========== Сириус Блэк III ==========
Часть 1. Азкабан
«Боль уже не имеет значенья:
Тело, душу ни чем не проймёшь!
Только лишь бы хватило терпенья
Ждать и верить, что не подведёшь…»
Сон и явь перепутать не сложно,
Если мысли мои о тебе.
Не хочу! Но забыть не возможно
Сказку о… самой яркой звезде…
“Увижу ли я ещё когда-нибудь его глаза? Да… Я должен в это верить…
Коснёмся ли мы рук друг друга? Конечно. Иначе не может быть.
Встретятся ли наши губы? Только для этого я и живу!”
Когда один дементор издал довольный звук, напоминающий сытое урчание, и втянул свои призрачные щупальца, на его место поспешил второй. Сириус закрыл глаза, по его щекам побежали солёные капли…
*
Время в Азкабане делилось на день и ночь. Днём магическая тюрьма жила. Хотя и не совсем обычной даже для пенитенциарных заведений, особенной, дикой жизнью. А ночью высокие гладкие стены накрывала… нет, не смерть, это было бы слишком простым наказанием для магов, осуждённых за ужасные преступления, доживавших свои дни на скалистом острове, затерянном в холодном океане. Тоска… Похожая на смерть, но отличавшаяся от неё тем, что не кончалась. Небытие. Безвременье. Лишь только солнце садилось в пучины Ибернийского моря, полновластными хозяевами Азкабана становились дементоры. Эти покрытые язвами и нарывами, склизкие и зловонные существа не знали почти никаких других желаний, кроме жажды человеческих светлых эмоций и тёплых воспоминаний. С наступлением ночи они жадно приступали к своей страшной трапезе. С их приходом в узких каменных коридорах и на крутых лестницах Азкабана начинал клубиться студёный туман, вся крепость покрывалась наледью. Толстые железные прутья решёток на камерах узников гулко и протяжно гудели, словно поминальные колокола. До самого рассвета океан старался могучим рокотом перекрыть этот безотрадный скорбный набат.
Днём ненасытные дементоры вели себя дисциплинированно и сдержанно. Они несли службу согласно магическому контракту и старались, по возможности, хоть это и противоречило их сущности, соблюдать служебные инструкции. Стражи Азкабана в светлое время суток должны были смирять свой аппетит, дабы не навредить немногочисленным сослуживцам-людям и редким посетителям тюрьмы, а так же чиновникам Министерства магии и работникам аврората, бывавшим здесь по служебной необходимости.
Днём заключённые были, по большей части, предоставлены сами себе. Их кормили, иногда даже лечили и выводили на прогулки во внутренний двор, обнесённый уходившими высоко в небо серыми тюремными стенами.
Многие узники, попав в Азкабан, поначалу тешили себя надеждами обмануть дементоров и сохранить свои души с помощью нехитрого приёма: дневного сна. Некоторое время заключённому удавалось, выспавшись днём, по ночам бодрствовать и умышленно думать только о самом горестном, пускать в свою память лишь тяжкие воспоминания. Но, пережив несколько раз дементорскую осаду, мозг осуждённого мага обычно терял чёткость и конкретность восприятия настолько, что переставал планировать распорядок дня, а, порой, вообще забывал, что такое сон. Редким узникам Азкабана удавалось долго оставаться разумными и здравомыслящими. Дементоры легко находили к каждому своему подопечному индивидуальный подход и были весьма изобретательны. Только самые сильные маги могли без волшебных палочек оказать хоть какое-то сопротивление атакам дементоров и не расставались со своими душами в первые же годы заточения. В более выигрышном положении оказывались те немногочисленные волшебники, которые имели зверообразные воплощения: дементоры не чувствовали души животных. Однако официальным анимагам в этом вопросе не везло: зная об их способностях, Визенгамот сразу же после осуждения налагал на них особые чары, не позволявшие скрываться от дементоров в личине зверей или птиц.
Сириус Блэк, осуждённый на пожизненное заключение, уже много лет умудрялся дурачить вечно голодных тюремных стражников. Он превращался по ночам в собаку. В недолгие минуты дневного отдыха, когда мог позволить себе редкие самостоятельные размышления, Блэк иногда спрашивал самого себя: отчего директор Хогвартса и Верховный судья Дамблдор не поведал на суде о его анимагических способностях, о которых был прекрасно осведомлён. Ответ, вселявший в Сириуса надежду на то, что хоть кто-то сомневался в его виновности в тех страшных преступлениях, за которые его осудили, был настолько приятной и светлой мыслью, что он старался как можно быстрее прогонять её из головы. Дабы не провоцировать дементоров.
Мысли о Римусе Люпине, его друге, любовнике и вот уже почти два десятка лет самом близком для него человеке, были для Сириуса столь мучительны и безрадостны, наполнены такой болью и обидой, что дементоры редко касались их своим зловонным дыханием. Это приносило Сириусу ещё большие страдания, так как позволяло снова и снова вызывать в памяти непроницаемое лицо друга, присутствовавшего на суде, обрёкшем Блэка на бессрочное заключение.
Люпин тогда сидел на галёрке и, казалось, даже не смотрел на подсудимого. Блэк не смог толком защищаться: не в той он был физической и душевной форме после смерти лучших друзей, Джеймса и Лили Поттеров, а так же после взрыва, устроенного мерзавцем Хвостом в центре Лондона и последовавшей за этим встрече с боевым отрядом мракоборцев. Он и очухался-то только на суде. И всё время винил самого себя в том, что лично уговорил Поттеров сделать Петтигрю хранителем Фиделиуса, оберегавшего их тайное убежище от Волдеморта и Пожирателей Смерти. Как мог он, прекрасно зная никчёмный характер пронырливого Хвоста, доверить ему жизни друзей? Понадеялся, что страх Петтигрю перед Тёмным Лордом будет зароком его верности мародёрам? Теперь он понимал, что это были не только глупые, но и губительные надежды. Хвост так боялся могущественного тёмного мага, что, не раздумывая принял его покровительство, заплатив за него высокую цену предательством. Если бы только сам Сириус благоразумно согласился защищать тайну Заклятья Доверия Поттеров! Не известно, чем той последней октябрьской ночью закончился бы бой с Волдемортом на окраине Годриковой Впадины. Но при любом исходе Блэк не сидел бы в центре судебной арены, прикованный зачарованными цепями, перед амфитеатром Коллегии Правосудия и разгневанными зрителями. В худшем случае он просто отдал бы свою бесполезную жизнь, защищая друзей и маленького крестника Гарри. Разве такой вариант — самый страшный? Спросите у любого из заключённых Азкабана — и получите верный ответ… Гораздо хуже для Сириуса было осознавать, что он уже никогда и ничем не заслужит прощения. Не увидит приветливую улыбку рыжеволосой Эванс, не похлопает по плечу бесшабашного верного Джеймса. И даже поймать взгляд Римуса среди сотен возбуждённо блестевших глаз не удавалось! Блэк во время судебного заседания неоднократно пытался незаметно, чтобы не привлечь своим вниманием интерес судей к Люпину, встретиться своими глазами с глазами друга. Неужели и он, Лунатик, как все, считает его предателем и убийцей? «Взгляни на меня, Римус! Дай мне надежду! Хоть каплю…»
Когда конвоиры, наставив на осуждённого частокол волшебных палочек, уводили его из подземелья № 10 Министерства магии, Блэк позволил себе обернуться и открыто посмотреть в сторону друга. Люпин сидел, опустив плечи, и прикрывал лицо ладонью. Это безрадостное воспоминание, наполнявшее сердце Блэка тоскливым отчаянием, даже дементоры не хотели созерцать. И понурая фигура Люпина среди разгорячённой зрительской толпы вновь и вновь пытала Сириуса. Когда он в своих нечастых фантазиях мечтательно представлял, как Римус решительно вскакивает со своего места в последнем ряду судебного амфитеатра и кричит ему вслед: «Я знаю, что ты не виноват!», дементоры сильно оживлялись. Но он сам быстро рассеивал свои светлые образы надежды отчётливым реалистичным пониманием невозможности такого финала давно прошедшего судебного заседания.
*
«На что я надеюсь? Все эти годы… Все эти месяцы, которым не знаю счёта. Все эти дни, пролетающие отравленными стрелами у неприкрытого виска. Часы, отмеряемые каплями крови из незатягивающейся раны в сердце. На что я надеюсь? Каждый вечер трачу быстро уходящие силы на превращение в Бродягу. И ловлю по ночам чутким собачьим слухом ужасные вопли лишающихся душевного света и последних надежд узников. На что я надеюсь?» — Сириус не знал ответа на этот вопрос, но продолжал вновь и вновь его упрямо себе задавать. Чувствовал, что тот день, когда он не спросит у самого себя, на что надеется, станет последним днём его жизни.
*
Сириусу сегодня было очень плохо. Он не мог бы сказать, что обычно принимал по утрам человеческий образ бодро и весело. Но сегодня… Видимо, ночью Бродяга допустил какую-то ошибку и был наказан за неё визитом голодного стражника. Сириус плохо помнил, что именно произошло. Кажется, дементор, как всегда не распознав в сознании животного достойный объект для утоления своего аппетита, всё-таки внимательно прошёлся по невидимой для него душе пса Блэка, чем привёл обернувшегося утром в человека Сириуса в состояние сильнейшего уныния.
На тарелку с завтраком, рыбным супом неопределённого цвета, Блэк даже не взглянул. Запах еды вызвал у него приступ тошноты. Голова гудела, тело ломало и выкручивало. Не хотелось даже дышать. «Скорей бы снова ночь. Не буду больше обращаться. Хватит. Пусть эти склизкие твари обожрутся моей душой. Больше не могу хранить её. Слишком тяжёлое сокровище. И совершенно бесполезное…» Он с трудом заставил себя выпить воды. На прогулку решил не идти. Зачем? Надоело. Поддерживать физическую форму, чтобы тебя вывезли из этих скорбных стен в покойницком мешке не совсем дряхлым и с натренированными мышцами? На-до-е-ло. Если не шевелиться, то можно представить, что тебя уже нет…
Сириус сам не понимал, почему всё же поднялся с жёсткой кровати и вышел, еле волоча ноги и спотыкаясь, из камеры. Под присмотром паривших на значительном расстоянии дементоров он в компании тощих грязных узников, большинство из которых уже не отзывались на свои когда-то известные имена, уныло прошёл по узкой лестнице во двор тюрьмы. Солнце, редко заглядывавшее в каменный мешок Азкабана, больно ударило по глазам. «Надо же, — вяло удивился Блэк, — сегодня хорошая погода? Хотя… какая разница…» Но его апатию и безразличие к окружающей действительности смыло, словно волной, только лишь он услышал голос Римуса Люпина. Слуховая галлюцинация! Последствие ночного общения с дементором. Значит, скоро конец…
Голос его школьного друга, его любимого, казался чужим и странным, но вполне реалистичным. Сириус сощурился и приставил ко лбу козырёк ладони, стараясь оглядеться на слепящем солнечном свете, заполнившем прогулочный дворик тюрьмы, потёр кулаками глаза, поморгал. Он определённо слышал Люпина! Если это мираж, игра больного разума, то почему в нём присутствует и другой голос, очень знакомый, кажется, принадлежащий Министру? С чего это его сознанию перед сдачей позиций безумию захотелось воспроизвести не только голос любимого, а ещё и Корнелиуса Фаджа?
— Раздайте газеты, Люпин, — командовал Министр магии. — Только не подходите к заключённым слишком близко. Цель нашей инспекции — не личное общение с преступниками, а проверка условий их содержания. Гуманность — вот девиз реформы нашей пенитенциарной системы. Негоже цивилизованному магическому сообществу уподобляться этим негодяям, не знавшим в своё время жалости. Министерство готово тратить средства налогоплательщиков на обеспечение для заключённых Азкабана человеческих условий содержания, — Фадж говорил преувеличенно громко, словно на заседании в своём кабинете, обращался не только к своему спутнику, а ко всей аудитории, забыв, вероятно, что мало кто из рассыпавшихся по тюремной площади арестантов был способен понять его пламенную речь.
— И вы считаете, господин Министр, что газеты помогут в этом благородном деле? — без тени издёвки спросил Римус Люпин.
— С чего-то ведь надо начинать. — Министр тяжело вздохнул: удручавший вид оборванных грязных узников, гревшихся на солнышке, сбивал его жизнерадостный деловой настрой. — Какие-то они… неухоженные… Злодеи, конечно, но человеческий вид нельзя терять ни при каких условиях.
Люпин не смог сдержать грустную усмешку:
— Дементоры вряд ли за ними ухаживают. А персонала не хватает.
Фадж недовольно взглянул на него:
— Вы, инспектор, слишком либерально настроены. Это нынче модно. Но мы не собираемся перепрофилировать Азкабан в санаторий. Если они хотят достойно жить, то и сами обязаны потрудиться. — Он хотел перечислить, что именно должны делать заключённые для сохранения цивилизованного облика, но, покосившись на парившего в стороне дементора, осёкся. — Пусть… читают. Будут в курсе последних событий. Пусть знают, что, несмотря на всё совершённое ими зло, магическая Англия живёт и процветает!
— О, это совсем другое дело, — поспешил согласиться Люпин. — Это должно усилить раскаяние преступников! — Он уже давно увидел худую длинноволосую фигуру в центре солнечного круга, расцветившего мрачные плиты тюремного двора всеми возможными оттенками серого цвета. И не узнал очень изменившегося Сириуса, а, скорее, почувствовал, что это он. Если бы не решётка, отделявшая площадку для прогулок от остальной части двора, Римус, вероятно, не смог бы сдерживаться и бросился к Блэку. Сердце его бешено забилось, руки задрожали, он чуть не выронил кипу газет. «Успокойся! — приказал себе Люпин. — Сейчас же успокойся! Он жив! Этого мало, но пока достаточно. Возьми себя в руки! Ты столько сил приложил, чтобы втереться в доверие к Министру и организовать эту идиотскую инспекцию в Азкабан! Ты не имеешь права сейчас всё испортить! Другого шанса не будет. Фадж — не дурак, иначе не стал бы главой Министерства. Нельзя давать ему повод для подозрений».
— Было бы неплохо, господин Министр, — решил проявить рвение Люпин и обвёл рукой тюремный двор, — поставить здесь растения. — Фадж посмотрел на него, как на душевнобольного. — Кадки с деревьями, цветочные горшки. Это приведёт мрачность тюремных интерьеров в более эстетичный вид. — Министр обожал высокопарные фразы, и Люпин ему немного подыграл. — Это будет приятно и нашим коллегам, посещающим Азкабан. А стоимость озеленения не так уж и высока. — Люпин сделал вид, что смутился под строгим начальственным взглядом. — Зелень, свежий воздух… «Интересно, — усмехнулся он про себя, — возразит ли Фадж, что в открытом океане воздух и так свеж?»…
Их глаза встретились лишь на несколько секунд. Римус поёжился от взгляда в бездонные непроницаемые омуты, лишённые не только былого яркого бесшабашного блеска, но и всякого свечения. Глаза живого мертвеца. Но признаки разума во взгляде Сириуса он увидел без труда и облегчённо выдохнул: «Помнит!» Внимательный Фадж заметил непроизвольно изменившееся выражение лица Люпина и проследил за его взглядом:
— Встретили старого знакомого?
Люпин глазами поспешно показал Блэку на свою руку и незаметно выронил из рукава пиджака крохотный предмет. Кусочек кости, чуть слышно стукнувшись о каменные плиты, тут же растворился в воздухе.
— Да. С трудом узнал своего бывшего одноклассника, — Люпин решил, что безопаснее будет не врать Фаджу по мелочам.
— И друга? — уточнил тот.
— Вы, господин Министр, думаете, что подлый предатель и убийца, пожизненный узник Азкабана может быть моим другом? — равнодушно возразил Люпин. Сириус услышал эти слова, и земля закачалась у него под ногами.
Фадж бросил на Блэка мимолётный презрительный взгляд и направился к выходу. Последовавший за ним Люпин краем глаза увидел, что один из дементоров, державшийся до этого на приличном от них расстоянии, неспешно, но уверенно двинулся в сторону того места, где они только что беседовали. «Что-то почувствовал?» — испугался Люпин. Дементор всё ближе подплывал к источнику мощной магической энергии, пробивавшейся через почти глухие чары Невидимости. Люпин быстро преградил путь стражу Азкабана и приоткрыл свою антидементорскую защиту. Серый призрачный силуэт дёрнулся и сменил траекторию движения. В сторону мага, снявшего специальный щит, потянулись дымчатые щупальца, видимые ему одному. «Ну и пусть…» — на Люпина быстро нахлынула волна безразличия. Фадж успел оттолкнуть бестолкового инспектора и прикрыл его частью своего щита. Дементор недовольно отпрянул от них.
— Вы что, с ума сошли?! — Министр был вне себя от гнева. — Такая беспечность! Идиот! — не стеснялся он в выражениях. И кричал: — Вас в школе не учили, что нельзя приближаться к дементорам? Ноги вашей больше не будет в инспекционной группе!