смог сдержаться и разрыдался. А ведь отец умер двадцать восемь лет назад. Какой безумно короткий срок. И ведь Септ даже не узнал бы о гибели Жиля, если бы Николе не нашёл его через Фердинанда. Септимиу, вопреки здравому смыслу явился на похороны, состоявшиеся в Шербуре-Октевиле. В гробу Жиль уже не казался прежним демоном. Он выглядел старым, даже поседел. И на подбородке не следа синих волос. Николе утверждал, что, приехав погостить в Лью Тиро, именно таким его обнаружил, лежавшим под часами у лестницы. Отца убил разрыв сердца, который ранее обходил его стороной, как и все остальные травмы и болезни. И вот тогда, у гроба отца, началась гонка потомков де Рэ со смертью. Кто-то из братьев пытался убежать от неё, кто-то догнать… Но обстоятельства, при которых они все покинули этот мир, так и не удалось узнать — могилы надёжно хранили свои тайны.
Взяв себя в руки, Септ забрал портреты, решив спрятать их в покоях отца. После этого он собирался выйти в сад и напомнить супруге об обеде.
***
Спустя пару дней Септ почувствовал себя нехорошо. На часах было уже за полночь. После роскошного секса с Мэд, Септимиу направился в душ, где и был застигнут врасплох приступом адской головной боли. Это было словно тысячи сирен гудели в его мозгу и кто-то сжал черепную коробку в тиски. Безуспешно хватаясь за мокрые стены, мужчина рухнул на эмалированное дно ванны, разбив нос в кровь. К прозрачной воде, что лилась из душа и сбегала в слив, примешались алые подтёки.
«Кровь к крови», — промелькнуло в голове Септа.
Он с большим трудом поднял руку, чтобы пощупать подбородок. Так и есть — щетина, и Септимиу знал, какого она цвета. Что ж, от рока бежать бесполезно. Надо только пережить этот приступ — демон ненавязчиво намекал, что достаточно терпел. А что будет потом, Септ и думать не хотел.
Минут через десять боль отступила, оставив после себя ощущение слабости, и Септимиу смог вымыться и привести себя в порядок. Кровь из носа уже перестала идти, синюю щетину он всё же сбрил, чтобы не пугать Мэделин раньше времени. Выйдя из ванной, мужчина обнаружил, что его жена крепко спит. Что ж, оно и к лучшему.
Септимиу вышел из комнаты, захватив с собой связку ключей. Он направлялся в отцовские покои, чтобы достать из стоящей там вазы один мелкий, но очень необходимый ключик.
***
Предпоследний день отпуска был таким же бытовым, как и все остальные. Мэд с утра заказала билеты на самолёт до Лондона. Она приготовила вкусный завтрак, чтобы отметить изменения, которые пережил особняк с их приездом. Супруга радовалась, что ей удалось так чудесно отдохнуть вдали от суеты больших городов. Септимиу поддерживал её. Когда он вдруг почувствовал себя хозяином Лью Тиро, то оценил старания Мэделин.
— Я бы осталась тут навсегда, — мечтательно повторяла она в сотый раз за чаем, который они пили после завтрака. — Жаль, что моя должность не предусматривает возможности отдалённой работы.
Септимиу молчал, но едва сдерживал себя, чтобы не ответить: «Навсегда в Лью Тиро? Ну, это я могу устроить тебе, дорогая».
Супруги ещё раз были в городе, где раздобыли бензин и масло для автомобиля. Септ починил Порше, и несколько часов катал свою жену по окрестностям Шербура-Октевиля. После поездки, они устроили пикник на озерном берегу. С виду они казались идеальной парой. Септимиу так заботился о своей возлюбленной, был так нежен с ней. Мэделин и догадаться не могла, что её любимый способен на такое. Вот только не Септ управлял своим телом, а демон, который хотел, чтобы жертва накопила побольше сил. А для этого надо было сперва сделать её счастливой.
Супруги вернулись в особняк только вечером. Мэд парила на крыльях любви, и то и дело повторяла, что Лью Тиро сделал из её педанта-мужа настоящего романтика. После ужина, Мэд легла в кровать, немного почитать перед сном, пока Септимиу вернулся в подземелье, якобы собрать вещи, которые хотел увезти в Лондон.
Но прошёл час, затем второй, а Септ всё не торопился разделить супружеское ложе, хотя Мэд знала, как он ценит крепкий ночной сон. Отложив книгу на тумбу, Мэделин встала с кровати, надела халат, тапочки и решила напомнить мужу о времени. Чтобы идти по особняку в столь поздний час было не страшно, женщина благоразумно взяла большой светодиодный фонарь, который купила в городе. Ночами особняк приобретал таинственные и зловещие очертания, и Мэд чувствовала себя маленькой девочкой, которая боится монстров в шкафу и под кроватью. Из каждой тени на неё смотрели демоны, но они растворялись, стоило только навести на них луч фонаря.
Женщина быстро спустилась на первый этаж и подошла к приоткрытой двери, за которой была лестница в подземелье. Её сердце билось быстро, как у мышонка — каждый шорох заставлял вздрагивать и покрываться гусиной кожей.
— Септимиу, ты здесь? — поинтересовалась Мэделин, освещая фонариком ступени.
— Да, любовь моя, спускайся, я покажу тебе кое-что интересное, — из глубины цокольного этажа раздался голос Септа, но Мэд, услышав его, невольно напряглась. Голос мужа был каким-то странным, словно он был пьян.
— А до утра с этим нельзя было подождать? — спросила женщина, всё же решив спуститься. — Ты невыносим.
Мэделин осторожно спустилась по каменным ступеням, держась за стену, и прошла в глубину подземелья. Септа не было в комнате-хранилище, не было в пустых комнатушках-чуланах. Впереди оставалась только одна комната с железной дверью, ржавой от сырости. Перед ней и стоял Септимиу, подбрасывая в руке что-то блестящее.
— Я так рад, что ты пришла, — Септ улыбнулся. И в этом лёгком жесте Мэделин почудилось нечто зловещее. Ещё одна волна дрожи пробрала её с головы до ног.
— Септ, ты ведёшь себя как ребёнок, — Мэделин направила на него луч фонаря. Странно, она впервые видела его с такой густой щетиной, и в полумраке она казалась какой-то слишком синей.
— Лови, — мужчина кинул супруге предмет, который подбрасывал в руке. — Открой эту дверь.
Мэд выставила вперёд руки, едва не выронив фонарь. На ладонь ей упал маленький ключик. Он был очень тяжёлым и холодным, словно сделанным из чистого золота.
— Я сделаю что ты просишь, но после этого мы пойдём спать, — Мэделин редко приказывала своему мужу, но сейчас старалась вложить в свои слова побольше уверенности. — Не нравятся мне твои сюрпризы. Да и рейс у нас в полдень — ты не выспишься.
— Как скажешь, любимая, — Септимиу пропустил женщину к двери.
Мэделин подошла ближе и осветила потёртую замочную скважину. Дрожащей рукой она вставила ключик в щель и с трудом повернула трижды. Дверь старчески скрипнула, когда женщина потянула за ручку.
— Ну, и что тут такого особенного?.. — спросила Мэд, запуская свет в помещение.
Изнутри комната оказалась полностью красной, но что-то насторожило Мэделин. Краска была свежей, а в воздухе витал затхлый металлический запах. Возле каждой из трёх стен стояло по два силуэта, напоминающих вешалки для одежды, а по центру стоял стол, на котором лежало нечто, накрытое простынёй.
На свой риск, женщина шагнула внутрь, освещая себе дорогу. Её тапочек увяз в чём-то липком. Замирая от страха, Мэд подняла фонарь и осветила комнату полностью…