Дверь в спальню для гостей была закрыта, но Кэрол видела полоску света, под дверью, а значит, ее кузина еще не спала. Девочка тихонько постучалась:
– Анна, ты спишь?
За дверью щелкнул выключатель, и свет пропал. Кэрол все же толкнула дверь:
– Спишь? Это я.
Лампа снова загорелась. Анна рассмеялась:
– Думала, это твоя мама. Чего колобродишь? – Она похлопала по матрасу ладонью: – Залезай.
И Кэрол влезла на постель, пряча озябшие ноги под одеяло, прижалась к Анне, и они обнялись крепко-крепко.
– Можешь завтра не уезжать? – прошептала Кэрол.
– Придется. – Анна поцеловала ее кудрявую макушку. – Я тоже по тебе буду скучать, котенок.
От Анны пахло жасмином, и пижама у нее была такая мягкая, и кожа на руках - нежная-нежная. Не то, что у нее, сто тысяч царапин и синяков. Анна распустила волосы, и Кэрол перебирала их, замирая от любви.
– Какие красивые… Вот бы и у меня…
– А я кудрявые хочу. Давай меняться?
– Давай.
Им и говорить не нужно было. Анна читала книгу, какую-то ужасно взрослую, и грызла ногти с громким хрустом. Кэрол лежала у нее на плече, не зная, как начать разговор о том, что ее так терзало.
– Анна…
– Что, котенок?
– У тебя когда началось? Когда ты первый раз, ну… – Кэрол задрала рукав пижамы. – Вот этот синяк, я не помню, как он появился. Может, ночью сам?
– Дай-ка подумать. – Анна захлопнула книгу и посмотрела в потолок. – Мне было… двенадцать. Да, точно. Через неделю после дня рождения.
– И сразу заметила?
– Мы с подружкой ели мороженое в аптеке, и она вдруг выронила ложку, а потом зеркальце под нос сунула. Я смотрю, а у меня кожа под глазом красная-красная! И синяк начал наливаться.
Кэрол поежилась. Свой первый раз она представляла не таким жутким.
– Ты обрадовалась?
– Не знаю… Подумала – мальчишки есть мальчишки. У всех с синяков начиналось.
– А у мамы – нет.
– Потому что твой папа балбес.
– Анна!
– Балбес, балбес. Он подумал о том, что маленькая девочка не захочет всю жизнь ходить с его именем на руке?
– А она захотела…
– Потом, может, и захотела.
Кэрол зарылась носом в волосы Анны и глубоко вдохнула:
– От тебя табаком пахнет.
– Тссс! Ну и что? Немножко пахнет, подумаешь.
Анна перелистнула страницу, и белые шрамы на запястье мелькнули перед глазами Кэрол. Внутри что-то застонало болюче.
– Ты никогда-никогда не станешь его искать? – спросила Кэрол.
– Ни - ко - гда, - ответила Анна почти весело.
– Ему грустно…
– Котенок. - Анна отложила книгу и взяла лицо Кэрол в ладони. – Он же слабый. Я не хочу, чтобы мы встретились, поженились, а через год он опять… Извини, нельзя про такое детям слышать. Покажи лучше синяк еще раз.
Кэрол показала.
– Маленький такой, сама небось набила. Вот когда синячина… Синячище! Тогда сразу поймешь. А лучше первая ему покажи. Бегай, прыгай, разбивай коленки. Пусть знает, на кого напал!
Нужно было еще кое-что спросить, но Кэрол не была уверенна, что хочет знать ответ. Но это дурацкое любопытство все перебило.
– Ты про кого-нибудь слыхала, кто умер? – тихо спросила она.
– Нет, – спокойно ответила Анна. – И никто не слыхал.
– А девчонки говорят…
– Посмотри сюда.
Анна подняла руки и повернула так, чтобы шрамы на запястьях были видны.
– У меня даже кровь шла совсем чуть-чуть. Ты не умрешь.
– Лесли говорит, что вот если… если он сделает миллион царапин на теле!.. И тогда вот можно умереть.
– Котенок. Я от всей души надеюсь, что твой дурак не станет себе делать миллион царапин на теле.
– Он не дурак, – вдруг обиделась Кэрол.
– Дождись первого синяка, тогда и поговорим.
***
Но началось не с синяка.
Сидя за партой, Кэрол смотрела на жука, ползущего от плинтуса к стене. Жук был слабенький какой-то. Проползал два сантиметра – и падал… Кэрол не глядя нащупала линейку и потянулась к жуку, чтобы помочь ему доползти до окна.
– Псст! – Лесли дернула ее за кофту. – Псст!
– Сейчас… – Кэрол поддела жука линейкой, усадила на подоконник и только после этого заметила, что учительница смотрит прямо на нее. Выпрямившись за партой, Кэрол сложила руки перед собой.
– Ужасающая невнимательность, – покачала головой учительница. – Кэрол, ты меня разочаровываешь. И что это?
Она подошла ближе, щуря глаза.
– Ты что… Кэрол! Не обгрызай кожу вокруг ногтей!
Класс за ее спиной захихикал.
– Я не обгрыза…
– Ты, во-первых, леди. А во-вторых, учись бережно относиться к своей коже. Я думала, вы это проходили еще в младших классах.
Кэрол подняла руку.
– Ну что?
– В туалет.
Учительница вздохнула, но пропуск Кэрол отдала.
Не обращая внимания на все еще смеющихся одноклассников, Кэрол выбежала из класса, пронеслась мимо уборщика, крикнувшего “Не бегать по коридорам!” и ворвалась в туалет. Одна кабинка была закрыта. Кэрол плюхнулась на пол у стены там, где свет от лампы был сильнее, и смотрела на свои пальцы, не веря.
Почему Анна не предупредила? О том, как это… воздушно!
В животе все поднимается. Так странно! Волнительно!
Теперь она понимала, действительно понимала, почему ее папа, зная, что так нельзя делать, все равно вырезал на руке свое имя.
Она все хотела знать об этом мальчике. И хотела рассказать ему о себе – все.
Как его зовут? Где он живет? У него темные волосы или светлые?
А почему он грызет кожу вокруг ногтей? Волнуется? Или привык?
Он умник или хулиган? Уже встречался с кем-то?
Кэрол поднесла пальцы к губам и прикусила кожу легонько. Ей хотелось оставить хотя бы маленькую метку. Крошечную. Сказать “Эй, я здесь. Я тебя вижу”.
Но так нельзя было делать. Все книги, все статьи в девчачьих журналах, все взрослые говорили об одном: “Уважай своего предназначенного”.
“Если совсем чуть-чуть…” – подумала Кэрол. В закрытой кабинке спустили воду, и оттуда вышла девчонка с надутыми губами. Кэрол ее знала. Из выпускного класса, очень популярная. Бросив равнодушный взгляд, девчонка начала мыть руки.
Кэрол вытащила из волос заколку и повернула острой стороной. Она немножко. Вот здесь уколет, на видном месте. Будет вроде как точка, но не захочешь – не заметишь.
– Ты чего творишь? – Девчонка, оказывается, повернулась и смотрела в ее сторону. – Дай сюда.
И вырвала заколку, так бесцеремонно.
– Эй! – Кэрол вскочила. – Не твое дело!
Девчонка была выше на голову. Вставив небрежно заколку обратно в волосы Кэрол, она щелкнула ею – больно – и сказала:
– Не порть себя. Оно того не стоит.
– Это не твое…
– Оно. Того. Не стоит. – Девчонка презрительно смотрела на Кэрол. – Это просто природа. Ничего не значит. Ясно?
И ушла. Шелковые волосы, собранные в длинный хвост, красиво покачивались за ее спиной.
Кэрол с трудом дождалась, пока кончатся уроки. С трудом высидела в школьном автобусе. А дома перевернула всю комнату, нашла в стенном шкафу коробку со своими детскими игрушками, и в ней – набор для готовки: крошечные формочки для печенья с острыми краями. Выбрала одну, в виде звезды, и приложила к ноге. Формочка оставила четкий след, который быстро разгладился.
Кэрол надавила на один краешек сильнее, еще сильнее… Больно. Из глаза вытекла слезинка. Все-таки самой себе причинять боль ужасно трудно. Папа теперь казался ей настоящим героем. Кэрол надавила из последних сил и подняла формочку. На коленке осталась маленькая птичка, маленькая красная буква V. Капельки крови выступали через кожу. Кэрол слизнула кровь и повторила трюк с формочкой, пока не убедилась что как следует порезала кожу.
Глупо как-то, теперь он подумает, что это первая буква ее имени!
Кэрол чуть не расплакалась от обиды. Надо было круглую формочку брать, как она не подумала? Ругая себя за тугодумие, заклеила коленку пластырем и спустилась вниз, в столовую, где мама уже гремела тарелками.
Вечером они вместе с папой валялись на диване, и Кэрол хрустела воздушной кукурузой, вытянув ноги на журнальный столик. По телевизору шла какая-то мура, она даже за сюжетом фильма следить не могла, все думала: ну как? Увидел?
Вдруг папа сказал:
– Господи боже! – и показал на ее коленку. Кэрол резко села, подтянула ноги. Неужели пластырь отклеился?
Но правда была хуже. По обеим краям от пластыря расползалась длинная, глубокая царапина. Кровь сочилась из пореза. Кэрол в ужасе смотрела на свою ногу, пока отец звал маму, пока мама бегала на кухню, пока вытирала коленку Кэрол мягкой, смоченной в воде салфеткой, пока папа разворачивал пакетик с бинтами. Мама дула на царапину: она так давно с папой, она уже забыла, как это - видеть следы. Забыла, что это совсем не больно.
Больно было только там, внутри, где сердце.
***
– Ну, значит, он дебил, – сказала Лесли. – Покажи еще раз.
Кэрол задрала подол юбки, и Лесли провела пальцем по светлому шраму, проходившему ровно через маленькую птичку-V.
– Дебил, – повторила она. – Твоя через месяц сойдет, а эта, от него, на всю жизнь может остаться. – И щелкнула жевательной резинкой. – Я бы на твоем месте отомстила.
– Ты что, совсем? – Кэрол расправила юбку на коленках. – И так уже… Он хуже сделает.
– А твои что сказали?
– Я им не призналась, что сама… первая.
– Правильно. Слушай, а он у тебя бешеный. Или… – Лесли хихикнула. – Из этих.
– Дура, да?
– А что? Я как-то слыхала. Мне рассказывали, один парень на спор порезал руку, а у другого парня тоже закровило в том же месте!
Кэрол недоверчиво слушала подругу.
– Бред какой-то, – сказала она.
– Да клянусь.
– Если так и бывает, он не мог узнать, что я девчонка.
– Точно. – Лесли даже как будто расстроилась. – Значит, просто бешеный.
Они лежали на ковре, слушая музыку из магнитофона. Когда песня закончилась, Кэрол нажала на “стоп” и перемотала. Эту песню они прослушали уже десять раз и не собирались останавливаться.
– Блин, хоть бы у меня никогда не началось, – сказала Лесли.
– Так не бывает.
– Не бывает как в твоих книжках, когда все предназначенные друг друга находят.
– Мои родители нашли друг друга! – крикнула Кэрол.
– Ага, уж твой папа об этом позаботился. Хочешь, чтобы у тебя на лбу чье-то имя сверкало? И потом, прикинь, ты его находишь, а он уже женат, с детьми, и во-о-о-от такой бородой.
Кэрол свернулась в клубочек, обняв плюшевого медведя. К глазам подступили слезы. Она чувствовала себя такой глупой. Захотелось вскочить, ударить рукой по стене, чтобы содрать костяшки, показать этому дураку… Но вместо этого она только сильнее обняла медведя. Песня кончилась. Лесли нажала на “стоп” и перемотала.
– Отпад, – сказала Лесли.
– Ага, – ответила Кэрол, рассматривая обгрызенную кожу вокруг ногтей.
***
Когда она поняла, что на выпускной ее никто не пригласит, было слишком поздно, чтобы самой искать пару. Даже мальчишки-неудачники успели скооперироваться с такими же неудачливыми девчонками и составить какие-никакие, а все же пары. Кэрол шла по коридору, прижав учебники к груди. Парни старались на нее не смотреть. А девчонки пялились в открытую: кто-то с усмешкой, но большинство – с сочувствием. Почти каждая знала, каково это, но не каждая переживала это день за днем. День за днем.
Кэрол свела лопатки так, что спине стало больно. Она не опустит глаза. Ни за что.
Сегодня утром она проснулась с почти черным лицом. Мама выронила тарелку, когда обернулась к ней, чтобы сказать “Доброе утро”. Папа обнял и долго держал ее, прижав к своей широкой груди. Кэрол думала, что будет держаться и из гордости не покажет, что ее это как-то волнует, но не выдержала и расплакалась в отцовскую клетчатую рубашку.
– Милая, – утешал ее отец, – может быть, он попал в беду.
Но Кэрол знала – вся семья знала – ОН и есть та самая беда. Уже два года синяки расцветали на ее теле чуть ли не каждый день. Царапины вновь, как в детстве, покрывали ее кожу. Он никогда не сидел на месте, он всегда был где-то, где натыкался на преграды, препятствия, которые сшибал собственным телом. Он не читал книжек про то, как нужно беречь себя ради своей половинки. Он плевал на правила и дрался, дрался много: теперь она смеялась над своим давнишним желанием сбить костяшки в кровь. Они не заживали почти никогда.
Мама хотела написать письмо в “Ищу предназначенного” – радиопередачу, выходившую каждое воскресенье в четыре часа. Там помогали людям с самыми сложными случаями, именно в этой передаче когда-то зачитали мамино письмо, начинавшееся со строк “Уроду, выцарапавшему “Сэм В.” на моей руке…” Но Кэрол отказывалась. Она и так прославилась на всю школу. Прославиться еще и на весь штат ей совсем не хотелось.
– Это когда-нибудь кончится, – говорила мама. – Мальчишки поздно взрослеют. Он вырастет, перестанет драться.
Сгорая от жалости к своей дочери, она прижимала к щеке руку Кэрол и целовала царапинки на ее пальцах. Но были шрамы, которые Кэрол никому не показывала. Даже Лесли, удивлявшейся, почему Кэрол перестала ходить в общественный бассейн.
– Ты пойми, – внушала ей Лесли, – все равно люди знают, что у тебя там одни синяки. Никого не удивишь.
Она скрывала не синяки. Иногда ночью она вставала, зажигала свет и садилась спиной к большому зеркалу возле шкафа. А потом поднимала круглое переносное зеркальце и смотрела на свою спину. Вдоль и поперек кожу покрывали длинные шрамы от ударов – чем? Она не знала. Но это совсем не походило на синяки, полученные в драке. Это были удары в спину. Подлые. Сильные. И их становилось больше.
***
Кэрол все же решила пойти на выпускной. Лесли обещала не бросать ее и не проводить все время со своим парнем, да и Кэрол претила мысль о том, чтобы сдаться. Она не сдается.
Но когда Лесли и Билл заехали за ней, отец Кэрол открыл им дверь и покачал головой.
– Кэрол не пойдет, – сказал он. В это время наверху, в своей спальне, Кэрол лежала на кровати в объятиях матери, которая укачивала ее как младенца, целовала в лоб, гладила по волосам. По виску Кэрол стекали слезы, но лицо застыло, как маска. На ее левом плече медленно проступала татуировка с изображением дьявола.
Она все же встала. Когда мама, наплакавшись, вдруг уснула, Кэрол выскользнула из ее объятий, надела платье и провела пальцами по свежей татуировке на плече. До школы она дошла пешком; новые туфли стерли пальцы в кровь, но Кэрол только улыбалась, думая об этом. Она была готова к шокированным взглядам, но в спортзале было темно, все танцевали медляк, и никто из парочек не отвлекся, чтобы посмотреть на нее.
Кэрол сделала долгую остановку возле чаши с пуншем. Когда Лесли, наконец, увидела ее, Кэрол уже вычислила, над какой чашей поколдовали ее школьные товарищи, и теперь ее слегка покачивало от непривычной дозы алкоголя. Вздохи и сочувственные слова Лесли она не слушала. Билл пригласил ее на танец – из жалости, что ли. Но Кэрол плевать было на жалость, она согласилась просто потому, что не собиралась провести свой выпускной без единого танца. Она кружилась, не замечая боли в ногах, и потом громко хлопала, когда выбирали короля и королеву бала, и совсем поздно, когда выпускников разбирали по домам сонные родители, она кричала в туалете.
Кричала чтобы подбодрить себя, а не от боли. Била кулаками в стену, ногами по углам кабинок, била, била, считая новые синяки – их должно быть много, он должен заметить – пока не выбилась из сил. А потом достала из волос заколку-невидимку и на ладони под большим пальцем нацарапала “ХВАТИТ”.
***
Кэрол не верила, что он остановится. Но он остановился. Она почему-то представляла его сидящим весь день неподвижно – ведь только так, очевидно, этот человек-катастрофа мог уберечь себя от постоянных драк, падений и бог знает чего еще. Она не могла представить его лица, поэтому в воображении он просто сидел посреди темной комнаты, склонив голову вниз, и волосы закрывали его лицо.
Иногда на ее коже появлялись робкие царапины: чаще всего на руках, на пальцах. Ее стопы перестали покрываться мелкими ранками (“Катастрофа купил ботинки” – подумала Кэрол). Синяки расцветали все реже, и часто она даже не сразу их замечала. А когда сама набивала синяк, даже шептала робкое “Прости”, как учила бабушка.