====== Некоторая эмоциональная скомпрометированность лейтенанта Чехова ======
Джим толкается в горячее тело вулканца, целует его жадно – будто не виделись месяц. Хотя на самом деле они практически не вылезают из постели последние полгода, пока ремонтируют пострадавшую от конфликта с Ханом Энтерпрайз.
Единственное отличие – сейчас они пробуют на прочность не кровать в общежитии служащих Звёздного флота, а кровать в каюте капитана. Отстояли церемонию открытия (в паре сантиметров друг от друга, капитан и старпом, как не рехнулись), пережили транспортацию на корабль, раздали указания и согласовали списки вахт на месяц.
Кое-как дотянули до вечера.
Потом целовались в остановленном турболифте. Джима от того, чтобы стащить штаны со Спока, встать на колени и отсосать зеленоватый вулканский член останавливало только осознание, что после этого они тут же и трахнутся. До каюты не дойдут.
Спок выгибается под ним, стискивает сильные пальцы. Его глаза закрыты, губы закушены, щёки предательски цветут зелёным, а ниже шеи (шея – табу, её форменка не закрывает, а за регенерирующей мазью ещё к МакКою переться) целые созвездия темнеющих ржаво-зеленоватым засосов. Кирк не может не целовать его. Не прихватывать зубами чувствительные острые уши, не проходиться пальцами по его, длинным и красивым, зная, насколько остро он реагирует на подобное. Не шептать на ухо о том, как любит видеть его зеленеющим от возбуждения, как хочет брать его на кровати, на полу, в душе, в капитанском кресле. Кирк понимает, что влюблён, как последний идиот. Радует только, что это взаимно.
После того, как кончил и слегка отдышался, Кирк прогибается назад, чтобы взять с тумбочки бутылку воды. А Спок обхватывает его бёдра своими, и, не выпуская из тела, принимает полусидячее положение – опирается о кровать локтями. Если бы не зелёный оттенок на щеках, потемневшие губы и растрёпанные волосы, по его выражению лица было бы невозможно определить, что они тут занимались страстным сексом. Ещё по взгляду понять можно, но это надо уметь определять. Джим вот научился.
Хотя чего ему. Вулканцы куда выносливее. Например, сейчас Кирк выдохнется, а Спок сам его оседлает и не остановится, пока пощады не запросишь.
– Капитан, – низким и чувственным голосом произносит старпом. Знает, что это официальное обращение в кровати действует на «капитана» как убойная доза афродизиака. – Я хотел бы решить с вами один организационный вопрос.
– О, заткнись, Спок. – Джим присасывается к бутылке. Продолжает говорить, только опустошив её примерно на треть и вытерев мокрые губы. Спок (Кирк готов поклясться) смотрит на этот жест почти голодно. – Ты что-то полюбил обсуждать организационные вопросы, когда я в шаге от оргазма.
– Сейчас вы не в шаге от оргазма… капитан.
Издевается. Провоцирует. Зелёный остроухий гоблин. Поэтому Кирк, широко и шало улыбаясь, выскальзывает из его растраханного зада, разваливается рядом и делает широкий жест рукой.
– Ну уговорил. Обсуждай.
– Сегодня на собрании экипажа… – Спок становится на четвереньки, целует Джима, скользит пальцами ниже по груди. Продолжает говорить практически в губы. – Я заметил некоторую эмоциональную скомпрометированность лейтенанта Чехова.
– Ох, ч… чёрт…
Кирк откидывает голову назад, страдальчески смотрит в потолок. Сейчас волшебные пальцы коммандера будут вить из него верёвки, а слушать – надо.
– Этот факт не показался бы мне необходимым для запоминания… – Пальцы гуляют по груди, по животу, вдавливаясь в кожу, проминая. – Если бы лейтенант Чехов не был столь значимым членом нашей команды. К тому же, насколько я понял, дестабилизирует его эмоциональное состояние не кто иной, как доктор МакКой.
– Да…
Кирк почти подскочил, удерживаемый на месте крепкой ладонью (и внимательным-глубоким-почти что трахающим взглядом), неловко замотал в воздухе руками, принял сидячее положение.
– Да ладно? А с чего ты взял?
– Направление взглядов, попытки избежать прямого физического и зрительного контакта, кроме того, явное нежелание совершать самую обычную процедуру медосмотра перед отправлением на борт. Сопоставив эти наблюдения с тем, что я знаю о человеческом состоянии влюблённости, а именно её категории, именуемой как «безответная»…
– Однако…
Пальцы Спока уже подобрались к члену – кружили в опуши волос, издевательски ласково проглаживали ствол, едва ощутимо касались головки. Поэтому воспринимать информацию, которую излагал старпом, было тяжеловато. Особенно тяжело это стало, когда член встал, и Спок, перекинув ногу через ноги капитана, начал опускаться на него.
– Твою мать, Спок… – Кирк почти стонет это, сжимая ладонями крепкие ягодицы вулканца. – Ну ладно, влюблён Чехов… ну а я-то чего могу сделать? Лоботомию Боунсу?
– Это было бы крайне нелогичным, хотя и оригинальным решением проблемы. – Точно издевается. – Тем не менее ситуация напрямую затрагивает работоспособность альфа-смены, и вам, как капитану, необходимо разъяснить ситуацию.
– Спок, а Спок…
Вулканец как-то особенно приятно сжимает член Кирка внутри себя, из-за чего дыхание тут же сбивается, голос хрипит и садится, а руки тянут его на себя, ближе, глубже.
– Давай ты... сейчас скажешь, что лучше сделать, и мы уже будем трахаться, а? Я ж не железный.
– Необходимо… – На секунду он принимает вид задумчивого кирпича, подыскивая формулировку позаковыристей, но отчего-то передумывает. – Выяснить, насколько его скомпрометированность может помешать работе. Способности лейтенанта Чехова…
– Спок, я поговорю с Боунсом. – Кирк улыбается и тянется за поцелуем. – Что угодно. Иди ко мне.
Боунс раза два проверил аппаратуру, лабораторию, дежурных, просмотрел электронные карты-досье, заведённые на пациентов (то есть членов экипажа, это позже они так или иначе станут пациентами), досье на своих подчинённых. Даже сходил и проверил куб из специального прозрачного воздухопроницаемого материала с трибблами, взятыми на борт для экспериментов (хотя это была территория Спока, как старшего офицера по науке). До вылета всё равно оставалось слишком много времени.
Чересчур много времени.
Куда девать четыре часа на «Энтерпрайз», которая дрейфует вокруг Земли, а у тебя чёртова боязнь пребывания на всём летающем, плавающем и дрейфующем? Куда девать четыре часа, когда мысли постоянно сбиваются на…
Всё началось две недели назад (хотя Боунсу очень хотелось сказать «вся дрянь началась с моего рождения»). Он уже успел пройти (вместе ещё с пятнадцатью единицами медперсонала) курсы подтверждения квалификации, сдать четыре экзамена, в том числе на соответствие должности, и спокойно себе жил в общежитии Звёздного флота последние дни перед пятилетней миссией (в грёбаном космосе – пять лет!!!), изучал некоторую литературу по новейшим достижениям хирургии. Вечерами, конечно, недоставало счастливой морды возрождённого к новой жизни Т. Кирка. Поначалу он приходил, обычно с парой-другой бутылок отменного бухла (и где только доставал, впрочем, таким вопросом лучше было не задаваться). Рассказывал, как у них со Споком всё хорошо. После истории с Ханом, падением «Энтерпрайз» с небес и своего чудесного воскрешения, ну, когда смог наконец-то передвигаться на своих двоих, он таки объяснился с коммандером. Сначала гладко не было, но у кого оно, это самое “гладко”, вообще поначалу бывает? Зато теперь новоиспечённая счастливая парочка радовалась жизни.
По этой же причине Джим скоро перестал приходить. Днём – контроль за ремонтом, изучение чертежей усовершенствования «Энтерпрайз», бесконечные советы и подсоветы инженерной службы, кроме того, согласование списков смен, контроль за тем, что и как доставляется на склады и т.д. А вечер принадлежал им со Споком. Боунс радовался только, что живёт в другом корпусе. Не хватало ещё такого счастья за стенкой. Иногда только задумывался, как в моменты особенно уж тесного взаимодействия Кирк называет своего возлюбленного: «гоблином», «крокодилом» или «тварью остроухой», ибо рефлексы меняются ой как небыстро, и вряд ли прежние (и привычные) наименования первого помощника в голове Джима успели устареть.
В общем, Джима не было, игры с названиями надолго не хватило, пить в одиночку не тянуло (не настолько всё хреново, пока ты на земле, а не в хрупкой летающей тарелке посреди холодного, мрачного и пустого пространства). Оставалось читать.
Очередным одиноким вечером, когда оказалась-таки откупорена бутылка виски, а МакКой спокойно лежал на кровати и штудировал на падде скинутый одним из профессоров файл-антологию за последние пять лет по описанию операций, проведённых в тяжёлых полевых условиях на разных планетах, в дверь негромко постучали.
Боунс приказал системе контроля открыть, думая, что это кто-то из его медицинской команды, и грешным делом даже понадеявшись увидеть Кирка. Но это оказался Павел Чехов. Недавно повышенный до лейтенанта. В свои едва исполнившиеся девятнадцать – главный и лучший навигатор «Энтерпрайз».
– Я могу поговорить с вами… доктор?
– Проходи.
МакКой отложил падд и сел. Больным мальчишка не выглядел, вот разве что взволнованным. Боунс приглядывал за ним с самого появления на корабле, потому что: а) иностранец, б) семнадцать лет, в) гений, г) чёрт возьми, это же ребёнок, на корабле, участвующий в сложнейших (иногда боевых) операциях, и чем вообще думал Джим, хотя чем он обычно может думать, и так понятно, но это не оправдание тому, что дети, пусть и гениальные, болтаются в космосе; в общем, сплошные категории риска. Мальчишка по-своему к нему даже привязался, а после истории с Ханом и почти-смертью Кирка вдруг исчез из поля зрения. Боунс хотел было найти его, убедиться лично, что с Павлом всё в порядке, но дела, Т. Кирк со счастливой мордой, их нежное воркование со Споком (когда случалось пересечься, бесило неимоверно, будто оба разом потеряли головы, даже остроухий зелёный зануда), снова дела, статьи, учёба…
И вот теперь повзрослевший и странно бледный Чехов сам стоял на пороге его комнаты.
– Будешь в дверях толочься?
Он шагнул в комнату, но садиться не стал, замер столбиком посредине. Руки сложил за спиной, нерешительно покачиваясь с пятки на носок.
– Доктор, я… могу говорить с вами не по уставу?
– Мы, как ты мог заметить, не на корабле. И сядь ты уже наконец, – МакКой подтолкнул к нему стул. – Что стряслось?
– Да, спасибо.
Кудрявое русское солнышко резво умостился на стуле, поставленном спинкой вперёд. Сцепил пальцы в замок.
– А по имени обращаться можно? – Вперился чистыми глазами прямо в глаза.
– Пожалуй, я от этого не развалюсь, – Боунс оглядел его с подозрением. Либо пришёл поговорить насчёт какой-нибудь романтической лабуды, вроде как спросить совета, либо… В любом случае, ничего хорошего. Теперь-то, когда ему девятнадцать стукнуло, можно было как раз перестать за ним присматривать. Не лучшее время, чтобы набиваться в товарищи.
– А поцеловать?
Боунс ошалел – и это слабо сказано. В тот момент, наверно, его можно было спокойно посадить в шаттл и доставить на корабль – не заметил бы перелёта, пока не оказался в знакомом помещении медотсека на «Энтерпрайз». А там отмёрз бы уже по инерции.
– По поводу дурацких розыгрышей обратитесь к капитану, – вырвалось само собой. – Он в этом большой специалист.
Паша, уже привставший и наклонившийся к нему, озадаченно моргнул.
– Розыгрыш? Да нет…
Потянулся к губам и даже уже коснулся, зараза.
МакКой отпрянул к стенке.
– Да что… ты что творишь?! – грозные интонации быстро одержали верх над растерянными, и если б вот так же было и с эмоциями, потому что в голове воцарился полный хаос. – Ты хоть понимаешь, что я тебя в полтора раза старше?!
– Я думал об этом, – Павел тряхнул кудрями. Вот точно влюблённо смотрит. – Меня не пугает. Я вообще очень много думал, док… Леонард.
Чехов поднялся со стула решительно (слегка резковато), подошёл, опёрся коленом о кровать и наклонился.
– Я тебе нравлюсь? – спросил прямо.
Хаос в голове начал укладываться. На смену ему пришла горечь. Жена, развод. Роман с Эйвери, который сначала сам ушёл в Звёздный Флот, затем затащил сюда и оставшегося без дома МакКоя. Три года учёбы, выяснения отношений, избегания отношений, мыслей о жене и дочери и мыслей о том, что развода бы не было, если бы он не связался с молодым врачом с работы, грустный взгляд то ли любимого, то ли нет человека, его обещание ждать, пока МакКой разберётся в себе, и их комканое прощание перед вылетом Эйвери в трёхлетнюю миссию на звездолёте «Колумбия». Теперь уже год прошёл, а у Боунса не хватало духу даже сообщение в «Интергалактике» ему передать, сказать, что ждать бессмысленно и чтобы он не тратил свою жизнь впустую. Леонард МакКой неспособен на нормальные отношения. Не – способен. Диагноз окончательный. Только как об этом написать, он не знал. Ещё были полуотношения во время миссий на «Энтерпрайз», в основном с медсёстрами. Все заканчивались ничем. Не хватало во всю эту кашу приплетать ещё и молодого лейтенанта. Только не когда тебе тридцать и ты окончательно запутался в этой дерьмовой жизни.
МакКой отстранил нависающего Павла.
– Ты молод, у тебя всё впереди, неизвестно, куда забросит жизнь. А если хочется счастья в личной жизни, то на твоё усмотрение, исключив меня, остаются ещё четыреста двадцать восемь… – Некстати вспомнились Кирк и зеленоухий, урвавшие утром минутку на складе за только что транспортированными коробками, – четыреста двадцать шесть членов экипажа «Энтерпрайз».
– Если ты мне сейчас не скажешь, нравлюсь или нет, я тебя поцелую. – Паша смотрел испытующе и упрямо.
– Не нравишься. – Боунс скрестил руки на груди. Внутри всё нехорошо смёрзлось. Но тесты на стрессовые психореакции он прошёл с хорошим показателем. Не должен дурить после отказа. Точно не должен же. – Доволен?
Светлые глаза Чехова снова недоумённо моргнули, но он не отстранился. Внимательнее разве что стал смотреть.
– Совсем-совсем?
– Да вы одурели все, что ли?! – взорвался Боунс, отталкивая его и поднимаясь с кровати. – Любовная лихорадка в заднице взыграла? – И, уже тише: – Я тебе ответил. Не нравишься. Если это все вопросы, брысь.
– Все.
Павел выглядел удивлённым и грустным. Опустил голову, выпрямляясь и разглаживая складки на обычных земных джинсах и футболке. Как бы не домашние.
– А ты мне нравишься, – упрямо. – Я ни о ком другом думать не могу и не хочу. Поэтому… – голову вскинул, – дай мне шанс. Хотя бы одно свидание.
Страшно захотелось что-нибудь швырнуть, но швырнуть можно было только падд, а на нём книга не дочитана.
Мальчишка предлагал ему себя. По сути-то. И где научился? Боунс начал подозревать Кирка. Обычно из всей самой большой херни торчали уши капитана, будь то космическая заваруха или мелкие неприятности на корабле. А что, насмотрелся милый мальчик семнадцати лет на похождения Джима, наслушался о том, что у бравого капитана на каждой посещённой планете по нескольку баб было (иногда сам Боунс тоже начинал в это верить) – и понеслось.
– Триббл тебе в задницу, я что, на клингонском выражаюсь? Нет!
– Не отстану же, – посулило это недоразумение. Губы сжаты. – При всех предложу.
– А я тебе при всех откажу. – Желание швырнуть хотя бы падд становилось нестерпимым.
– Ну и ладно.
Снова тряхнув кудряхами, Чехов вышел из комнаты.
Боунс порадовался, что обошлось малой кровью. И только сейчас сообразил, что «солнышко» поддал для храбрости.
Но Чехов заявился и на следующий день со смущённым видом. Извинился.
– Вы меня простите, доктор, – смотрел из-под кудрявой чёлки светло и упрямо. – Я вчера перегнул палку. Правда. Выпил немного.
– Я так и понял. – МакКой смотрел на него с подозрением. Хотя – признался. Уже лучше. – Предлагаю сделать вид, что я не видел, а ты не делал.
– Нет, я только за нахальство пришёл извиниться. – Помотал головой. – Остальное так же. Я в вас влюблён. Могу даже перечислить, чем вы лучше предложенных как альтернатива четыреста двадцати шести членов экипажа.
МакКой дальше слушать не стал. Молча поднялся и вытолкал его из комнаты, быстро заблокировав дверную панель личным кодом. С юного гения станется взломать кодировку минуты за три, и что делать в этом случае, Боунс не знал. Вместо милого мальчишки, застенчиво прячущего глаза на первом медосмотре при просьбе раздеться, оказался лейтенант Павел Чехов. Симпатичный молодой человек с нахальным чистым взглядом, настойчивый и упорный.