На третий день Чехов написал ему в Интергалактике с предложением сходить куда-нибудь. Боунс едва успел увидеть и удалить.
Четвёртый день. Записка – на двери с внутренней стороны. Чёртов гений взломал-таки код.
Просьба не игнорировать.
Боунс не хотел стучать на влюблённого мальчишку Кирку, в частности потому, что не хотелось делать капитана ещё счастливее и три часа слушать подначки на тему старого жеребца в строю и прочей пошлой ереси, могущей забрести Джеймсу Т. в его светлую распрекрасную голову. Но и игнорировать ситуацию, стремительно катящуюся куда-то в полную космическую задницу, было чревато.
Поэтому, когда датчик в очередной раз показал возле дверей чьё-то присутствие, МакКой подождал полчаса, затем вышел в полутёмный коридор и навис над (ну конечно) Павлом, упершись рукой в стену. Заговорил негромко, стараясь держать спокойные интонации:
– Слушай, это не дело. Ты превращаешь жизнь взрослого человека, офицера, в не пойми что. Да ещё немного – и я начну в окна лазать, вместо того, чтобы по коридорам ходить! Мне тридцать два, у меня пятнадцать человек подчинённых, вся живущая в этих корпусах команда – мои будущие пациенты, а я заглядываю за углы и вечером шарахаюсь в городе от кадетов твоего роста и комплекции. Так не пойдёт, Павел. Я, по-моему, ясно выразился ещё в первый раз, что встречаться с тобой не собираюсь.
– А мне что делать, старший офицер МакКой? – Парнишка смотрит в его глаза с отчаянием. – Держаться? Так я уже сколько держусь. Влюбился, как последний дурак, даром что в навигации смыслю. Я перегибаю палку, и мне стыдно. Ну… – тихо, – один поцелуй. Я отстану. Честно.
– Вы ведёте себя как ребёнок, лейтенант Чехов, – сухо сказал МакКой, прекрасно понимая, что за «одним поцелуем» последует «одно свидание, и я отстану», а там и до… Нет, так думать о Павле не хотелось. И верить, что он способен на шантаж. – Надеюсь, больше этого не повторится.
Он развернулся и скрылся в комнате быстрей, чем мальчишка успел ещё что-то сказать.
На следующий день Павел не пришёл. Записок на дверях тоже не было. До конца ремонта «Энтерпрайз» МакКой его вообще не видел, а когда пришла пора для медосмотра перед отлётом, записал в очередь на другого врача.
Хватит с него весёлых ситуаций перед пятилетним полётом.
МакКой встряхнул головой, отгоняя воспоминания. В настоящем он в очередной раз стоял у клетки с трибблами.
На зверьках было просто опробовать гипотетически найденные на разных планетах образцы веществ, растений и т.д., потому их и взяли с собой. Опять же, против использования трибблов в качестве подопытных животных не возражала ни одна организация правозащитников. Вид далеко не вымирающий.
Боунс, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок, разглядывал меховые клубки. Всего шесть. Они дышали и изредка шевелились, издавая тихий писк. Лист с нормами питания (сколько и чего давать в день) с учётом того, чтобы зверьки не умерли и не начали бесконтрольно размножатся, был прикреплён к клетке. Это для младших лаборантов, которые будут следить за питомцами. В случае если понадобится больше образцов, одного из трибблов просто накормят посильнее.
Трибблы
Два чёрных, коричневый, белый с пятнами, рыжий и…
Светлый триббл. Пушистый толстый триббл со светлой и слегка кудрявящейся шерстью. Боунс заскрипел зубами.
– Всё в порядке, офицер МакКой? – перепуганно спросила лаборантка, подходя ближе. – Что-то со зверями?
Видно, он слишком уж долго тут стоял и слишком долго сверлил взглядом чёртов ящик.
– Всё в порядке, мисс… – он бросил взгляд на бейджик, – Хаддисон. Просто смотрю на их состояние перед отлётом.
В кармане пискнул падд.
МакКой кивнул девушке и вышел в коридор, проверяя сообщение. Оказалось, оно двухдневной давности – сбой в связи.
«”Колумбия” перед вылетом на Вентус последний день стоит на базе у Марса, потому пишу тебе сейчас, пока сообщения будут нормально доходить. Просто хотел пожелать удачи перед твоей пятилетней миссией. Говорят, «Энтерпрайз» – один из лучших исследовательских кораблей флота, лаборатории и оснащение по высшему разряду, а география исследования ничем не ограничена. Рад за тебя, Лео».
И как всегда, никакого требования писать в ответ. МакКой чертыхнулся.
Нельзя быть таким святым, не с ним, не в той жизни. Особенно когда их больше года ничего не связывает.
Он удалил сообщение.
До вылета по-прежнему оставалось четыре часа.
====== Не-крутой и не-русский виски ======
Четыре часа до вылета.
Лейтенант Павел Чехов лежит на кровати в своей каюте и не спускает глаз с электронного табло часов. Медосмотр (слава богу, не у МакКоя) пройден, на мостик только через три часа, делать нечего. И не хочется ничего делать – ни читать, ни проходить видео- и аудиоматериалы, ни переписываться в киберсети, ни (одно из любимых занятий) мучить комнатный репликатор, заставляя его выдавать еду по самым необычным рецептам, либо предметы сложной формы и устройства. Даже скачанная на падд игрушка-стратегия не радовала. Скучная оказалась.
Может, и не стоило так давить на доктора
А какая разница
Результат не изменился бы
Теперь хотя бы определённость есть. После года на корабле и почти года на земле молчаливых наблюдений за красавцем-доктором, ещё и не заметившим ни одного робкого знака внимания, которые Паша пытался оказывать.
Чехов переворачивается лицом к стене, пытается заснуть. Через полчаса его попытки прерывает назойливый писк дверных систем оповещения.
– Впустить, – безжизненно произносит лейтенант.
Открывшаяся дверь приносит запахи экзотических растений. Лёгкие шаги, кровать проседает под тяжестью тела, а потом Чехова свойски треплют по кудрям.
– Что, никак? – голос Сулу. Довольный: уже успел завернуть в корабельную оранжерею перед отлётом.
– Ага.
– Прогуляемся?
– Не хочу.
– А на мостике постоять?
– Нет.
– Ну и дурак. – Кровать скрипит. Неугомонный Сулу ёрзает на месте. – Заживо себя хоронишь. А жизнь, – плечи ощущают крепкую хватку его ладоней. – Жизнь, Павел! Она тебя ждать не будет.
– Ну и пусть не ждёт.
– Ну ладно…
Судя по тяжкому вздоху, Хикару решился на что-то очень серьёзное.
– Чехов! – сказал весомо. – Можешь научить меня русским нецензурным… как это, chastushka. Ты хотел, ещё в прошлую миссию.
– Сулу, отвяжись, будь другом.
Паша переворачивается к нему лицом и, противореча предыдущей просьбе, садится рядом с ним. Руками опирается об упругий матрас, голова опущена.
– Не знаю, что делать, – тихо и тоскливо. – Я решил больше к нему не лезть. А как подумаю... – Чехов смотрит в глаза Сулу, – ты представь. Вот будь мне больше лет. Вот как думаешь – тогда бы...
– Неа, – этот мотает ушастой головой. – Смирись. Бука-доктор к себе только капитана подпустил. Чёрт его знает, как.
– То есть, шансов нет.
– Ну, извини, – хлопок по спине, от которого у непривычного к физическим нагрузкам Чехова подгибаются руки, – но я б на тебя не поставил. Совет хочешь?
– М?
– Дуй со мной в спортотсек, – Сулу широко улыбается. – Я с тебя семь потов сгоню. А если ты и после этого будешь о нём думать, то... ещё что-нибудь придумаю.
Беспорядок, который они навели в капитанской каюте, приемлемым считаться не мог, однако и времени на его ликвидацию уже не оставалось. Спок тщательно расчёсывался у зеркала. Не поддающимся здравому осмыслению образом Джим взлохмачивал его волосы так, что на приведение их в надлежащий вид уходило намного больше привычного времени.
Капитан подошёл сзади, в надетых, но ещё не застёгнутых брюках, обхватил сзади и поцеловал в шею. При этом заметно было, что он наблюдает за их отражениями в зеркале.
Пальцы крепче сжали расчёску.
– Джим, я попрошу тебя не мешать моей процедуре приведения себя в порядок. В противном случае мы появимся на мостике не в том виде…
– Зануда, – выдохнул капитан, выглядя при этом счастливым. У землян характеристики в высказываниях часто расходились с эмоциональными реакциями. К этому почти получилось привыкнуть.
Спок не стал заканчивать фразу и ещё пару раз провёл расчёской по чёлке. Всё равно неудовлетворительно. Как и то, что Джим до сих пор на нём виснет. А между тем на одевание у него осталось очень мало времени.
– Ты помнишь, о чём я тебе говорил четыре часа пятнадцать минут и приблизительно сорок восемь секунд назад?
– Ммм? – Джим продолжает целовать его шею, только над плечом (в зеркале) виднеются его голубые глаза с очень хитрым выражением. – А мы разговаривали? Только-только из постели вылезли же.
– Да, о сложной ситуации с лейтенантом Чеховым и доктором МакКоем.
Не проявлять никаких эмоций всё сложнее. И не откинуться спиной назад – тоже.
– Ммм…
Кирк урчит прямо в стык шеи и плеча, это странно и щекотно.
– Да, я понял тебя, – кожи коротко касается влажный язык, это чересчур ощутимо. – Юный лейтенант влюблён, а старый доктор холоден. Приворот?
– Я не знаю значения этого слова… – Расчёску приходится откладывать на ощупь, пальцы уже плохо слушаются, – но если ты имеешь в виду некие действия, направленные на эмоциональное сближение двух людей… то да.
– Ну ладно, – голос капитана неожиданно собранный и серьёзный. Сам Кирк смотрит на электронное табло со временем. – У нас с тобой восемь минут. До мостика дойдём за две быстрым шагом, ещё одну на лифт. Я узнаю у Боунса, как обстоит ситуация с его точки зрения сегодня после смены. Алгоритм приемлем?
– Приемлем, – Спок восстанавливает дыхание и приводит в состояние покоя эмоции – на всё три вдоха-выдоха. Он уже думал встряхнуть Джима несильным болевым захватом, если не сумеет собраться, но этого, к счастью, не потребовалось.
Как и всегда.
– Хорошо. У нас пять свободных минут. – Кирк приглаживает волосы пятернёй. – Пойдём, заклиним лифт.
После слов коммандера Кирк и сам начал замечать, что кудрявое русское солнышко совсем померкло. Сулу у панели навигации улыбался за двоих, тормошил друга, и иногда ему даже удавалось, остальные, присутствующие на мостике, пару раз спрашивали, не случилось ли чего, но после мотания головой в ответ и заверений, что всё в порядке, тактично отстали. Отвечая кому-то, Чехов ещё старался улыбаться, но в основном был грустен и, что хуже, безучастен к происходящему.
Ну а ещё когда Спок нагибался к своей панели, его форменные штаны обрисовывали издевательски классный зад. Но с этим отвлекающим фактором капитан худо-бедно научился справляться, переключая сознание в «рабочий» режим.
Дело было за Боунсом. А то чёрт его пойми, если ему и правда Павел не глянется, то на мостике станет совсем грустно. Не будет историй про бабушек из Москвы, про русские пироги – прародители пиццы, про некоего «ёжика в тумане» и про настоящий русский виски. А ведь они здорово скрашивали тоскливые смены, когда на экранах статичная пустота космоса, и в ней не происходит никаких битв-исчезновений-контактов с иным разумом.
Поэтому ровно через час сорок пять после смены (хватило и чтобы перекусить, и чтобы отлюбить Спока разок, предварительно наслушавшись его занудства по поводу недописанного отчёта) Кирк уже стоял у дверей маккоевской каюты с бутылью не-крутого и не-русского виски. Сонный голос доктора ответил только после второго звонка.
Дверные панели бесшумно разъехались в сторону, пропуская в каюту. Боунс, заспанный и более обычного недовольный, сел на кровати и хрипло скомандовал системе поставить освещение на 20.
– Кого я вижу, – прохрипел злобно. – А один почему? Зеленоухая любовь по пути отвалилась?
– Заткнись, алкаш аэрофобный, – Кирк ставит на стол бутылку. – Не ворчи, у меня впервые за всю жизнь нормальные отношения.
– А у меня впервые за четыре дня намечался нормальный сон, – Боунс перебрался к тумбочке, из которой извлёк парочку небольших стаканов. – Так что потерпишь, герой.
– А раньше что мешало?
Кирк подтаскивает к себе небольшое лёгкое кресло, плюхается в него. У Боунса уютно, можно говорить что угодно и делать что угодно. Только на пол плевать не стоит – твоей же рожей вытрут.
– Какая разница. – Он разливает сам, плескает щедро. И никакого тебе сибаритского реплицированного льда. Кирк тянется за своим стаканом и попадает под хмурый взгляд. Вот какой бы доктор сонный ни был, а чуется, что насквозь видит. Рентген хренов. – А с тобой что? Гоблин не при смерти, иначе ты бы мне тут дверь лбом вынес. У вас с ним, судя по твоей сияющей роже, всё в порядке. Бухло зачем?
– Гоблин здоров, – Кирк широко ухмыляется. – Его задницей орехи колоть можно. Начал изучать искусство человеческих интриг.
– Подложил тебе на капитанское кресло подушку-пердушку и сделал вид, что ни при чём? – МакКой красноречиво приподнял бровь, после чего изрядно хлебнул из своего стакана. Даже не поморщился, зараза. Уставился через стол. Выражение задолбавшееся. – Или клей в ботинки? А я-то думал, ваши отношения только на стадии чтения друг другу познавательных энциклопедий на ночь.
– Ты пей-пей, – Кирк, едва отпив из своего, потянулся доливать товарищу. – Тебе не понравится.
Отпил ещё, занюхал рукавом форменки и пошёл шариться по встроенным в стенку шкафчикам. Хотя б что-то нежидкое и без градуса найти, чтоб с репликатором не мучиться.
– Крайний шкаф справа. С Земли гостинец, – буркнул Боунс.
– Угу, – пошёл по направлению к искомому. – Ты это, как градуса благодушия достигнешь, мне скажи. А то пока ты злой, я по сути вопроса говорить не буду.
В шкафчике обнаружилась упаковка сушёной рыбы и немного сухарей. Негусто, но сойти должно.
– Насмешил! Одной бутылкой… Выкладывай, короче. – Хмурость всея вселенной повернулся к нему на стуле. Но со стаканом. – Сегодня убивать не буду.
– Ага, а завтра вспомнишь, так полдня будешь за мной с гипо гоняться. Ну, уговорил. – Кирк кидает нехитрую закуску на стол, возвращается в кресло. – Как поживает твой недотрах?
– Хочешь слегка отсыпать? – Вот теперь – живой сарказм. И из стакана живей хлебнул. Прямо живая вода, а не виски. – Обойдусь.
– Э-э! – Кирк выставляет вперёд ладонь. Смех-смехом, а к сути-то реально не по себе переходить. – На Спока слюни не пускать. Эта зелёная и занудная конфетка моя. Я не про то. Я про то, что наша русская берёзка листочки повесила.
МакКой вместо ответа плеснул себе ещё. Выпил залпом.
– А вот об этом… – помотал головой, – не ко мне. Как повесила, так и отвесит обратно. Я-то тут при чём?
– Так, Боунс… – Время быть серьёзным, поэтому стакан Кирк отставляет. – Ты у нас царь и бог медотсека, это я не оспариваю. Но и ты, и берёзка – члены моего экипажа, мне нужна нормальная работоспособность от обоих. Так что, раз уж он тебе никаким боком не привлекателен – помоги придумать, что с ним делать.
– Ты не хуже меня знаешь, влюблённость в его возрасте лечится только другой влюблённостью, ну или сильными впечатлениями. – Боунс свой стакан тоже отставил, хотя и не без сожаления. Слегка склонился над столом. Заглянул в глаза. – Джим, не знаю, откуда ты узнал, да и знать не хочу. Я стараюсь ему на глаза не попадаться. Пройдёт, может.
– Ну, другая влюблённость…
Кирк откидывается на спинку кресла, почёсывает подбородок.
Колючий. Времени побриться нормально вообще нету, а надо.
– Как вариант, – кивнуть с задумчивым видом. – Если придумаешь хорошую кандидатуру, попробую… не знаю, в одну смену их ставить. Из медиков, может? Ну, чтоб по аналогии.
Наблюдать за Боунсом. Внимательно. Раз словами изо рта не хочет начистоту разговаривать, то нужно смотреть на реакции. А чтобы были реакции – нужно провоцировать.
– Да понятия не имею. – Он тяжело вздыхает и трёт виски. – Я могу вылечить болезнь, но не… влюблённость длиной в пару лет.
– Два… чего?! – Кирк хлопает обоими ладонями о стол, наклоняется вперёд. – Два года? В тебя? Боунс, ты упускаешь сокровище с ангельским терпением. Два?!
– Сам узнал на днях.
– Ну, дело дрянь. – Вздохнуть и принять старую позу. – Тут не перебьёшь. Обидеть пробовал? Отвадить?
– Пробовал, – коротко. – Джим, солнышко, вали уже трахать своё зелёное чудо, вместо того чтобы ебать мне мозг. А то ты явно начинаешь.