Стефан Риттбергер был высоким, мускулистым мужчиной с пепельными светлыми волосами и голубыми глазами идеального арийца. Он был известен как бизнесмен и промышленник, который поддерживал хорошо смазанную немецкую военную машину и укреплял торгово-промышленные связи между странами «оси»(2). Он считался перспективным молодым холостяком, планирующим выбрать себе жену и завести семью, как только Рейх одержит уверенную победу. Он гордился, что являлся членом НСДАП (3), страстно приверженным национализму и продвижению немецкого народа.
Стефан Риттбергер был личиной, под которой каждый день появлялся Виктор Никифоров, и ни в русском, ни в немецком языке не хватало слов, чтобы описать то, как Виктор презирал его.
Стоял безумно холодный и снежный январский вечер 1942 года, но во второй приемной итальянского посла в красивом новом здании посольства на Гогенцоллернштрассе было протоплено хорошо. Виктор осторожно потягивал вино из своего бокала, наблюдая за комнатой. На позднее мероприятие собрались в основном сотрудники посольства Италии, немногочисленные немцы и несколько венгров. Самого Криспино — посла Италии — не было видно, но его сын более, чем это было необходимо, восполнял отсутствие отца, обеспечив, чтобы вино лилось рекой. И немалая часть этого вина лилась прямо ему в рот. Считалось, что чрезмерное употребление алкоголя недопустимо для мужественного, здорового молодого итальянца, но ведь фашисты всегда были лицемерами, а также лжецами.
Виктору хотелось прекратить думать о Ленинграде. Конечно, большая часть того, что печатали в немецких газетах, представляла из себя надуманные измышления и поклёп на смелый характер советских людей, но даже с разбитыми и отброшенными от Москвы силами нацисты все еще стояли около его родного города, как грязные волки, изнуряя голодом его детей, оскверняя его красоту. Он не сомневался, что немцы делали все возможное, чтобы уничтожить Ленинград до того, как будут неизбежно изгнаны оттуда.
— Кажется, Вы в очень глубоких раздумьях, герр Риттбергер.
Виктор моргнул и посмотрел направо.
— Добрый вечер, синьорина Криспино. Я размышлял о вещах, слишком скучных для вашего замечательного вечера, — он улыбнулся ей как можно обворожительнее. — Как у Вас дела?
Молодая итальянка глубоко вздохнула:
— Видимо, мне придется потратить очередную ночь на то, чтобы протрезвить моего братца. Он никогда не пил так много дома.
— О, я надеюсь, что он не несчастлив здесь, в Берлине? Вы всегда так хорошо отзывались о городе.
— Он совершенно счастлив, просто дегенерат, — Сара Криспино не скрывала эмоций в голосе, что было одной из причин, по которым она нравилась Виктору. Фашисты совершенно не ценили страстных, неглупых женщин, а она была намного умнее, чем могло показаться большинству мужчин, окружавших ее. — Наверное, мой отец все еще надеется, что на него как-то повлияет сильная мораль ваших немецких мужчин.
— Я уверен, что фюрер был бы рад услышать, что посол Криспино так высоко оценивает немецкий народ.
Конечно, фюрер так и повел бы себя. К счастью, Виктор никогда не встречал этого человека, но не вызывало сомнений, каким напыщенным буржуазным павлином тот был. Иногда казалось, что, просто живя в Берлине, Виктор уже был раздавлен под тяжестью гигантского эго Гитлера.
— Ну, если Микки продолжит пить, отец может и передумать, — Сара слегка подмигнула, а затем ее голос стал тише: — Кстати, если Вы все еще заинтересованы в производстве Макки (4), у меня может быть кое-что для Вас.
— Вы так добры, синьорина.
Сара являлась как лучшим, так и худшим источником сведений, подбрасывая кусочки информации человеку, который, по ее мнению, был жадным немецким промышленником, и только потому, что она заскучала и желала доказать что-то себе. Будь Виктор другим человеком, он бы наверняка затащил ее в постель, чтобы укрепить доверие; по всей вероятности, она все еще ожидала от него чего-то подобного. Ей пришлось бы ждать долго. Он готов был пойти на многие не самые приятные вещи ради советского народа, ради дела международного социализма, но считал, что все они должны быть такими, какие он мог бы по крайней мере убедительно исполнить.
— Стефан, рад тебя видеть! — Виктор почувствовал, как большая рука легла на его плечо, когда Элемер Тертак подошел к нему; от вина его нос уже раскраснелся, а дыхание стало тяжелым. — И прекрасную леди тоже, — добавил он, и Сара подарила ему лишь слегка убийственную улыбку. Раз уж Тертак находился в Берлине, он обязан был знать ее имя. — Это Вы заинтересовались нашей венгерской железнодорожной сетью, да, Стефан?
— Да, это так, — кивнул он. Мало какие темы были настолько же удушающе скучными, как эта, но развлечение собеседника обсуждением его странных увлечений и навязчивых идей уже несколько раз помогало Виктору в выуживании весьма ценной информации в прошлом. — Возможно, однажды я с удовольствием проедусь по ней.
— С прекрасной молодой женой, не так ли? — Тертак похлопал Виктора по спине и чуть наклонился вперед, оглядывая Сару.
— Мне очень жаль, господа, пожалуйста, извините меня, — сказала она, отказываясь посмотреть на Тертака в ответ, но немного задержала взгляд на Викторе, прежде чем развернуться и направиться к двери. Виктор взглянул на часы на каминной полке. Придется подождать несколько минут.
— Ах, ей приходится так усердно стараться, чтобы добиться своего, — грустно сказал Тертак. — Вы еще не спрашивали у Криспино ее руки?
— Элемер, Вы же знаете, что я слишком молод, чтобы обременять себя женитьбой, — он включил еще одну очаровательную улыбку. — Кроме того, синьорина прекрасна, но было бы неправильно, если бы мой выбор пал не на немку — для укрепления нации.
— Эх вы, члены партии. Ну что ж, мне же больше достанется!
Тертак повернулся, чтобы взять очередной бокал вина у проходящего мимо официанта. Виктор сделал еще один небольшой глоток вина. Посол Криспино мог быть фашистом и грубияном, но даже он вряд ли подложил бы свою дочь под венгерского пьяницу, который и имени ее не помнил.
— Элемер! Стефан! Buonosera! (5) — Мишель Криспино, подойдя к ним, пошатнулся и схватился за плечо Тертака, чтобы удержаться, заставляя их обоих качнуться. — Здорово вместе веселиться в эту безбожную немецкую погоду, не так ли?
Особого повода для праздника не было, кроме как если парень пил за своих японских соратников, чье посольство находилось через дорогу, но Виктор кивнул и поднял бокал. Пусть он и оказался в этой дыре, но в личном пространстве своей головы он хотя бы мог поднять тост за товарища Сталина и отважных москвичей. Мальчишка Криспино оказался отличным отвлечением для Тертака, что позволило Виктору тихо выскользнуть в ту дверь, за которой ранее скрылась Сара.
Покрытые толстыми текстурными обоями и завешанные картинами, коридоры посольства выглядели не менее роскошно. Посол, казалось, был влюблен в особенно уродливый стиль искусства, состоящий из линий, жестких углов и грязных цветов. Некоторые из картин, возможно, должны были что-то символизировать, но кто смог бы различить, что? Наверное, лучше не останавливаться на мотивах любых художников, одобренных Национальной фашистской партией Италии.
Виктор следовал по освещенным люстрами коридорам, в конце концов остановившись около комнаты с сочащимся из-под двери светом. Он постучал один раз, затем дважды подряд, прежде чем открыть ее.
— Герр Риттбергер.
— Синьорина Криспино.
Она сидела с властным видом на стуле с высокой спинкой за письменным столом, наклонившись вперед и соединив пальцы обеих рук над конвертом из манильской пеньки, который лежал между ее локтями. Свет настольной лампы создавал глубокие тени на ее лице. Ее драматический талант был тем, чем Виктор не мог не восхищаться. Виктор встал напротив нее и взял конверт, позволив бумагам из него рассыпаться по всему столу. Среди них были карты, отчеты о производстве, графики развертывания новой линии итальянских истребителей и уже оформленные заказы Люфтваффе (6) на несколько первых экземпляров.
— Не так много, — сообщила она извиняющимся тоном, — но это показалось мне интересным.
Виктор вытащил карманную микрокамеру из брюк и начал фотографировать документы. Сара бесстрастно наблюдала за ним, пока он не отфотографировал половину, а потом сказала:
— Вы собираетесь вторгнуться на нашу территорию, ведь так?
Виктору потребовалась секунда, чтобы собраться, прежде чем поднять на нее глаза.
— Прошу прощения, синьорина?
— Как только вы разобьете русских. Поэтому вам это и надо, верно? Однажды Гитлер перейдет Альпы, как Ганнибал (7), и осадит Милан, как и Ленинград, только без этой проклятой зимы на пути.
Виктор вернулся к фотографированию бумаг.
— Вы удивительно спокойно воспринимаете такую ужасную перспективу для своей великой нации.
Она рассмеялась, но без всякой легкости.
— В чем разница между одним фашистом и другим? Но если бы мы были в состоянии войны, папу бы отозвали назад, и тогда мы бы поехали домой. Я скучаю по Флоренции и Риму. Берлин — Ваш дом, поэтому Вы не знаете этого чувства.
Он подумал о криках чаек, о морском ветре, о длинных, ясных летних ночах.
— Совершенно не представляю.
— Или, может быть, русские разобьют вас, и тогда они будут у наших ворот. Знаете, они разрешили женщинам служить в Красной армии? Папа говорит, что это доказательство того, насколько зол коммунизм — они действительно отреклись от Бога.
— Для такой прелестной молодой женщины у Вас слишком болезненные мысли.
Закончив с последней страницей, он убрал крошечную камеру обратно в карман, собрал бумаги и начать сортировать их в первоначальном порядке.
— Вы действительно считаете меня прелестной? — Сара снова наклонилась вперед, пристально изучая Виктора. — Знаете, кажется, сегодня вечером Вы были единственным человеком на приеме, кто за все время ни разу не предложил мне переспать.
Виктор действительно не хотел знать, включала ли она в их число своего брата или нет.
— Человек может ценить красоту и всё же не иметь желания обладать ею.
Это была самая честная вещь, которую он когда-либо говорил ей.
— Более дипломатичного ответа и не придумать, герр Риттбергер.
Когда Виктор вернул ей конверт, в ее выражении лица проявилось что-то, близкое к симпатии.
— Я стараюсь быть дипломатичным во всех вещах, — он подмигнул ей, и она закатила глаза.
— Не сомневаюсь, что Вы извините меня за то, что не провожаю Вас, — сказала она, вставая со стула и выключая лампу. Сумрак тут же окутал их.
Она открыла для него дверь, и Виктор, улыбнувшись, кивнул на прощание.
— До следующего раза, синьорина.
Когда Виктор вышел к своей машине, снег прекратился и луна показалась из-за облаков. Ее неземной серебристый свет отражался от сугробов, покоящихся вдоль тротуаров.
Он знавал зимы холоднее этой, но ни одной столь горькой.
___________
Здесь и далее пояснения переводчиков:
1. И. В. Сталин. Выступление на военном параде 7 ноября 1941 года, состоявшемся на Красной площади в Москве.
2. Тремя основными партнерами по «оси» были Германия, Италия и Япония.
3. Национал-социалистическая немецкая рабочая партия Германии.
4. Макки C.205 Вельтро (итал. Macchi C.205 Veltro, «Борзая») — одноместный итальянский истребитель Второй мировой войны. Самолёт разработан в конструкторском бюро компании «Аэронаутика Макки» под руководством Марио Кастольди на базе истребителя Macchi C.202 Folgore.
5. Buonosera (ит.) — Добрый вечер.
6. Люфтваффе (нем. Luftwaffe — воздушный род войск) — название германских военно-воздушных сил в составах рейхсвера, вермахта и бундесвера.
7. Ганнибал (247—183 до н. э.) — карфагенский полководец. Считается одним из величайших полководцев и государственных деятелей древности. Был заклятым врагом Римской республики и последним значимым лидером Карфагена перед его падением в серии Пунических войн.
========== Chapter 1: Berlin, Part One (2) ==========
Ландвер-канал был все еще полностью замерзшим. Переднее колесо велосипеда слегка забуксовало, когда Юри съехал с главной дороги на тропу через Тиргартен, идущую вдоль берегов канала, и сдвинулся в седле, чтобы выпрямить спину. Очки лежали в кармане пальто, и пронизывающе холодный воздух заставлял глаза слезиться; Юри прищурился, чтобы разглядеть, не приближался ли кто-то ему навстречу. Во всяком случае, его ободряло, что даже немцев раздражала такая отвратительная зима, как эта, и что он, в тяжелом пальто и с длинным шерстяным шарфом, обернутым вокруг лица, не производил впечатление изнеженного иностранца. Руки на руле начали неметь от холода.
В Хасецу его часто возмущало затяжное влажное лето, лишающее всякого желания что-либо делать, кроме как улечься в самом прохладном месте дома в ожидании ночи. Но прямо сейчас он отдал бы почти всё, чтобы оказаться в родном доме, потея сквозь дзимбей (1). На замерзшей поверхности канала стая гусей сердито вышагивала туда-сюда, как будто такая погода случилась именно им назло. По крайней мере, парк, запорошенный снегом, выглядел красиво; ветви сотен голых деревьев были изящно очерчены белым, словно кистью художника, и перекрещивались друг с другом в стремлении к бледным облакам.
День обещал быть спокойным. Полковник все еще находился в турне по немецким заводам, производящим вооружение, и отказался брать с собой Юри, а посол уехал на одно из длительных заседаний в Министерство иностранных дел, где должен был пробыть большую часть дня. Юри ожидала огромная бумажная работа, достаточная для того, чтобы продлить часы своего пребывания в уютном отапливаемом кабинете, а не возвращаться домой слишком рано в свои куда менее уютные комнаты. С другой стороны, в последний раз, когда он ехал на велосипеде домой через Тиргартен слишком поздно ночью, ему пришлось резко свернуть, чтобы не сбить лису, и он чуть не сломал лодыжку, когда велосипед опрокинулся в снег. Если его судьба —
умереть в Берлине, он предпочел бы, чтобы это случилось не на виду у всех посреди городского парка.
Тропа перешла в более широкую вымощенную улицу, и вся конструкция велосипеда загромыхала из-за булыжников. Юри натянул шарф на нос.
Повернув за угол на Гогенцоллернштрассе, он спешился и вежливо поклонился Ивамото-сану у ворот японского посольства, пока катил свой велосипед через них. Бедняга был одет в такое количество слоев одежды, что казался в два раза больше, чем был на самом деле. Находящееся через дорогу посольство Италии смотрелось как что-то из сказки: нежно-розовая штукатурка выглядела намного ярче обычного под тяжелым снежным одеялом, покрывающим здание.
Юри подумал, что было бы чудесно когда-нибудь попутешествовать по миру, пожить в красивых иностранных городах, чтобы такие виды, как этот, стали для него повседневными.
Камин в фойе посольства был заполнен дровами под завязку, распространяя восхитительное количество тепла, и Юри радостно закрыл глаза, снимая перчатки и разворачивая шарф. В коридоре позади него послышались приближающиеся голоса, говорящие по-немецки.
— Очень жаль, что Вы проделали этот путь напрасно в такую погоду, герр Риттбергер, — второй секретарь посла, как правило, придерживался заискивающего тона со старшими коллегами.
— Нет, нет, Хигучи-сан, сегодня я получил важный урок о необходимости использования телефона, когда идет снег! Пожалуйста, передайте мои самые теплые приветствия послу.
Этот голос Юри всегда узнал бы, даже не желая того.
Он открыл глаза именно в тот момент, когда Хигучи-сан появился в вестибюле рядом с высоким немцем. Взгляд Стефана Риттбергера упал на Юри, и это походило на физическое прикосновение, от которого он почти вздрогнул.
— Ах, Кацуки-сан, Вы все-таки не замерзли в своей постели, — Риттбергер сжал его холодную ладонь в твердом рукопожатии до того, как Юри успел поклониться; теперь было бы невероятно грубо не поднять глаз и не встретиться с ним взглядом. — Надеюсь, что полковник Накамура здоров?
— Да, был, когда мы говорили с ним в последний раз.