Дилан, с его ослиным упрямством и глупыми попытками привлечь к себе внимание, только способствовал дополнительной близости между Норманом и мамой, которая буквально отдыхала душой с ним, устав сталкиваться лбом со старшим ребёнком.
Что до отца… Хм.
Именно Сэм первый вынес практически ниоткуда это слово, которое потом довольно часто всплывало в жизни Нормана в том или ином контексте. ‘Фрик’. Фрик, - провозгласил папа, пытаясь доказать жене, что с их сыном что-то не в порядке. Несправедливость. Норман делал всё, что мог придумать, чтобы заслужить его одобрение, чтобы хотя бы просто расширить слабые запасы отцовского терпения, чтобы отвести его враждебный взгляд, только и выискивающий какие-то недостатки, от мамы; Норман шёл на великое множество компромиссов с собственным внутренним устройством, чтобы умиротворить вечно недовольного Сэма, и вот, что он получил в награду. Очередную претензию. Как ожидаемо.
хХхХх
- Он какой-то странный, – обратился мужчина как-то к Норме, хмурясь. Он даже не потрудился понизить голос, хотя маленький Норман играл прямо в той же самой комнате и, что бы там отец ни думал, прекрасно его слышал и понимал. – Ты разве не замечала?
Мама отложила штопку и взглянула на мужа, который в свой «заслуженный выходной» ради этого разговора даже оторвался от повторной трансляции футбольного матча, с намеренным отсутствием эмоций на лице.
- Что ты имеешь в виду? – уточнила она нейтрально, лишь с лёгкой прохладцей. Когда речь заходила о Нормане, в Норме включался режим агрессивного защитника, автоматически, даже если сознательно она пыталась держать себя в руках.
- Да погляди ты на мальца! Он постоянно молчит. Кто разберёт, о чём он там себе думает? Ходит и просто…смотрит на всех. Могу себе представить, как это напрягает, знаешь ли, вот никто и не хочет дружить с ним. А вчера он попытался вцепиться Дилану в лицо. Ногтями, ради всего святого. Не то, чтобы твой парень не заслуживает хорошей взбучки, конечно, ещё как. Но я не понимаю, о чём думал наш Норман, когда пытался напасть на брата. Откуда в нём это, хах?
- Во-первых, Норман очень разговорчивый и общительный мальчик, просто он застенчивый, и не готов открыться каждому. – Старательно смягчая свой голос, отозвалась мама ровно. Норман, катающий свою синюю машинку по краю ковра, незаметно улыбнулся в пол, а затем, словно бы просто в процессе игры, перебрался немного ближе к дивану со стороны, где сидела мама.
- А если уж обсуждать вчерашний инцидент, – продолжала она, – то я не считаю, что ты можешь винить малыша за что-то. Насколько я могла понять, Дилан перегнул палку в поддразниваниях. Норман просто среагировал слишком живо. Но это же мальчишки, правильно? Разве затевать потасовки – не в порядке вещей? Вспомни себя в этом возрасте, Сэм.
Папа фыркнул что-то, и Норман почти отзеркалил эту реакцию, вспомнив, что именно толкнуло его на то, чтобы кинуться на брата безо всякого предупреждения. Пока тот издевался над ним самим, Норман не возражал слишком сильно. Хорошего было мало, конечно, но он мог терпеть, в интересах сохранения мира. В конце концов, как сильно бы Дилан не глумился над его душевной простотой и мягкотелостью маменькиного сынка, когда у Нормана появлялись другие обидчики – среди соседской детворы, среди одноклассников, - старший брат неизменно вставал на защиту младшего. Так что, это несколько умаляло общую степень его вины.
Но когда Дилан доходил до личности мамы, беспощадно критикуя, говоря подчас такие ужасные, обидные вещи… Норман не мог долго держать себя в руках. Он готов был атаковать любого, пытаясь защитить маму, точно так же, он знал, поступила бы она сама, окажись ситуация противоположной.
Норман так увлёкся своими мыслями, что почти пропустил следующую реплику отца, а она была, в своём роде, опасной.
- …настоящий фрик? – закончил он, и Норман внутренне напрягся, делая ещё одну небольшую попытку преодолеть расстояние между ним и матерью. Её присутствие в его личном пространстве делало жизнь определённо терпимее для восприятия. – Нам бы, не знаю, показать его кому? Может, сводить к какому-нибудь доктору? Мозгоправу, или…
- Сэм. – Прервала Норма со столь звучным металлом в голосе, что оба они – и отец, и сын – перевели на неё взгляд, как завороженные. – Мы не будем отдавать нашего малыша на растерзание врачам, только и мечтающим наградить всякого ребёнка каким-то диагнозом, единственно потому, что ты не понимаешь чего-то в его мыслях.
- Но пара тестов ведь ему не навредит? – всё-таки попытался снова мужчина, пожимая плечами, как бы признавая свою капитуляцию: в конце концов, сама тема не была ему настолько важной, чтобы всерьёз бороться за победу в споре. Это ведь было всего-навсего насчёт Нормана. Кого волнует, да же?
- Нет. Норман полностью нормален. Я его мать, я знаю. Я не позволю тестировать моего мальчика. Он в порядке, – настойчиво отвергла Норма, и Сэм, махнув на неё рукой, снова повернулся к телевизору, ворча.
Мама, заметно расслабляясь всем телом по завершению этого разговора, потрепала Нормана, уже сидящего подле её ног, по макушке и вновь взялась за штопку.
Сэм больше не возвращался к обсуждению возможности обращения к профессиональной психологической помощи ещё год или два. Но это не значило, что Норман забыл о первой попытке.
хХхХх
Отец вновь начал присматриваться к Норману с прежней подозрительностью, как к бракованному товару на витрине, когда тот уже учился в начальной школе.
Класс проводил обеденный перерыв на свежем воздухе по весне, в самом преддверии лета, и Норман впервые по-настоящему пережил момент. Всё началось с человеческой грубости, прощать которую можно лишь до пересечения какой-то черты, а закончилось – скулящим на земле обидчиком, обхватившим обеими руками кровоточащую голову, и Норманом, возвышающимся над ним с абсолютно ровным дыханием, тяжёлым пустым взглядом и камнем в левой руке.
хХхХх
- Он всё говорил, что мы чокнутые, говорил и говорил. – Почти оправдываясь, почти рыдая, объяснял Норман маме чуть позже в тот же день, когда она обеспокоенно оглядывала его на предмет собственных повреждений в «драке», возле кабинета директора. – Что то, как мы живём, неправильно. Что папа пьёт слишком много, и его видели в таких частях города, куда честные люди не ходят, и что ты ‘строишь глазки’ всем подряд, что Дилан – общественная угроза, и что меня… меня надо запереть. Он говорил, что мы чокнутые, и нам здесь не место…
- Ох, детка, – выдохнула Норма коротко, быстро прижимая его к себе. – Он злой, глупый ребёнок. Его не нужно слушать.
- Я знаю, мама.
Он кивал, куда-то в её живот, обхватив маму за талию обеими руками, крепко-крепко. Норман не собирался слушать злых, глупых детей. С ними не следовало церемониться.
- Но, малыш, тебе надо постараться быть…тише, – с определённым значением, добавила Норма затем, складывая тёплую ладошку на затылок сына. – Привлекать меньше внимания. И… обещай не срываться больше в присутствии целого стада, хорошо?.. Но ты, ты главное не переживай, родной. Я всё улажу. Я обязательно всё улажу.
И она отлично справилась, надо отдать ей должное. Ведь это было непросто, учитывая несговорчивость переполошённых родителей пострадавшего мальчишки, и позицию школьного совета. Нашлось место и уговорам, и подкупу, и – можно предположить – угрозам. Но в конечном итоге, всё утихло. Одноклассник Нормана отделался всего лишь ушибом – даже до сотрясения дело не дошло, и его родители не стали притязать на большее, чем скромная денежная компенсация; директор школы обыграл уход младшего Бэйтса в новое учебное заведение, как добровольный перевод.
Теперь, они начали всё, в определённом смысле, заново (любимая тенденция семейства). И довольно долго всё шло просто прекрасно.
Норман напряжённо, до покалывания в ладонях, ожидал, когда же кончится затишье.
хХхХх
Разумеется, стоило этому произойти, Сэм Бэйтс оказался напрямую замешан во всём том колоссальном бардаке, что неотвратимо случился.
Как. Чёрт возьми. Ожидаемо.
хХхХх
Норману следовало заранее увидеть, что за грандиозная катастрофа готовилась случиться.
Потому что, ладно. Его отец был незамысловатым, но, по сути, славным человеком. Конечно, далеко не идеальным. Очень, очень далеко. Каков уж есть: мастер скоропалительных решений, бранных слов, затрещин с замахом и вечернего ничегонеделания (кроме, опять-таки, всё той же обычной занятости – выпивки и распускания рук)…
Окей, окей, поймали. Славным ‘по сути’ Сэма Бэйтса было никак не назвать.
Но Норман всё равно любил его.
По-своему.
Возможно.
(Вряд ли).
В этом не было вины Нормана!
Просто Сэм был из тех людей, которых чрезвычайно сложно искренне любить, по крайней мере, продолжительное время. Но он всё же был его отцом, так что Норман отчаянно старался.
И, совершенно точно, он никогда не коротал ночи, скажем, детально продумывая планы убийства отца так, чтобы избежать наказания. Этого не было. Господь свидетель. Норма терпела ревность, ворчливость, нетерпимость и агрессию, исходящие от мужа, и Норман просто следовал её примеру, пока хватало сил и выдержки.
Пока – бэээээмс! – не прекратил ужасные папины нападки на Норму единственным доступным способом. И это стало очередной тайной, объединяющей Нормана с матерью, и тайной был уже сам факт того, что они хранили какой-то секрет, в принципе.
Дилан к тому времени давным-давно уже патетично ушёл в закат, бросив их на произвол судьбы, поэтому Норману не было дела, что тот мог бы подумать об их потере.
Сэма похоронили скромно и быстро, Норма со всей мягкостью поддерживала в сыне его безутешный траур, даже не ставя под сомнение его невменяемость в пиковый момент и, соответственно, его невиновность, а Норман…просто следовал её примеру. И верил в те же истины, что и она. Так было лучше всего – для всех.
хХхХх
Когда они только-только переехали в Орегон, в очередной раз ‘начиная жизнь с чистого листа’ с неугасимой надеждой подлинных шизофреников, Норман почти готов был принять тот факт, что нынче – нынче у них действительно получилось.
У них появился их собственный дом, с мотелем, обещающим какой-никакой стабильный достаток; новая школа встретила Нормана весьма гостеприимно – другие дети улыбались ему в холлах и классах, учителя находили его разумным и прилежным, более того, у него появился настоящий друг и, в перспективе, девочка, на которую он возлагал большие романтические надежды. И мама, о, она казалась свободной, спокойной, уверенной в себе. Это был восхитительный образ, столь отличный от всегдашнего настороженного, запуганного, вечно оглядывающегося за спину, готового лгать и поддельно улыбаться, чтобы убедить всех вокруг в том, что всё просто прекрасно. Теперь мама словно освободилась от оков своего прошлого, и Норман с удовольствием подмечал мелкие перемены в её обычном поведении.
Череда событий, что, одно за другим – след в след – утомительной вереницей, произошли с ними практически сразу же, как они обосновались на новом месте, словно изначально была задумана Всевышним, чтобы разрушить всё то хорошее, что Бэйтсы с таким огромным трудом и столь неизмеримыми жертвами выстроили в своей жизни.
хХхХх
Даже самые большие радости обернулись для Нормана огромными разочарованиями.
Домой, словно почувствовав издали обещание тепла и уюта, моментально подтянулся Дилан Массетт. Ему не присылали приглашений, ему даже адреса не оставили, но он всё равно умудрился найти их и, естественно, никогда не страдая от скромности, подселиться к ним. Дилан оправдывал свой переезд тем, что он был частью семьи. Норман не купился. Ха, ни за что.
В новой школе, равно так же, как и в предыдущих, у Нормана завелись недоброжелатели. То есть, большинство детей продолжало безразлично улыбаться ему при случайных встречах в коридорах, но среди них появились личности, которые не отказались бы устроить ему взбучку, по их мнению, заслуженную. Норман не видел за собой никакой вины перед ними, он абсолютно не мог понять, чем ухитрился вызвать такой гнев. Возможно, дело было элементарно лишь в том, что злых, глупых ребят хватало повсюду. И им не нужен был большой повод для того, чтобы изводить кого-то.
Хотя вот, было исключение. У Ричарда, этого озлобленного и самодовольного «золотого мальчика» был, можно сказать, довольно-таки стоящий повод. И пусть Норман не считал себя человеком, который действительно взял и злонамеренно увёл его девушку, он всё-таки мог разглядеть какую-то хромую, но вполне себе легитимную логику в ходе мыслей парня. Когда-нибудь, Норман надеялся, когда-нибудь придёт день, когда он отплатит ему. За каждое оскорбление. За разбитый нос. За все несправедливые нападки. Это будет только честно.
Особенно, учитывая, что Брэдли Мартин, как показало время, даже не стоила всего того шума, что Ричард поднял в связи с её королевской персоной. Поначалу, надо признать, Норман обожал эту девочку. Боготворил даже. Она была светловолосой, и эффектной, и её речь была своеобразно приятна. Брэдли навевала ему чувство вспоминания и – привлекала невероятно сильно. Но затем, всё больше раскрываясь перед Норманом, допуская всё больше ошибок, Брэдли сделала буквально всё, чтобы доказать: что бы он о ней ни думал, всё это было неверно. В ней не было силы воли – была наносная, упрямая заносчивость, подпитывающая её гордыню. В ней не было подлинной красоты – лишь более-менее успешное притворство. Кого бы она ни напоминала Норману, оригиналу она нисколько не соответствовала.
Должно быть, поэтому, когда девушка стала всё больше и больше полагаться на Дилана в этих их без пяти минут отношениях, Норман осознал вдруг, что испытывает почти облегчение от их общего предательства. Они двое, дэх. Они стоили друг друга. Абсолютно.
И когда один из них разобьёт другому сердце (а это случится, рано или поздно, со стопроцентной вероятностью), им некого будет винить, кроме самих себя.
Норман желал только оказаться где-нибудь поблизости в этот эпохальный момент, чтобы поздравить их, пожать им руки с улыбкой, и сказать самым радужным тоном: «Да пошли вы оба». Впрочем, даже и без этого финального жеста. Всё равно всё закончится идеально.
хХхХх
Эпитафия дружбе, что начиналась так многообещающе между Норманом и Эммой Дикоди, была громкой и заслуживала вместительного и дорогостоящего надгробного камня. Воистину, более провальное действо, чем динамика их взаимоотношений, тяжело себе представить, даже обладая самым безграничным воображением.
Проходили дни, в течение которых Норману удавалось в той или иной степени успешно делать вид, что её невнятно развившиеся чувства к нему не представляют собой запретной темы, неприятной для обсуждения и опосредованной в его восприятии почти намеренно. Требовательность девочки, прогрессирующая с невероятной скоростью, становилась, однако, проблемой на миллион долларов. И Норман ныне глубоко сомневается, что, продолжись всё в том же ритме, он сможет и дальше поддерживать иллюзию их радостного и ничем со-вер-шен-но неомрачённого приятельства.
хХхХх
Однажды, в жутком гневе, Эмма врывается в комнату Нормана, которому приходится нехотя прервать чтение. Девушка дышит тяжело – ей всегда трудно передвигаться, особенно быстро, в связи с её недугом. Судя по её бледному, злому виду, Норман почти ожидает, что она вот-вот ухнет на пол без чувств.
- Зачем ты так? – спрашивает Эмма, после двух минут навязчивого, почти театрального молчания. Норман смотрит на неё, и она продолжает: – Я всё могу понять. Ты – один из самых странных парней из всех, кого я когда-либо знала. Но я не думала, что ты опустишься до анонимных угроз. Если ты действительно так уж сильно хочешь от меня избавиться – просто скажи мне это в лицо!
В её голосе звучит вызов, за которым прячется неуверенность, девушка явно желает, чтобы он разубедил её во всём. Чтобы сказал, что она собирает ерунду, и на самом деле, всё, чего он хочет – это продолжать быть с ней.
Но, до её непрошеного появления, Норман был занят – он вчитывался в повествование какой-то случайно выбранной книги, пытаясь заглушить собственные мысли (мама второй день провела в своей комнате, почти не выходя, а Дилан ушёл ещё прошлым утром, да так и не вернулся, и всё это как-то связанно, определённо…).