Норма первая, кто высыпает горсточку земли на крышку гроба, с каким-то внутренним усилием разжимая кулак и проговаривая последнее напутствие одними губами, чтобы никто не слышал: «Гори в аду». Затем могилу небрежно засыпают. Люди в очередной раз выражают своё вежливое сочувствие семье усопшего и быстро расходятся.
Массетты, наконец, остаются наедине, в последний раз втроём, и Дилану вдруг снова немного боязно, хотя мама и твердила ему все четыре дня до похорон, что опасаться больше нечего. Ничуть не помогает то, что мама как-то неосознанно стряхивает Дилана, чтобы в одиночестве приблизиться к надгробному камню с именем мужа.
Дилану же не хочется отпускать маму, и он покорно, как телёнок, следует за ней, так что отлично слышит её тихий, отчаянно злой, переполненный обидой и облегчением голос, когда она говорит, адресуясь, кажется, к этому тёмно-серому прямоугольному камню:
- Ублюдок. Будь ты проклят. Ты даже чести быть похороненным, как порядочные люди, не заслужил, чёртов выродок.
«Ублюдок, – старательно повторяет Дилан про себя, ведь, сдаётся, он отлично понимает, о чём идёт речь. – Выродок».
Дилану почти три года, и он уже наполовину сирота, и даже из этого можно извлечь выгоду: по крайней мере, он постепенно совершенствует свой разговорный навык, разве нет?
хХхХх
На самом деле, после кончины отца от сердечного приступа (злобный сукин сын получил по заслугам, потому что со всеми этими его эмоциональными перепадами и бесконтрольными приступами агрессии странно уже то, как он дожил до тридцати при таких нагрузках на организм), Массеттам становится гораздо легче.
Маме, правда, приходится работать больше, чем раньше, и она устаёт вдвое сильнее, но всё равно. Дилан рад, что они теперь только вдвоём.
Они… что-то вроде… хм… счастливы?
Мама исправно оплачивает счета и даже ухитряется изредка как-то выкраивать деньги на то, чтобы побаловать Дилана какой-нибудь вкуснятиной или новой игрушкой. Они проводят вместе каждый её выходной день, много гуляют, поют песни, учат стишки. Мама поправляет его одеялко и читает ему сказки перед сном, даже если работала целый день и выжата, как лимон. Но если она устала так, что сил вечером хватает только доползти до дивана и сразу уснуть, то Дилан, в свою очередь, считает своим долгом укрыть маму пледом и, старательно проговаривая по слогам каждое слово, даже самое длинное и сложное, почитать ей комиксы.
Очевидно, они нужны друг другу, чтобы выжить. Но здесь дело не только в сухой необходимости. Глядите глубже – тут любовь. Дилан любит, как мама готовит для него. Любит, как она заботится о его старенькой одёжке, чтобы та носилась дольше и выглядела новенькой и свежей. Любит, как она смотрит на него, словно он – нечто особенное, нечто важное в её жизни.
Дилан любит маму.
Правда, иногда ему трудно выразить это, особенно, когда их мнения расходятся. Дилан в меру своих сил старается уважать решения своей матери, однако, та иногда перегибает палку в своих суждениях, да и сам мальчик далеко не сахар. Он, вероятно, унаследовал от Нормы тонны её непробиваемого упрямства, которое обычно подпитывает безобидное жизнелюбие, но в исключительных случаях является тем самым раздражающим фактором, который мешает Дилану вовремя остановиться.
И вот тогда – тогда они ссорятся. Дилан становится в позу, он топает ногой и кричит, бессознательно зеркально повторяя поведение своей матери.
Они сражаются, так сказать, на смерть, даже если причина конфликта вовсе того не стоит.
Это ужасно, и в итоге Дилану всегда стыдно и грустно, но он ничего не может поделать с собственной натурой, которая неизменно подводит его в такие пиковые моменты, и с неумением вовремя сдавать назад. Как результат, мама потом долго дуется, и иногда – изредка, но пугающе – её взгляд меняется, и от этого изменения Дилану становится особенно не по себе. Как будто его оценивают. Взвешивают плюсы и минусы. Колеблются. Принимают какое-то решение.
Дилан не знает, что это за решение, да и не желает знать, если честно. Он просто идёт мириться, и, хотя Норма поначалу отталкивает его и сердито цыкает языком, он ластится к ней и не оставляет в покое, пока женщина не смягчается. Мама улыбается снова, и прижимает его к себе, и гладит по непослушным пшеничного цвета волосам, и бурчит что-то тихонько, не всерьёз. Только тогда Дилан тоже успокаивается.
Каждый раз он даёт себе зарок больше не вести себя глупо, расстраивая маму из-за мелочей. Но новый повод всегда находится, будь то овсяная каша на завтрак вместо сладких хлопьев, необходимость одевать какие-то девчачьи тёплые чулки вместо нормальных носков или гольфов, беспорядок в детской, дружба с кем-то, кто ей не по душе… И Дилан снова бездумно вступает в схватку с авторитарным маминым «Я всегда права, делай по моему».
хХхХх
Это смахивает на какой-то замкнутый круг, разорвать который у Дилана при всём старании не выходит. Потому, наверное, что, как в пылу очередной ссоры предъявляет ему Норма, он слишком похож на своего отца. Дилан так и замирает, услышав подобное обвинение; кажется, он отключается весь: движения сковывает, сердце не бьётся, дыхание останавливается. Каждая клетка его маленького тела противоестественно обращается в одну сплошную паузу. Только мозг функционирует, лихорадочно обрабатывая мамино предположение.
Дилан похож на отца. Дилан. Похож. На. Отца. Дилан – зло, определённо, да? Хуже не придумать.
Признаки жизни возвращаются так же внезапно, как и пропали. И теперь Дилан дрожит изнутри.
- Думай о том, что ты делаешь, мальчик. – Веско заканчивает Норма свой выговор. – Следи за своим поведением, не то тоже превратишься в монстра. Люди вроде вас с папой должны бы лучше себя контролировать, чтобы не случалось бед.
Поставив точку в споре, мама устало уходит к себе, не замечая произведённого эффекта, а Дилан остаётся, полностью погружённый в себя.
хХхХх
Когда в их устоявшейся понемножку жизни безо всякого объявления войны появляется Сэм Бэйтс, Дилан в восторг не приходит. Он слишком мал, чтобы понять статус этого мужчины для матери, но достаточно взрослый, чтобы почуять неладное.
А этот Сэм – он сам одно больше «неладное». Чёрт, да надо быть слепым на оба глаза, чтобы не заметить!
Норма, впрочем, при всей своей зрячести, оказывается обманутой. И, как кажется Дилану отчего-то, обманутой с собственного добровольного разрешения.
Мама, очевидно, влюблена, и отказывается замечать недостатки своего нового избранника (пока он не начинает вести себя, как предыдущий).
Сэм Бэйтс решительный, властный, педантичный мужчина, который при всей своей скрупулёзной целеустремлённости оказывается безалаберным и даже глупым. Амбициозность в сочетании со стремлением получить всё и сразу, без больших энергозатрат, оказывается той самой гремучей смесью, которая способна разрушить всю его жизнь, захлестнув попутно и окружающих – вроде, вот, к примеру, Нормы и её сына.
Но пока этого ещё не произошло, и Сэм выглядит надёжным, и он заинтересован в том, чтобы заполучить Норму Массетт (потому что, эй, вы серьёзно? а кто был бы не заинтересован?), так что, он и не отступается, пока не завоёвывает её.
Дилан вынужден беспомощно наблюдать, как у него отнимают его маму.
Если бы у него достало сил, он не позволил бы этому произойти. Но Дилан был (слаб) всего лишь ребёнком, и ненавидел это. Он поклялся себе, что в будущем всё изменится. Что он сумеет в будущем всё изменить.
хХхХх
Сэм и Норма зарегистрировали свой брак безо всякой помпы. Не было ни торжества, ни гостей. Даже Дилан не присутствовал. Его, чёрт возьми, просто поставили в известность об уже свершившемся событии.
Мама, не раздумывая, взяла фамилию второго мужа, объяснив это Дилану новыми возможностями. Шансом начать жизнь с чистого листа.
И Дилан молча смотрел на эту женщину с радостно горящими глазами, с отстранённостью в линии улыбки, на женщину – неожиданно малознакомую, но по-прежнему прекрасную, - чьи руки теперь старались не прикасаться к нему, не ерошили больше его волосы, не обнимали его за плечи, не гладили по спине. Нет, теперь они стали более статичными, и ладони раз от раза ложились на живот, таким умиротворяющим жестом надёжности и самодостаточности.
Норма Бэйтс очень напоминала маму Дилана, и он был бы счастлив закрыть глаза на различия и просто притвориться, что всё точно так же, как и раньше, если бы сама Норма пошла ему навстречу и поступила схожим образом. Но она этого не сделала.
Вместо того, она проворно обозначила чёткие границы между тем, что ему осталось, и тем, что недозволенно ни в коем случае.
Иногда Дилану казалось, что он умирал, а между тем, формировалось что-то другое, чтобы занять его место. Это «что-то» постепенно обретало плотность и одушевлённость, наращивало себе конечности и внутренние органы, синхронизировало своё сердцебиение с маминым, чтобы, в итоге, появиться на свет и получить имя – тоже мамино – Норман.
Когда родился его брат, вопреки прогнозам, Дилан даже не переживал. К тому времени он уже решил, что ему нет дела. Что бы ни происходило в жизни его теперешней семьи, к нему это никак не относится. Точка (или три?)
Дилан потерял маму, не получив ничего взамен. И где-то в глубине души мальчика зарождалось неясное, как кладбищенский туман, опасение – ОСОЗНАНИЕ – что, если он ничего не получит и дальше, то просто, ох, не сможет. И заберёт причитающееся сам, применив хитрость или даже силу, если понадобится. Во что бы то ни стало, заберёт.
хХхХх
В принципе, в воплощении этой решимости даже есть смысл. Этакая неудачная пародия на Вселенскую справедливость, которая в чистом виде попросту отсутствует (кроме шуток, это ж кто угодно подтвердит).
Раньше, однако, у Дилана просто не было шанса. Но была осторожность. А когда раскладка изменилась в прямо противоположную сторону…
Силы сдерживаться исчезли. Всё будто рухнуло в пропасть.
хХхХх
На самом деле, проще всего было бы обвинить Норму во всём. Это было бы невероятно удобное оправдание.
Норма всегда разжигала этот (неистовоиглухозвучащий исполненныйгоречьюпотери никомуненужный жалкий чтозачертовщинаэтожеланиененастоящеевсёнетак жалкий-жалкий-жалкий) огонь. Норма инициировала их вражду. Норма не соответствовала стандартам идеальной матери по общепринятым меркам. Норма в принципе не вписывалась в какие-либо рамки, боже, что и говорить: Норма, одним словом.
В конце концов, это же она снова испоганила их едва-едва наладившийся хрупкий мир и – выгнала Дилана из дома, чтобы поселить туда очередного своего жениха. И, может статься, шериф Ромеро, в действительности-то, был хорошим мужиком, но у Дилана он, ей-богу, вызывал несварение.
Дилан был мастером в том, чтобы презирать людей, которые окружают его мать. Это было на удивление легко, потому что в выборе она зачастую ошибалась. В этот же раз, на свою беду, она положила глаз на порядочного человека. Но это не меняло дела по существу. Дилан возненавидел Алекса Ромеро в ту же минуту, как осознал, что у того с Нормой всё серьёзно.
Вообразите-ка.
Серьёзно.
Снова и снова выходило так, что у кого угодно был шанс заполучить Норму и её чёртово расположение. Только Дилан постоянно выпадал из списка претендентов, и это жалило, каждый грёбанный раз это жалило, причиняя горячую, мучительную боль, которая густо растекалась по телу, саднила сердце, оглушительно звенела в ушах.
Так что, да, обвинить Норму и её легкомысленность было бы легче лёгкого.
Но Дилан знал: настоящая причина событий была в нём самом. Потому что ему надлежало бы думать о том, что он делает, и следить за своим поведением, а он – он не справился.
хХхХх
Он покинул дом над мотелем в полной прострации. Он снова чувствовал себя разбитым (причём, по его осколкам ещё и хорошенько потоптались), отвергнутым, лишним. Ему снова указали на его место – где-то далеко-далеко за линией передовой, и даже не на скамейке запасных. Вообще вне поля.
Дилан пытался снять напряжение, как мог: быстро трахнул «свою» девушку, долго кричал на своего язвительного помощника, прилично напился – в одиночестве. Вполне себе простая и действенная схема, казалось бы. Ничего плохого. Кроме, разве что, того факта, что ни одна её составляющая не сработала.
Он увяз, господи, он так безнадежно глубоко во всём этом увяз.
(Кто знает, если бы Норма, где бы ни была, разжала кулак в ту самую секунду, то сумела бы снова стать первой, кто бросит землю на тесный душный гроб очередного монстра?)
хХхХх
Дилан не пытался встретить шерифа в тот вечер, напротив: он выменял бы всё богатство мира, чтобы в жизни больше не видеть его сдержанного, отвратительно симпатичного лица. Но их встреча всё равно состоялась, словно сама Судьба решила снова поиздеваться над Диланом и его намерениями.
Алекс и Дилан столкнулись на улице, неподалёку от бара. Это был натуральный несчастный случай. Парень пытался вспомнить, где припарковал свою машину (и был ли он вообще за рулём перед тем, как всерьёз вознамерился вылакать всю водку в зоне досягаемости), а что шериф делал там, осталось загадкой. Как бы там ни было, они неуклюже налетели друг на друга, тут же подавшись в разные стороны, и какой-то момент узнавания и молчания имел место быть. Затем шериф Ромеро прищурился и прямо спросил:
- Что случилось, Дилан?
И в его голосе вместо обвинения было искреннее участие, какая-то суховатая, но почти отеческая заботливость, настолько очевидная, что Дилан против воли ощутил странную гадливость. Это чувствовалось, словно на этот раз ему и не тягаться с соперником: Дилан, даже не вступив ещё в полноценный поединок, заранее остался в проигрыше.
- Не твоего ума дело. – Буркнул он, потому что должен был что-то ответить, и попытался уйти. Но Ромеро легко остановил его, удержав за плечо, и помог встать прямо, когда парень пошатнулся. – Убери руки, чтоб тебя!
- Ты пьян. – Обозначил Алекс рассудительно, так и не отпуская. – Я отвезу тебя домой.
Это была ошибка. Большая, просто-таки колоссальная.
- Домой? – зашипел Дилан, багровея. – Домой?! Ты забрал у меня мой дом! У меня снова забрали мой чёртов дом, я, проклятье, я задолбался оставаться один… Но ты!.. – он замахнулся, но предсказуемо промазал. – Ты, очередной мудак, который думает, будто может что-то получить от Нормы. Думает, что может что-то значить для неё. Чёрта с два! Норма плевать на тебя хотела, ей ни до кого нет дела, кроме Нормана, и ты просто законченный идиот, если рассчитываешь, что сможешь…
Финал его бестолковой речи остался неизвестным – Дилан согнулся пополам из-за внезапного спазма в желудке, и его буквально вывернуло наизнанку. Алекс поддерживал его поперёк живота, осторожно положив руку парню на спину, пока рвота не прекратилась и не вернулась хотя бы половина его обычных двигательных функций.
- Ты расстроен, я вижу, но сейчас твоё состояние говорит вместо тебя. Ты отдохнёшь, протрезвеешь, придёшь в себя, и завтра, со свежей головой, поверь, ты взглянешь на свои проблемы и сможешь найти оптимальное решение, – пообещал шериф Ромеро, неловко похлопав Дилана между лопаток. Парень осклабился:
- О, правда, что ли?
- Так и будет. – Кивнул тот, игнорируя злой сарказм в тоне Дилана. – А что касается твоей мамы, то, можешь мне поверить, я и сам прекрасно всё понимаю.
- По…понимаешь?
Сказать, что Дилан пребывал в шоке – ничего не сказать.
- Понимаю, – Алекс немного печально улыбнулся в подтверждение. – Я и не мечтаю получить больше, чем то, что она способна мне дать. И я даже готов спорить, что рано или поздно она заставит меня пожалеть о том, что я вообще ввязался в эти отношения. Но всё гораздо сложнее, Дилан. Потому что я люблю твою маму, и я не отступлюсь. Ты должен это знать.
Дилан дал себе минуту на то, чтобы попытаться принять это признание. Но, как ни старался, ничего хорошего из этой затеи не вышло. Над здравым смыслом и адекватностью неизбежно превалировали какие-то иные, более сильные и разрушительные, чувства, мешающие взглянуть на ситуацию глазами взрослого, разумного человека.
Путаница разрасталась, подпитываясь гневом, обидой и ревностью, и Дилан, отпихнув Алекса от себя, просто убежал.
Нужно было что-то делать со всем этим. Потому как, совершенно точно, если он не реализует свои эмоции, не придумает какой-то выход, он утратит, окончательно утратит контроль.