Сойдя с трамвая, компания ненадолго разделилась. Гриша задержался у телефонного автомата на остановке, бросил двухкопеечную монетку и набрал семизначный номер - один из десятков, записанных "на корочку" в голове. Мусат ответил:
- Замётано, старичок. Через десять минут у мемориальной доски.
Во дворе, позади магазина "Чай-Кофе", на торце крыльца с лестницей, ведущей в подвал, красовалась уже лет семь, в упор не замечаемая дворниками огромная надпись мелом "МУСАТ, МУСАТ, НЕ ПЕЙ МУСКАТ". Давным-давно её старательно начертала милая пышноволосая девочка, с конопушками на носу - соседка, в которую Гриша был влюблён с четвёртого по пятый класс. Под этой-то "мемориальной доской" Мусат и раскрыл сейчас свой кейс-дипломат с плодами загнивающего капитализма - двумя бутылками французского коньяка - "Napoleon" и "Hennessy XO".
- Без балды, старичок, отвечаю: коньяк - классный! У "Наполеона" вкус - бомба! А у "Хэннесси", - Мусат звякнул ногтём по бутылке фигурной формы с изображением виноградной лозы, - гамма ароматов ваще редчайшая! Тут купаж ста разных коньячных спиртов! Прикидываешь, старичок?! Мне Руфат сказал, а он точно знает! И всего-то - червонец. Какой на тебя смотрит? Выбирай!
Сделка происходила в те удивительные и уже совсем далёкие времена, когда поддельных продуктов - кроме государственной варёной колбасы - не существовало физически.
Рассчитавшись с Мусатом, Гриша забежал в магазин, тут же за углом, и купил плитку горького шоколада "Гвардейский".
Когда он принёс и поставил фигуристый сосуд на стол, девочки колдовали над кастрюлей с кошерной курицей. Первой особенную бутылку заметила Катя:
- О! Дамский силуэт - шея, покатые плечи, крутые бока!
- Намёк на талию вижу, - развеселился Бобрик, - а попа, где?!
- На неё тоже только намёк, - Катя смешно сжала зубки и щёлкнула Бобрика пальцем по носу.
- А на родине коньяка говорят не "Хэннесси", а "Эннесси", - сообщила Софи, успевшая уже побывать в Париже.
- И сигареты "Dunhill" французы называют "Дюниль", - заметила Катя.
Тут все от души поржали над гламурненькими французиками, которые брутальное "Данхилл" нормально выговорить, при всём желании, не могут.
- Да ладно, вы, катить бочку на французов! - решил защитить всю несчастную нацию Бобрик. - Есть у них нормальные слова: пижон, шваль, сортир!
Катя смешно закатила глаза и постучала пальцем по виску. Софи взяла маленькую дольку шоколада и, с улыбкой, тоже заступилась за французов:
- Правда, у них есть и хорошие слова: "шоколатье", "сомелье"...
Бобрик спросил Гришу:
- Лимон у тя есть?
- Ты чё, ваще?! - округлила на него глаза Катя. - Коньяк лимоном закусывать?! Дурной тон! Фи! Один болван "традицию" родил, и пятое поколение болванов за ним повторяет!
Бобрик на Катю почти никогда не обижался, потому что после десяти лет за соседними партами, умноженных на шуры-муры в 9-м-10-м классах - она была ему роднее сестры. Он деловито потёр ладони, удалил с горлышка бутылки фольгу, выкрутил пробку, сам себе бодро скомандовал: "На-ли-ВАЙ!", и принялся наполнять бокалы.
- До четверти, - показала пальчиком Софи.
Когда Бобрик поставил бутылку на стол, Софи осторожно взяла хрустальный тюльпан, приподняла, рассматривая цвет напитка, наклонила бокал, затем вернула в прежнее положение. И показала Грише:
- Видишь янтарные слёзки? Чем дольше стекают, тем коньяк старше.
Гриша вспомнил, как однажды отец, наливая коньяк, заметил, что не стоит торопиться пить сразу, поскольку напиток этот любит "надышаться" воздухом. И важно чуть согреть бокал в ладонях, и даже, возможно, мистически ощутить ответное тепло. Тогда и пора коснуться его губами.
- Давно не виделись. За встречу! УРА!
Чокнулись, выпили. И Катя, с улыбкой, добавила мистики:
- А я сейчас слышала, как дух из бутылки сказал нам "Bonjour!"
- Слуховые галлюцинации? - усмехнулся Бобрик. - Чё-то рано у тя начались...
И схлопотал от Кати щелчок по носу.
- Кончай драться! - отмахнулся он. И усмехнулся: - По делу бы лучше джинн сказал. Например, где зарыт клад...
- Джинны сидят в пустых бутылках! - возразила Катя. - А в полной - дух коньяка!
Софи попыталась растащить их из их перепалки:
- Коньяк мог бы рассказать свою родословную - историю происхождения.
Бобрик сложил ладони перед собой, на уровне шеи, и слегка извиваясь, будто, истекающий из горлышка призрачный дух, заговорил:
- Я, Коньяк Хэннесси-Эннесси, сын дубовой бочки, внук благородных спиртов, правнук чачи, праправнук белого виноградного вина, пра-пра-правнук виноградных ягод, пра-пра-пра-правнук виноградной лозы приветствую вас, мои юные друзья ... - и засмеялся: - На-ли-ВАЙ!
- Тост! - напомнила Катя.
- За дам! - предложил Бобрик.
- За присутствующих здесь дам! - поправила его Катя, показав щелбанный затвор из пальцев. - А то, мало ли, кто ещё у тя на уме!
Софи вновь постаралась отвлечь их от перебранки:
- Я слышала от папы, самые выдержанные коньяки оставляют после себя шлейф аромата в уже пустом бокале до восьми суток!
- Коньякье, - сказал Гриша, глядя в зелёные глаза Софи. И добавил: - Этим новым словом французы теперь обязаны тебе.
Катя засмеялась:
- Ты Гришу вдохновила, Софи.
- С тебя, Софи, поцелуй! - сказал Бобрик.
Софи улыбнулась и, то ли от смущения, то ли в знак согласия, опустила веки. Катя потянула Гришу за локоть:
- Покажешь, во что мороженое класть?
Креманок не нашлось, и пока Гриша доставал из буфета на кухне узбекские пиалы, Катя, совершенно неожиданно, внесла небольшой вклад в его "научную девушкологию":
- К двадцати любая девушка уже может успешно преподавать учебный курс "Контрацепция от "А до Я"...
Гриша замер, пытаясь осмыслить сказанное. А Катя добавила:
- Любая! Но не Софи. Она невинна.
Десять школьных лет красота Софи для всех была непознаваема. И сейчас, через три года после выпускного, всё как будто оставалось по-прежнему. Или... красота её перестала быть... холодной?
Гриша не знал, что сказать, и в зависшей тишине слушал ровное цоканье маятника заводных ходиков с кукушкой и, зачем-то внимательно разглядывал гирьки на цепочках.
Они вернулись в комнату, и Бобрик предложил любимый всеми тост:
- За сбычу мечт!
И спросил Катю:
- Ты, вот, чего больше всего хочешь?
- Чтоб ты поумнел. Хоть капельку!
- А Софи?
- Поехать на зимние каникулы в Кисловодск. Зимой там ещё ни разу не была. Моя подружка Кара в гости зовёт.
За школьные годы все уже успели узнать уменьшительные имена кисловодских подружек Софи: Карина - Кара, Рузанна - Рузик, Этери - Тери.
- Это та Кара, что у тя на магнитофоне "Ой сирун-сирун" исполняет? - заржал Бобрик.
Катя стиснула зубки:
- Чё те не нравится?!
И снова больно щёлкнула его по носу.
- ДА ЁП...ПЕРНЫЙ ТЕАТР! - вкрикнул Бобрик.
- А у тя мечта, какая? - спросила его Катя.
- Свинтить с Плюка к ёпперной матери. Накоплю, вот, чатлов на гравицапу.
Все засмеялись. А Софи сказала:
- "Ра вици аба", знаете, что по-грузински означает?
- Кто ж его знает? - пожал плечами Бобрик.
- Так и переводится: "Кто ж его знает".
И все опять засмеялись.
- А у тя, Гриня, какая мечта? - спросила Катя.
- Создать хроноцапу - сердце Машины Времени.
- А ты, - поинтересовался Бобрик, - свинтить с Плюка в будущее хочешь, или в прошлое?
- Да просто путешествовать.
ДЗЫНЬ - чокнулись, выпили.
- Одна моя мечта уже исполнилась, - сказала Катя. - У меня есть маленькая бяка! Но бяке нужен папа. Хороший, ответственный...
Бобрик воодушевлённо потёр ладони:
- За это отдельный тост! На-ли-ВАЕМ!
- ...ответственный, - продолжила Катя, - а главное - НЕПЬЮЩИЙ!
И по привычке, сжала зубки. Бобрик, на всякий случай, отклонился подальше. Катя подняла бокал и, указывая на Бобрика, назидательно произнесла:
- Если ТВОЙ дом к тридцати годам не наполнится детскими голосами, то к сорока он наполнится кошмарами!
- Так говорил Заратустра? - улыбнулась Софи.
- Каждому из нас, - продолжила Катя, - желаю, чтобы детских голосов было больше, а кошмаров... не было вовсе!
- Шопенгауэр, ты, в юбке! - хохотнул Бобрик и легонько дёрнул подол катиного платья. И тотчас схлопотал очередной щелбан по носу - такой болезненный, что вскочил с кресла и взвыл: - УУУ-ЙЯ!! Да от тебя и непьющий сопьётся!
Он схватил с книжной полки большую пластилиновую фигурку крылатого ассирийского демона, которую Гриша когда-то своими руками слепил на каркасе из проволоки, и замахнулся на Катю. У демона был львиный нос, львиные когти на лапах, жало скорпиона и змеевидный член.
Катя одной рукой ткнула демона в член, а другой указала на портрет Бетховена, висевший справа от книжной полки, и язвительно заметила:
- Бетховен, вот, твоё внимание не привлёк! Отчего бы это?!
- Подобное притягивает подобное! - ухмыльнулся Бобрик. Поставил демона на место, взял чайную ложку и ткнул в пломбир: - Мороженое совсем мягкое! Пока не растаяло, давайте, выпьем за...
- ...любовь! - сказала Катя. - Без любви жизнь - манная каша три раза в день, и без каникул. Бе-е!
Чокнулись, выпили.
- Тук-тук! - сказал Бобрик голосом почтальона Печкина.
И тут же спросил голосом кота Матроскина:
- Ихто там?
И сам же ответил голосом джинна из медной лампы:
- ЭТО ЯАА, ВАШ КАААЙФ!
Все опять рассмеялись.
- Гринь, давай музон! - попросила Катя. - Чтоб от мороженого не знобило.
- Да! Чё-ньдь забойное! - поддержал её Бобрик. - "Шокин блю"! "Винес" - "Шизгара"! Или битлов!
Он замотал башкой, изображая из себя патлатого битла:
- Бэк ин ЮЭС, бэк ин ЮЭС, бэк ин Ю-ЭСЭ-СЭ-А!
- Беситься будешь на дискаче! - тормознула его Катя. - Гриня, ставь медляк!
- БОММ-КУ-КУ! - послышался с кухни бой заводных часов.
- Уж полночь близится... - начал, было, декламировать Бобрик.
Развеселившаяся Катя, быстро прижала палец к его губам и продекламировала сама:
Уж климакс близится,
А Германа всё нет!
Софи резко поднялась и подошла к окну.
- Какой снег! Ребята!
Гриша глянул сквозь стекло: с низкого тёмно-бурого неба валили тонны холодных клочьев - каждый размером с разодранную пачку аптечной ваты. Катя тоже восхитилась:
- Таких огромных хлопьев в жизни не видела! Мальчики, ставьте Сальваторе Адамо! "Томбё ля нэж" - вот, подходящая мелодия! БЕЛЫЙ ТАНЕЦ!
У окна Гриша оказался позади Софи так близко, что случайно коснулся её волос кончиком носа. И прелесть её запаха поразила его. Глубинным существом он пожелал себе счастья вдыхать этот аромат вечно, всегда. И осознал, что это первое в его жизни прикосновение к Софи - красавице, с которой они десять лет росли в одном классе, и объединяла их - единственных из всего школьного выпуска - тройка по физкультуре.
"Tombe la neige - Падает снег", и в полумраке квадратной комнаты с высоким потолком танцуют две пары, и страдает Сальваторе Адамо, надрывно припевая "А-а-а-а", "У-у-у-у".
Софи... Тонкий волнующий запах, нежное благоухание первоцветов весной... и нотка жасмина в букете юности, свежести. И, неожиданно для себя, Гриша ощутил, как это случайное обонятельное исследование забросило его существо в первобытное, дикое состояние. А она случайно, или будто случайно, мимолётно коснулась губами его щеки. В следующий миг в душе Гриши начался переворот - он будто бы перестал бояться хитрого и коварного племени нежного пола. Или нет, он просто знал, что Софи - другая, особенная. И приблизил губы к её губам.
В комнате с высоким потолком, две пары, целуясь, танцуют. Софи... Прекрасная девушка Софи! Это первый настоящий поцелуй в его жизни! Без игры в "бутылочку"!
После Адамо пел Азнавур, "Богему". После Азнавура пел Ив Монтан, "Натали". А удивительно долгий поцелуй был таким сладостным, что, открыв глаза, Гриша обнаружил: они с Софи обнимаются посреди комнаты одни, а Катя с Бобриком исчезли. На цыпочках, что ли, испарились?
Гриша чуть наклонился к шее Софи и, продолжая наслаждаться дивным благоуханием, неосознанно глубоко вдохнул. Она вдруг со смехом произнесла:
- Та собачка, или не та?
У Гриши, наверное, здорово округлились глаза. Софи поспешила объяснить:
- В детстве как-то я спросила бабушку, почему собачки, при встрече, принюхиваются. Ответ был: чтобы узнать, та собачка, или не та.
Они рассмеялись, и их губы слились вновь.
Гриша, помня, что в ногах правды нет, решился увлечь красавицу на диван. Они присели, не разделяя губ, откинулись, было, на спинку... да БУМЦ! - неудачно: Софи клюкнулась - не затылком, а закосьем - о стену выше чёртовой спинки дивана.
Голова красавицы осталась цела и невредима, и никакого там ушиба, ни шишки, ни тем более, сотрясения мозга, но на долю мгновения возникла общая неловкость, которая взволновала Гришу. Он вспомнил сказанное Катей на кухне о подруге, и подумал: "Ну да... Просто у Софи нет опыта откидываться на спинку дивана... да ещё под тяжестью другого тела!" И он с сочувствием погладил её головушку. Софи разулыбалась. Неловкость прошла, и они продолжили наслаждаться радостью поцелуев.
"Первый вечер поцелуев стоит тысячи и одной ночи сказок о любви!" - прозвучало в его душе, и в тот же миг он увидел пропасть одиночества, которую раньше не замечал. И ощутил страх перед этой пропастью.
Гриша понял, что не желает больше общаться с голосом Безмолвия. Теперь он его боится. Раньше он никогда не боялся его, а сейчас всё резко переменилось. Возникло ощущение, что сейчас вот-вот ему привидится душераздирающий лик Одиночества.
"Не хочу, чтобы она уходила! Cейчас Софи останется со мной, и я предложу ей стать моей женой. Немедленно! Если она - моя Джульетта... Я скажу ей "Останься", и она ответит "Да, любимый". И это будет счастьем. И ничего не надо!"
Теперь необходимо было произнести два слова: "Пожалуйста, останься" и торжественно предложить руку и сердце. Сейчас, или никогда!
Эти два слова требовали смелости, Гриша решился и сделал вдох, но Софи опередила его, прошептав:
- Уже поздно, мне пора домой.
И виновато улыбнулась.
Мир рухнул. Чёртов голос Безмолвия произнес вердикт: "НЕ ТВОЯ ДЖУЛЬЕТТА".
На что опиралась сейчас наивная, надуманная, глупая джульетомания Гриши? На то, что Софи скоро двадцать один, а Джульетте, в день их вспышки любви с Ромео, было тринадцать?
Гриша безропотно поднялся. "Софи прекрасна. Она - лучшая! Но она... не моя Джульетта! И, чёрт побери Шекспира, выдумавшего девушку, живущую не разумом, а сердцем!"
В прихожей Гриша помог Софи надеть шубу. Пока она поправляла перед зеркалом шарфик, он остановил взгляд на календаре, сообщавшем дату: 15 ноября. На часах было начало двенадцатого.
Выйдя на улицу, они обнаружили, что снегопад прекратился, оставив после себя оранжевые - в свете ночных фонарей - горы снега. Такси не наблюдалось, троллейбусов тоже. Мимо ехал одинокий пустой экскурсионный "Икарус". Гриша проголосовал, автобус остановился.
- До Фонвизина.
- Два целковых.
Ехали молча. Всю дорогу до её дома Гриша держал мягкую руку Софи, чуть сжимая в ладонях. У подъезда её девятиэтажки коротко простились. О встрече не договаривались. Сам Гриша не сообразил, не подумал, что девушки обычно ждут просьбы о новой встрече, вроде "Давай завтра сходим в кино", ждут вопроса "Когда мы увидимся?" Как-то торопливо чмокнулись, и очень приличная девушка из очень приличной семьи скрылась в своём подъезде. Всё.