Норман не испытывал никакого желания снова носиться с чувствами Эммы, которая совершенно не думала ни о ком, кроме себя, в ослеплении своей собственной влюблённости. Норману едва удалось избавиться от её навязчивости два дня назад, когда он задержался у мистера Дикоди, и так скоро оставаться с ней один на один снова? Нет. Он слишком нервничал последние дни, силясь придумать удачный способ всё-таки выманить Норму из спальни, но всё, чего он смог добиться, это щелчок запираемой двери. Мама не должна была отгораживаться от него. Это было в корне неправильно. Норман мог, под влиянием эмоций, взбрыкнуть и закрыться в своей комнате, из принципа (в конце концов, он всё ещё был подростком, и имел полное право на совершение ребяческих глупостей, хотя надолго в изоляции его всё равно никогда не хватало). Но мама – мама не могла!
Мамам категорически запрещено отдаляться от своих детей подобным образом!
Так что. Норман совершенно не в настроении подстраиваться под других девчонок, и…
- Окей, – кивает юноша. – В лицо так в лицо. Хочу от тебя избавиться. Я устал от твоего постоянного жужжания об одном и том же. Ты мне надоела. Уйди?
Эмма шокировано глядит на него, кажется, целую вечность, не в силах поверить в услышанное. Но потом, до неё, наконец-то, доходит, и она, развернувшись со всей своей возможной резкостью и прытью, стремительно уходит, громко хлопая дверью.
Норман смотрит ей в след, и ему совсем не жаль. Только чуть-чуть интересно.
О каких же анонимках она всё-таки говорила?
хХхХх
Проходит ещё пара мучительных, пустых часов, прежде чем Норман сдаётся и, отбросив книгу подальше, идёт в коридор.
Он стоит под дверью в комнату матери. Долго. Он робко переминается с ноги на ногу. Ему хочется постучаться и свободно войти. Ему хочется кричать.
Норман безумно боится повернуть дверную ручку и обнаружить, что дверь всё ещё немилосердно закрыта. Поэтому, он просто стоит здесь, ожидая какого-то знака.
Вечереет.
хХхХх
Мама так и не показывается, поэтому, ближе к ночи, Норман попросту устраивается на полу под дверью. Он ничего не требует. Он терпеливо ждёт.
И его терпение окупается с лихвой, потому что в какой-то момент глубокой ночью, дверь осторожно отпирается изнутри и открывается бесшумно. Норман, который глаз не сомкнул из-за напряжения последних дней, тщательно сохраняет спокойный ритм дыхания и умиротворённое выражение лица, чтобы сойти за спящего. Ему боязно: вдруг мысль о том, что ей придётся как-то объясняться с ним, говорить что-то или делать, испугает маму, если она поймёт, что он бодрствует, неся свой караул подле её порога.
Так что он притворяется, и весьма правдоподобно.
Мама склоняется к нему и гладит по волосам, бормочет что-то о мальчиках, которым нужно быть в своих тёплых постелях в столь поздний час, и ещё какие-то неразборчивые извинения, и тихие признания в любви, а затем она тоже опускается на пол, медленным, слабым движением, и ложится рядышком с сыном, обнимая его со спины. Наконец-то, Норман снова чувствует себя любимым.
Норман снова чувствует себя живым.
хХхХх
Наутро, они ничего не обсуждают. Мама спускается на кухню, как обычно бывало в хорошие дни, и готовит завтрак, включив радиоприёмник; Норман предлагает сварить кофе, а закончив, присаживается за стол и ведёт разговор ни о чём. Норма немногословна, но она и не отстраняется от него эмоционально и физически, и юноша не требует от неё большего.
Они завтракают в тишине, почти уютной. Норман так и не спрашивает, что стало причиной её двухдневного затворничества. Он лишь наблюдает внимательно за её чуть усталыми движениями, когда она откланяется на спинку стула и накрывает лоб ладонью, безотчётно растирая кожу до покраснения; за то и дело бесконтрольно уплывающим взглядом, когда её рука останавливается на полдороги, так и не донеся кофейную кружку к губам; за бледными синюшными разводами в районе её запястий, которые изредка показываются из рукавов халата.
Это всё не нравится Норману, но он благоразумно не поднимает эту тему. Если бы мама хотела (если бы она была в состоянии), она сама рассказала бы ему обо всём.
Ей потребовалось почти два десятилетия, чтобы набраться сил и открыться мне о действиях её брата, - мелькает у Нормана в голове, и от мысли, что нечто подобное могло произойти вновь (в который раз ‘вновь’, чёрт побери), что похожая история может заставить Норму снова замолчать на долгие годы, ему делается дурно.
Поэтому Норман старательно удерживает себя от того, чтобы раздумывать над вариантами.
хХхХх
Дилан не объявляется ещё три недели подряд, и дома царит приятный, немного подрагивающий от общих усилий Бэйтсов, покой. В школе же, Эмма продолжает прожигать в Нормане дыры зловещими, обиженными взглядами, демонстративно подпихивает его своим плечиком, сталкиваясь в дверях классов или коридорах, громко заявляет каждому, кто готов слушать, что ничего общего больше с Норманом иметь не желает.
Эмоционально отстраняясь, юноше удаётся игнорировать её вызывающее поведение, но временами, он всё равно ощущает жуткое раздражение её навязчивой реакцией на их «расставание». Девочка, совершенно очевидно, не способна отпустить его достойно, и Норман понемногу копит в себе злость, но не позволяет ей выплеснуться наружу. Он не может позволить себе проколоться в присутствии целого стада. Школа – не лучшее место для решительных действий. Проблемы следует устранять в иных условиях, с хорошей долей продуманности. У Нормана в жизни и так предостаточно неприятностей от поступков, сделанных в состоянии бездумного аффекта, да же? Последствия тянутся за ним шлейфом, тяжёлым и сырым от плохо отмытой крови. И, если судить здраво, то уж Эмма-то точно не стоит того, чтобы рисковать попасться в очередной раз. Посему, Норман упрямо терпит.
Потом, правда, в пятницу прямо перед занятиями, Дикоди налетает на него фурией в холле. Она снова крайне сердита на него – это её привычное состояние в последнее время, так что Норман совсем не удивлён. Он терпеливо молчит, глядя на неё, как на умалишенную, со всей возможной мягкостью, которую способен изобразить.
- Это уже ни в какие ворота не лезет, Бэйтс! – негодует Эмма, размахивая перед лицом Норманна сиреневым листком чуть помятой бумаги. – Ладно, ты писал все те гадости, чтобы довести меня до осознания, какой же ты осёл и мерзавец, чтобы отвадить меня. Но теперь-то! Мы УЖЕ разошлись в разные стороны, какого чёрта ты продолжаешь изводить меня своими дурацкими безумными фантазиями? Ты совсем псих, да? Это такой вид морального давления?!
Норман ни слова не понимает, о чём идёт речь, так что, вместо расспросов или отрицания, которые только спровоцировали бы взвинченную девочку на новые обвинения, Норман просто ловит её за запястье и отнимает листок, чтобы посмотреть причину её столь острого недовольства.
На яркой бумаге есть несколько разнящихся текстовых блоков, распечатанных на принтере не самого лучшего качества (судя по подтёкам тёмной краски с нескольких краёв листа). Само содержание послания выглядит довольно-таки устрашающе, даже если только пробежаться взглядом по основным моментам. Даже для Нормана, который, в общем-то, довольно часто проигрывает в своей голове вещи, от которых у многих по спине пробежал бы холодок.
Но одно ясно совершенно точно, и нуждается в прояснении.
- Я не писал тебе этого, – говорит Норман ровно. – Как и предыдущих угроз, о которых ты говорила. Это был не я. Может, я и не хочу быть твоим другом, но и навредить тебе… каким-либо из перечисленных способов… я не хотел бы тоже.
На мгновение Эмма сомневается, но затем в её глазах отражается уверенность – она верит Норману, частично и потому, возможно, что жутко хочет ему верить. Она несколько раз вдыхает и выдыхает свой с таким трудом усваиваемый воздух, чтобы успокоиться и, возвращая себе анонимку, проговаривает:
- Значит, это всё-таки не твоих рук дело. – Норман мотает головой. – Ясно. Это хорошо. Я рада, что это не ты. Такие ужасы… Я рада, что это не ты.
- Но кто? – задумчиво интересуется он, и Эмма неловко пожимает плечами.
- Когда я уходила вчера, мой шкафчик был пуст. Придя сегодня, я обнаружила внутри это письмо. Оно уже не первое. Были также оставленные прямо в моей сумке. Но никто не может точно сказать мне, видели ли они кого-то конкретного, подозрительно снующего поблизости, или нет. Несколько одноклассниц сказали, что, может такое быть, что они видели мельком какого-то мальчишку, но они не уверены. Ну, мальчишка, странные угрозы, вот я и подумала…
- Что это могу быть только я? – хмыкает Норман, и девочка пристыжено замолкает, бледно розовея. – Спасибо большое, Эмма, за замечательное мнение обо мне.
- Да ладно тебе, – быстро отмахивает она. – Сейчас важнее, кто заинтересован в том, чтобы запугивать меня, разве нет? Вдруг я в опасности? Мы должны узнать, кто пишет мне!
И в её голосе и взгляде столько робкой надежды на то, что он согласится, и они включатся в новое расследование в стиле Нэнси Дрю, которое может в итоге обернуться чем-то куда более серьёзным. Что они снова будут продираться через тайны – вместе. Что это сблизит их повторно, сделает друзьями опять. Но Норман не готов на это пойти. Он глядит на Эмму, и качает головой отрицательно, а затем говорит спокойно:
- Ты теперь сама по себе. В любом случае, не думаю, чтобы тебе действительно что-то грозило. Скорее всего, это просто чья-то неудачная шутка.
Стоит ему договорить, как Эмма, с наворачивающимися на глаза слезами, пихает его в грудь в жалкой пародии на ярость, а затем уходит, не произнеся больше ни слова.
- Неприятности в раю, ха? – с лёгкой хрипотцой в пониженном голосе, насмешливым шёпотом интересуется Брэдли, которая обнаруживается, прислонившейся плечом на шкафчики неподалёку от случившейся сцены. – Голубки поссорились?
Норман смотрит на Брэдли, представляя себе, как делает восемь размеренных шагов к ней, как запускает пальцы в шелковистые волосы на её затылке, как с силой впечатывает её лицо в железные дверцы, и её шокированный вскрик, и кровь, струящуюся из её разбитого носа…
Норман мило улыбается, пожимает плечами:
- Да всё в порядке, – и тоже уходит в класс, буквально за секунды до звонка.
хХхХх
Как показывает время, всё НЕ в порядке.
Тело Эммы находят в лесу через два дня после инцидента в школьном коридоре.
Норман должен бы ощущать какую-то вину, он ведь отказал ей в помощи, так? но единственное реальное чувство сейчас – это отсутствие сожалений. Просто… одной проблемой становится меньше.
И его руки чисты.
========== Norman: Divine becomes absolutely empty (2/4) ==========
хХхХх
- Жаль твою подругу, – тепло произносит мама, присаживаясь на край его постели вечером того дня, когда новость о кончине Эммы достигает их ушей. Норман слышал, что тело было практически нетронутым, девушку просто оглушили ударом по голове, и затем это привело к смерти; Норман читал послание и знает, что неизвестный мог бы сделать с ней, так что, можно сказать, Дикоди ещё повезло. Она совсем не мучилась, и Норману совсем не жаль.
Но, тем не менее, он кивает матери согласно, и даже позволяет влаге собраться в уголках его глаз.
- О, милый! – восклицает Норма сочувственно и, буквально подхватывая сына за плечи, поднимает его с подушки и прижимает к себе. – Бедненький мой мальчик! Потерять очередного друга… как ты держишься, родной?
- У меня всё наладится, мама, – обещает Норман с театральной храбростью в дрожащем голосе. – Не переживай за меня, пожалуйста.
Она сжимает его крепче, и он позволяет себе расплакаться, спрятав лицо у неё на груди. Норма баюкает его и успокаивает, пока Норман не утихает. Мама остаётся с ним на ночь, на случай кошмаров. Всё идеально.
хХхХх
А потом Дилан, как побитая дворняжка, виновато поджимая хвост, возвращается домой.
хХхХх
Поначалу он сосредоточенно пытается втиснуться в их налаженную рутину, прямо и без уловок силясь достучаться до чего-то в маме, вызвать её на какой-то разговор, добиться некоей реакции. Но всё, чего он добивается, это абсолютного равнодушия в ответ.
Мама не тяготится его присутствием, не спорит с ним, не затевает скандалов, как можно было бы ожидать раньше. Теперь, она просто и естественно игнорирует старшего сына, как если бы тот был пустым местом. Чем больше дней подобного отношения проходит, тем более безнадежным, унылым и бледным становится Дилан, словно действительно сливается с пустотой. Норману забавно происходящее, хотя с виду он даже бровью не ведёт.
Но это же, в самом деле, до колик смешно: раньше Дилан постоянно был недоволен мамиными мелкими претензиями и вечными пререканиями с его мнением; нынче же, сдаётся, он душу бы продал за то, чтобы вернуть всё это, замещая убийственное молчание.
Хотя. Во всём, что обозревает Норман дома, тут есть, о чём подумать. Так что, Норман складывает имеющиеся у него в голове данные, пытаясь вывести результат. И не придушить брата среди ночи подушкой. Обе задачи по разным причинам трудны, но, если приложить усилия… нет ничего невозможного, разве нет?
А в процессе, Норман просто старается, сколько получается, со всей ненавязчивостью, не оставлять маму и Дилана наедине. Это кажется важным.
хХхХх
В школе постепенно стихают разговоры о так и не раскрытом пока убийстве Дикоди. С каждым днём, о ней вспоминают всё меньше и меньше, следовательно, и о Нормане тоже. Это огромное облегчение.
- Кое-кто поговаривал тут, будто ты приложил к этому руку. – Словно промежду делом, заявляет кто-то над ухом Нормана, пока тот в одиночестве в сторонке поглощает свой ланч во время перерыва. Норман не вздрагивает, просто оборачивается и поднимает голову на незнакомца. Это мальчик из его параллели – он перевёлся, может, месяца три назад всего, но никто уже больше не называл его новеньким. Его вообще мало как называли – потому что никто не имел в нём никакого интереса, ни ученики, ни учителя.
Норман глядит на подошедшего снизу вверх, пережёвывая свой сэндвич, и раздумывает.
- Эй, я не говорил, будто верю этим россказням, – весело пожимает плечами второй юноша, словно Норман вменил ему это, а затем он кивает на сидение рядом с Норманом. – Не возражаешь, если я присоединюсь? К слову, я Алекс, если ты не помнишь.
- Мм, – кивает тот невыразительно, и бывший новенький тут же подсаживается. – Я, эм, я Норман. Бэйтс. Привет.
- Привет! – улыбается Алекс и приступает к своему ланчу, не переставая при этом щебетать о чём-то, чему Норман не уделяет сколько-нибудь внимания. Он спрашивает себя, сможет ли этот паренёк занять место, что прежде заполняла Эмма в его жизни, пока всё не стало слишком утомительно?
Всем нужны друзья, простой такой факт. Это то, как существуют нормальные люди. И если Норман хочет сойти за своего, ему нужно соответствовать. Поддерживать в надлежащем виде красочный фасад.
Стало быть – окей. Алекс сойдёт.
хХхХх
Субботнее утро. Они вдвоём завтракают в приятной тишине, окружённые запахом свежей выпечки и теплом. Норман улыбается маме через стол, та посылает ему ответную улыбку, прежде чем, отхлебнув немного чая, заговорить повседневным тоном:
- Насчёт того мальчика, о котором ты рассказывал в последнее время. Алекс Уэст, не так ли? – Норман с внутренней настороженностью кивает, и Норма, не замечая его лёгкой напряжённости, улыбается шире. – Я не отказалась бы познакомиться с ним лично. Что ты думаешь? Возможно, ты мог бы пригласить его как-нибудь к нам в гости, а? Скажем, я испекла бы пирожных, вы, мальчишки, поиграли бы в какие-нибудь настольные игры, позанимались бы уроками, посмотрели фильм. Как тебе?
Норман раздумывает над надлежащим ответом, когда в столовой к ним присоединяется Дилан. У него, как всегда в последнее время, потрёпанный вид, судя по всему, вчера он опять напивался, но сейчас уже привёл себя в относительный порядок и, присаживаясь за стол по правую руку от Нормы, старается выглядеть обыкновенно.
Женщина чуть-чуть поворачивает голову в его сторону, и в глазах Дилана как-то совершенно нелепо загорается почти не скрываемая надежда. Норману хочется бросить в брата недоеденной булочкой, так глупо тот выглядит со стороны. Но затем, когда всего через секунду мама снова сосредотачивает всё своё внимание на младшем сыне, и лицо Дилана словно теряет всякую насыщенность красок, Норман успокаивается и, потянувшись за салфеткой, отвечает, продолжая разговор, как если бы Дилана всё ещё не было в комнате: