– Чего? – голос хриплый. – Слезать?
– Перекатись просто, я тебе плед дам, – МакКой кое-как выбрался из-под него. Всё затекло к чертям, какая уж тут романтика. – Не попрёшься же по дождю и ветру в соседний корпус.
Чехов послушно перебрался к стеночке. Пледа на него тоже как раз хватило, да и отключился он спустя секунды три, как глаза закрыл.
Второго пледа не было, но в комнате, вроде, тепло.
МакКой лёг рядом, не на середину, как привык, а с краю, накрывшись всё-таки курткой, и скомандовал системе поддерживать тёплую температуру на протяжении всей ночи. Свет медленно померк, оставив только сонное сопение по левую руку.
Это было непривычно.
Пашка обычно просыпался очень легко. Открыл глаза, подскочил, и на ногах. А в этот раз першило в пересохшем горле, свербило в носу и очень нехорошо ломило в суставах.
А ещё… пахло.
Чехов тянет носом по направлению к запаху – медикаменты, дезодорант, немытые волосы.
Боунс.
Не открывая глаз, Чехов тянется к нему, нащупывает. Обнимает.
В ответ – невнятное ворчание.
Блин как круто
Подгрестись ближе, под тёплый бок. Аж просыпаться не хочется, до чего уютно. Так же, не открывая глаз, Чехов стягивает с доктора куртку, накрывает своим пледом, обхватывает крепко.
– Боунс, – проскрипеть сонно.
– Чего, ну… что… Погоди-ка, – Голос из сонного резко становится деловым и слегка ворчливым. Доктор из объятий выбирается, шуршит. Ко лбу прижимается жёсткая ладонь. – Ну точно. И где твой хвалёный иммунитет? Так, сиди тут, я в медотсек, это две минуты. Поставим сейчас – не зальёшь комнату соплями.
– Э-э, ну куда…
Когда тёплая тяжесть чужого тела под боком исчезает, резко становится холодно и неуютно. Чехов закутывается в плед, садится, недовольно хмурясь.
– Боунс, – выходит почти жалобно. – Ну вот это всё обязательно? Я к обеду на ногах буду…
– А мы познаем могущество настоящего русского чиха? – он накинул какой-то странный синий форменный халат, влез в ботинки. – Нет уж, обойдусь.
Бесшумно раскрылись дверные панели, и Боунс исчез. А Чехова уже начало знобить. К приходу доктора он успел чихнуть уже раза четыре. И закутался в плед ещё плотнее.
Самое обидное в сложившейся ситуации было то, что соображать было тяжело. А работу на сегодня никто не отменял. Боунс, уже нисколько не сонный, вогнал ему парочку каких-то препаратов, кивнул сам себе и слегка толкнул, укладывая обратно.
– Код от твоей двери скажешь. Принесу то, во что тебе переодеться. Кирку… – нашарил падд, – щас напишем. Сегодня считать планеты будут без тебя. Будешь лежать… – набирая сообщение, – и пить тёплую воду… с…
С чем, Чехов уже не услышал, потому что Боунс скатился совсем уж в неясное бормотание.
– Не буду лежать.
Руки уже сами тянулись к падду. Надо хоть со Скотти связаться. Или с Кельвином. Чтобы быть в курсе. И чтобы они были в курсе.
– Не хочу я лежать, – упрямо. – Боунс, имей совесть.
– Я поимею совесть, когда ты – выздоровеешь, – как-то особенно спокойно, но веско ответил МакКой, поднимаясь с кровати. Теперь, пожалуй было понятно, за что его так боятся, а сам капитан периодически бегает от медосмотров. – В первую очередь я отвечаю за здоровье экипажа, это моя обязанность. И я тебя никуда не отпущу.
– Тиран.
Оставалось смириться. Поэтому Чехов стянул джинсы (а то так одетый и спал), футболку и залез обратно под плед.
– Хотя бы падд дай, а? Я не могу лежать без дела.
– На, – взял со стола и протянул попутно, захватывая сумку. Взгляд внимательный, почти просвечивающий. – Код от двери.
– Восемь девять девять дробь тринадцать интеграл две четвёрки. Всё, тиран и деспот, я ушёл в сингулярность.
Чехов накрывается пледом с головой, выводя падд на светящийся режим. Как в детстве, когда шалаши из одеял строил.
Хмыканье, уверенные шаги и тихое шипение дверных створок.
====== Данная мера является вынужденной ======
Доктор тиранил русского лейтенанта ещё неделю. На него не действовали доводы, что у Чехова уже не текут сопли, что чихать не тянет каждые несколько минут. Горло вообще практически не болело.
– Заткнись и лежи, – Боунс был непреклонен. – Простудный вирус с Вентуса похож на земной, живёт минимум семь дней. Раньше ты не выздоровеешь.
Первые дни Павел не вылезал из падда. Благо сейчас, когда расчёты орбиты подходили к завершающей стадии, а Энтерпрайз только лёг на курс к разумной планете, можно было отвлекать и Сулу, и Кельвина. А ещё можно было не помогать коммандеру входить в контакт с планетным посланцем – нужные аспекты взаимодействия были уже согласованы.
Потом Боунс разрешил посещения, а соображать стало уже легче. Пару раз приходил Сулу. Один раз – Кельвин. От них Чехов узнал, что Звёздный флот наконец-то принял установленное планетой количество посещений. Потом была утверждена одна из разработанных по видеоконференции орбит – не слишком близко, не слишком далеко. Две недели на импульсе.
Чехову начало казаться, что в Звёздном флоте эту планету побаиваются.
Когда Чехов выздоровел, то переселился к Боунсу. Скрывать было нечего, все и так уже про них знали. Вопрос – что?
Если верить сплетнику Сулу, мнения разделились на три лагеря: Боунс лелеет юного гения, Боунс после их разрыва воспылал животной страстью к юному гению или просто нашёл в нём выход отеческим чувствам. Сулу ошибаться не мог, у него был слишком большой опыт распространения, сбора и интерпретации слухов.
Чехову было бы не до слухов, если Боунс был бы рядом, но после увольнительной на Вентусе большая часть экипажа свалилась с простудой, и теперь у доктора и его команды был целый полигон для врачебной тирании. Счастливый капитан, избежавший простуды, гордо проходил мимо МакКоя. Кто-то тихо пошутил, что «от гипо не зарекайся», но это уже, опять же, были слухи.
МакКой притащил в каюту одеяло, сказав, что он предпочитает спать в прохладной температуре, и новой простуды Чехова ему не надо. Он долго выпытывал, какие настройки режима влажности, вентиляции и температуры удобны самому Чехову, потом настроил систему жизнеобеспечения комнаты так, чтобы нормально было им обоим. Предупредил, что делать можно что угодно, но свиданий лучше не устраивать.
В общем-то, было заметно, что доктор старается думать именно о нём, причём в контексте с собой. То есть – о них. Чехову это нравилось.
Как-то вечером, когда Чехов после тренировки валялся у себя в комнате и пытался придумать, чего бы такого задать в этот раз репликатору на ужин, МакКой ввалился ещё более взъерошенный и мрачный, чем обычно. Это он вернулся со смены (в связи с «эпидемией» всеобщего чихания работал в две).
– Вот не бывает чтобы всё нормально, – выдал мрачно, плюхнулся на кровать, принимаясь стягивать сапоги. – Подарочек с Вентуса – простуда. Что со следующей планеты? – Снятый сапог улетел к двери, – Я ещё промолчу про эту чёртову говорящую планету, которая… – Второй сапог последовал за первым, и МакКой выпрямился и обернулся к внимающему Павлу, предоставив ему возможность наблюдать сто двадцать оттенков неудовольствия на прекрасном докторском лике, – мы ещё не знаем, что с ней, но попомни мои слова, в чёртовом космосе ни одной безопасной планеты не существует. Значит, с этой тоже будет сюрприз, только мы пока не знаем, в чём! – Он потряс в воздухе напряжённой рукой и ещё громче продолжил: – Ты знаешь последние новости? Вы с Чапел и этим, из научного… который косит под коммандера так, что я уже почти готов удостоить его звания кирпича, короче, вы заразили планету трибблами. Не всех собрали тогда. Так этот чёртов космический булыжник их ассимилировал! Понимаешь ты! Поставил под контроль размножение животных, которые несколько планет чуть ли не живьём сожрали!
Ладонь жёстко ударила по коленке. МакКой встал, прошёл к репликатору и набрал код для виски. Когда стакан, подсвеченный оранжеватым, материализовался, хватанул его, отхлебнул тут же и стукнул им об стол.
– Что-то с этой говорливой планетой не так, я уверен, – уже тише, вполне спокойно. И тут же смачно добавил сквозь зубы: – Ж-жопой чую.
– Ну, знаешь, ни разу трибблы не попадались разумной планете. Мне кажется, всё логично.
Чехов помотал рукой в воздухе. Его сейчас волновали не трибблы.
– Слушай… ты откуда? Где родился? – неожиданно пришла интересная идея.
– Америка, штат Джорджия, – он опустился на стул, повертел в руках стакан, где в тонком охристом слое реплицированного виски таял толстый слой реплицированного льда. – Там тепло, солнечно и совершенно не так дерьмово, как тут.
– Да, да, я понял, тут дерьмо, и капитан Кирк – самая большая какаха.
Чехов резко садится, складывая ноги по-турецки.
– Что вы там ели?
– Вообще мне всегда не до еды было. Ну, яичница с беконом и помидорами черри. Типичный завтрак. Брокколи. Ненавижу эту зелёнку. Овсянка… Пока учился, вообще не помню, чем питался, – Боунс задумался и отставил стакан. – Ничего экстраординарного. Разве что там жарко, всегда страшно любил ледяной лимонный чай.
– Но тут-то не жарко…
Чехов смотрит по сторонам. Кажется, Боунс не в духе.
Дотянуться до небольшой подушки – из своей комнаты притащил. И, прицельно – доктору по уху.
– Ну спасибо, – его смерили недовольным взглядом. – Это что, новый способ заигрывания? У капитана уроки брал?
– Нет, это способ отвлечь тебя от гундежа.
Размять пальцы. Потянуться.
– Боунс, сосредоточься. Что из еды мне соорудить? Ледяной чай я могу, но это очень просто.
– Я есть не буду, ел уже в перерыве, – МакКой со вздохом развернулся к столу, на который положил падд. – Надо карты в порядок привести.
– Ну как хочешь.
Делать в репликаторе что-то по своей фантазии Чехов уже пробовал. Варёная фасоль с яйцами, селёдкой под апельсиновым кефиром получилась невкусная. Больше экспериментировать в подобном плане не хотелось.
Немного повондылявшись, Чехов встаёт за спиной доктора.
– Ты горбишься, – кладёт ладони на его плечи. – Если разомну, не помешаю?
– Не помешаешь, – он устало мотнул головой. Пальцы – сильные, прекрасные пальцы – колдовали над несколькими проекциями со списками фамилий.
Чехов не отказывает себе в удовольствии слегка взлохматить его волосы, потом принимается проминать плечи. И правда очень напряжены.
– Выпрямись, – нажать большими пальцами на позвоночник. – Ага, лучше. Так и сиди.
– Спасибо, теперь у меня ещё и личный надзиратель... Вообще, – тон внезапно другой, глубже, без ворчащих нот, – пакостник, от работы меня отвлекаешь.
– На самом деле, пытаюсь помочь. Делить постель с зомби не так уж приятно.
Зараза, не может же он не понимать, что от его голоса весь альтруизм куда-то испаряется. Внутри что-то резко ухает вниз, а пальцы – чуть дрогнув – продолжают. Только теперь перед внутренним взором слишком живо представляются эти сильные плечи, которые сейчас он ощупывает.
Доктор слегка расслабляется, опирается спиной о спинку стула. Запрокидывает голову.
– Ты же мне сейчас заниматься сведением не дашь, – утвердительно. Пальцами между тем – стирающий жест слева направо, сворачивая все призрачные голографические окна с информационными сводками. Падд гаснет. И так неяркое освещение комнаты, имитирующее вечер, теперь совсем еле обрисовывает предметы. – Ладно, совращай дальше.
– Пашка, – МакКой бросил на стол стянутый халат и недовольно смерил сидящего с паддом Чехова взглядом, – ты видел, как этот шкаф из астрофизики на тебя таращится?
– В смысле… – Пашка тянет это как-то замедленно. Голову в сторону доктора поворачивает, но взглядом в падде. – Как… что, странно как-то?
– А то, что он тебя взглядом всего вылизал сегодня в лаборатории, вот что!
Боунс весомо опустился на стул. Ещё одной дерьмовой новостью больше. А шкаф и правда на Пашу косился. В лаборатории не хватало рук, вот к биоотделу всех и согнали. Всех, кто более-менее в химии смыслит.
– Он отирался возле тебя, – выставить перед собой ладонь и загнуть первый палец, – трогал постоянно, – второй палец, на этом терпение закончилось, и МакКой хлопнул обеими ладонями по столу, – да ещё и подходил двести раз без повода. Пашка, ты совсем, что ли, ничего не замечаешь?
– Да почему…
Юный гений соизволил перевести на него взгляд. Недоумевающий, скептический.
– У тебя приступ мнительности, что ли? Это же Кельвин, он со мной в команде орбиту планеты разрабатывал. Помнишь?
– Я-то прекрасно помню. – МакКой окинул его тяжёлым взглядом. Кудряшки эти, глазки невинные. Превосходно просто. Приманка для старых извращенцев. – Будь с ним осторожнее, понял? Не нравится мне всё это.
– Э… осторожнее? – Чехов моргает, а потом расплывается в улыбке. – Боунс, ты серьёзно? Что он мне сделает?
МакКой со вздохом склоняет голову к столу.
– Ладно, проехали, – бормочет из такого положения. – Просто не оставайся с ним один на один.
В этот раз Пашка возвращался от Сулу не с пустыми руками – выцыганил колоду карт самого что ни на есть старого образца. Ни голограмм, ни межгалактических символов – только картинки на вощёной картонке. Истрёпанные, выцветшие, странно ощущаемые на пальцах, привыкших работать с голограммами.
А вообще с Сулу легко договориться, если пообещать сварганить что-нибудь в репликаторе. В последнее время азиат слишком подсел на японскую кухню, и карты были наградой за какой-то непонятный мисо-суп из двадцати пяти ингредиентов.
Поэтому в каюту Пашка зашёл с видом победителя, тасуя разлохмаченную колоду.
– Боунс! – радостно гаркнул с порога. – Улыбнись!
Боунс не улыбнулся, потому что был в душе. Дверь туда была приоткрыта, в комнату доносился шум воды. На кровати лежала скинутая одежда.
Свежо и горько пахло имитацией дегтярного мыла. По крайней мере, Паше его шампунь и мыло всегда напоминали именно дегтярный запах.
Ну, душ так душ. Пашка кинул карты на стол, а сам зашёл в ванную и засунулся в душ – только головой, потому что раздеваться было лень.
– Боунс!
– Ну чего? – ворчливо. Вода стала шуметь потише, но из-за клубов пара и брызг всё равно чёрт что увидишь.
Пашка разулыбался. Ну надо же быть таким брюзгой. Хотя – и это странно – теперь, когда они жили вместе, Чехов как будто стал меньше влюблён и более привязан к медотсековому монстру. Но это уже слишком тонкие материи, о которых русский гений думать не любил.
– Улыбнись, говорю! – отфыркнуться от брызг. Намокшие кудри уже вовсю лезли в глаза.
МакКой отключил воду, развернулся к нему и на секунду соорудил жуткое подобие улыбки-оскала, после чего шире раздвинул дверцу и вылез на кафель. Мокрый, взъерошенный, недовольный. Потянулся за полотенцем.
– Что ещё за пропаганда света и радости? – спросил, вытирая волосы.
– Решил сегодня устроить нам старпёрский досуг. Как раз для твоего возраста. – Пашка посторонился, пропуская его мимо. Взгляд просто примагнитился к маккоевскому заду. Крепкому такому. Круглому.
Поймав себя на том, что облизывает губы, Чехов поднял взгляд. Смотреть на плечи доктора было проще. Немного.
– Карты и пиво. Как тебе?
В ответ донеслось нечто невнятное, но явного «против» не последовало. Завтра вообще день тяжёлый – полный отчёт лаборатории по изучению образцов с Вентуса. Так что МакКой, скорее всего, клюнул на предложение пива.
На что, собственно, расчёт и был.
Паша, пританцовывая, подходит к пышущему влажным душевым жаром доктору, обнимает сзади. Кладёт подбородок на его плечо.
– Боунс, ты в курсе, что для доктора у тебя слишком клёвая фигура? – Пробормотать почти на ухо.
Его слегка треплют по волосам. МакКой вообще любит это делать.
– А ты щас намокнешь. Шасть переодеваться. Или… – задумчиво так, – раздеваться.
В ванной жарко и влажно. Пашка и так почти мокрый. К груди прижата офигенная широкая спина Боунса, которого перманентно хочется до почечных колик. С другой стороны, трахнувшись, они могут залезть в кровать и не вылезть, а у Пашки на эту партию серьёзные планы.
Поэтому он со вздохом отстраняется.
– Пошёл реплицировать пиво, – не удержавшись, пожамкать боунсовские ягодицы. – Тебе что на закусь?