Капитан и группа миновали короткий отрезок коридора, скрывшись за углом.
Ночное приглушённое освещение коридора давало слабоватый блик отражения в стекле. В нём МакКой заметил две фигуры, последними вышедшие из зала. Один был Пашка, его сопровождал какой-то амбал из лаборатории астрофизики. Боунс развернулся на подошвах ботинок – слегка скрипнули по полу.
– Павел, нужно поговорить, – сразу, чтобы не дать мальчишке сбежать.
– М?
Парень, кажется, не сразу понял, что произошло – остановился и отшатнулся скорее рефлекторно, чем осознанно. Потом сложил руки за спину и выпрямился.
– Офицер МакКой.
– Предлагаю пройти в сад, – необходимость поддерживать официальный тон вкупе с волнением взрывала мозг. – Там в этот час тихо.
– Паш, – тихо и обеспокоенно начал амбал, касаясь плеча Чехова, но тот мотнул головой.
– Нормально, Кельвин. Напиши мне о линиях водорода, что рассказать хотел, ага?
Амбалу мягкая просьба удалиться явно не понравилась, но и спорить он не стал. Правда, на Боунса, уходя, смотрел взглядом, далёким от дружелюбия.
Павел кивнул, перехватив взгляд доктора. Выразил готовность следовать.
В саду и впрямь было тихо. Освещение минимальное, чтобы не мешать «спать» растениям, но при этом можно было гулять. Что-то вроде имитации лунного света на Земле, разве что чуть ярче на дорожках.
Совсем безлюдным парк нельзя было назвать – по кустам и зарослям цветов шухерились парочки. МакКой чертыхнулся. Придумал место для разговора, тоже. Зато у гигантских колючих папоротников, которые так понравились капитану, никого не было.
Боунс остановился у островка травы, развернувшись и заложив руки за спину.
Поглядел на хмурого Павла. Подавил желание начать покачиваться с пятки на носок.
– Между нами осталась некоторая недосказанность… после говорящей планеты.
– И? – Смотрит искоса, – Досказать хотите? Уверены, что стоит?
– Уверен, – отрезал МакКой, глядя на него прямо. – Я был бы не прочь завязать с тобой отношения. Без чёртовых приказов командования и прочих неожиданностей, видишь ли, появилось время всё обдумать. Если тебе оно, – споткнулся, завершил неуклюже, злясь на себя, – ещё надо.
Чехов сжимает губы. Он как будто похудел с этой гонкой по расчёту орбиты. Бледнее точно стал. Сцепляет руки за спиной ещё крепче, даже подбородок вздёргивает.
– А с чего вдруг? – Голос злой. – Я взрослее не стал. Ничего не изменилось. Был бы не прочь, надо же. Мне не надо, чтоб вы не прочь были.
– А что тебе тогда надо? – МакКой чертыхнулся два раза про себя и один раз вслух. Заготовленные и мысленно на двести раз отрепетированные реплики закончились. Пальцы за спиной сжались в кулаки.
– А мне надо, чтоб мне не делали одолжений. А у вас всё какие-то увиливания, я не прочь, я не против, лучше, чтобы кто-то был, если тебе ещё надо…
Даже передразнивает как-то зло, почти надрывно. Глаза только несчастные.
– Мне – надо. Я вас люблю. – Бросает, наконец. – Я это знаю и знаю, чего хочу. А вы?
– Я хочу нормальной жизни, чёрт возьми!
МакКой не выдерживает, слегка повышая голос. Он слишком не умеет объясняться. Выяснять отношения, строить отношения, что угодно делать с отношениями не умеет. И сейчас втройне тяжело. Оказывается, заранее продуманные фразы ещё хуже импровизации.
– Нормальной, – повторяет чуть тише, сжимая пальцы, – и ты мне нравишься. Ребёнком после говорящей планеты тебя только дурак станет считать. Так яснее?
Павел еле слышно сопит. Отходит на шаг, изучая доктора взглядом.
– Нормальной, да? – Будто просчитывает что-то в уме. – Ну хорошо. Будет нормальное. Я приглашаю вас на свидание.
Боунс едва на месте не подпрыгивает. Мысли мешаются в дикую кашу. Он только смотрит на решительного Чехова.
– Св… сви… Чёрт тебя дери, предупреждай хоть! – выпаливает в сердцах. Трёт виски пальцами. Мотает головой. Он и слово-то такое из словарного запаса давно потерял, не то что сам участвовал. Но Пашке это, кажется, нужно. – Не знаю, – заговорил через полминуты, – как ты себе это представляешь… потому что я не представляю вообще. Давай… попробуем.
– Вообще-то, многие нормальные отношения начинаются со свиданий.
Чехов напряжён. И будто бы удивлён немного. Потом кивает сам себе.
– Ну хорошо. Завтра в шесть по местному. Это всё, что вы хотели обсудить?
– Да… – МакКой растерян, озадачен, выбит из колеи больше обычного. Пашка кивает ему, разворачивается и идёт обратно. – И… подожди! Как-то… особо выглядеть там… надо?
– Э… – этот оборачивается. – Ну не знаю. Цветок в петлицу приколите.
– Какую ещё…
До МакКоя не сразу доходит, что это шутка такая. Да, очень забавно, особенно когда эти самые свидания были у тебя больше десяти лет назад в последний раз.
– Можете идти, лейтенант, – вырывается само собой и каким-то странным тоном. – Это все вопросы на сегодня.
Пашка в свою комнату возвращается, едва ощущая реальность. Да он был уверен, что доктор откажет. Что пошлёт его на все четыре квадранта, а тут – надо же. Согласился. А самое забавное в том, что Чехов на свидании был два раза в жизни. Оба с девушками и оба ни к чему не привели.
В бессознанке он стягивает форменные ботинки, валится на кровать, достаёт падд. От Сулу четыре сообщения. От Кельвина семь. Одно от коммандера с требованием выслать отчёт – припоздал из-за разговора с Боунсом.
Блин
Блин огромный
Что делать-то
Чёрт его знает, что делать, если идёшь на свидание с МакКоем, от которого у тебя крышу сносит. И куда идти. И как себя вести, тоже непонятно. И даже проконсультироваться не у кого – не у капитана же. Сулу рассказать – всем разболтает.
Чушь какая-то, в общем.
====== Теперь я знаю, что капитану нельзя давать фиолетовых каракатиц ======
На следующий день после видеоконференции Чехов клюёт носом. Спал меньше, чем обычно, из-за волнения. От Кельвина удаётся отбрехаться, что для желудка не прошли даром эксперименты с репликатором. Вроде, поверил.
И без трёх минут шесть Чехов у двери доктора с двумя дождевиками в руках.
В разъехавшиеся спустя секунд десять створках предстаёт МакКой, взъерошенный, лохматый и какой-то помятый.
Смотрит на дождевики.
– Лес? – кивая на них.
– Там в грязи по колено утонешь. – Сунуть ему один. – Просто погуляем, тут парковая зона неподалёку.
Он кивает, послушно натягивает дождевик, через плечо вешает непромокаемую сумку.
– Природа здесь до конца не изучена, – буркает пояснение, надевая сапоги, – я читал, много ядовитых ползающих насекомых. Основные противоядия должны быть с собой.
– В парковой зоне? – уточнить, поднимая брови.
– Она на земле, там есть трава, а где трава, там насекомые, – он выпрямляется, зачем-то дважды проводит рукой по взъерошенным волосам, нисколько их этим не приглаживая. – Ну, пойдём, что ли.
Боунс слегка поддал вискарём. Не до посинения, конечно, всего пару порций на дне стакана. Но теперь было чуть теплее на промозглой погоде. Эффект, конечно, быстро сойдёт, особенно в свете прогулки, и станет только холодней.
Зато пока дождь моросил, а не лил, и это было терпимо.
В парке мокли закатанные в бетон дорожки, луж на них не было. Гуляли в этот послеобеденный час только мамаша с ребёнком, оба в ярких дождевиках, да парень из их научного отдела по фауне, весь мокрый, собирал длинным пинцетом вялых сиреневых насекомых из объеденного куста с оранжевыми цветами.
Больше никто не встретился.
Вокруг цвели какие-то местные раздутые влаголюбивые растения. Под листьями, если приглядеться, неохотно шевелились крупные зеленоватые гусеницы. Цветы у всех растений были опущены венчиками вниз, чтобы дождь не сбивал пыльцу.
– Говорят, много лекарственных трав, – сказал МакКой. – Лаборатория фармакологии на этой планете в полном составе остаться жить готова.
– Не только она. Сулу отсюда не вылезает, – Чехов отзывается ровно. – Мне на падд по вечерам от него вагон и тележка сообщений приходит. Чую, обогатится наша оранжерея.
– Чую, обогатится моя коллекция аллергиков, – тут же реагирует МакКой. – Если эти идиоты умудряются даже в репликаторе наделать такой дряни, не представляю, что будет после хотя бы двух лет на разных планетах! Хвала тому, кто в корабельный устав вписал запрет на животных в каютах, а то к растениям добавилась бы ещё экзотическая шерсть.
– Ну, знаешь, у трибблов тоже шерсть экзотическая, и ничего. – Как будто веселеет. Даже улыбается слегка. – Ты когда-нибудь думал о том, что от всех опасностей невозможно уберечься?
– От всех – невозможно, зато реальна минимизация. А трибблы в плане катализатора аллергии примерно как кошки, – МакКой высвободил руку из-под плаща, чтобы помогать себе жестами, – то есть, процент аллергиков с учётом того, что астма сейчас успешно лечится, невысок. Другое дело какая-нибудь квадралианская сухопутная каракатица. Кожный покров фиолетовых – это самые красивые, называются «звёздными», потому что панцирь похож на объёмное фиолетовое звёздное небо, – так вот, они выделяют редкое химическое соединение, практически в семидесяти процентов случаев вызывает аллергическое удушье, но не мгновенное, а спустя четыре часа после вдыхания. Игра на выживание с самим собой. Продавцы об этом не спешат сообщать обычно.
– Ну, я-то в аллергиях не силён... – Пашка останавливается, поднимает голову. Смотрит на свинцово-сереющее небо. – Кажется... года четыре мне было, когда я выпросил у родителей лысого медузианского суриката. Ты должен о них знать. Так вот у него оказалась совсем дурацкая аллергия. На человеческую слюну.
– Ты его что, лизал? – МакКой несколько опешил.
– С дуба рухнул? – Пашка смотрит на него круглыми глазами, а потом расплывается в улыбке. – Ты... чихнул я на него. Понимаешь?
– Знаешь, после пяти лет знакомства с одним оригиналом… – Боунс поёжился, промозглый дождевой холод начал заползать под одежду, – я всегда ожидаю только самого бредового и худшего. Откуда бы иначе я узнал об этих чёртовых каракатицах.
– А... – Паша зябко прячет руки в карманы. – Аллергик со стажем? Космический торговец?
– Я про нашего капитана, – Боунс смотрит на небо. Ни намёка на просвет в тучах, хотя обычно перед закатом тут проясняется. – Полтора года назад он чуть не задохнулся из-за этой каракатицы. А когда откачал его, давай говорить, чтобы мы её не убивали, потому что красивая. Красивая! Как тебе?
– Похоже на нашего капитана...
Паша снова задирает голову вверх. Ему на нос падает крупная капля, от чего он смешно дёргается и морщится.
– А ты знаешь, что красоту можно обосновать математически?
– Золотое сечение, спираль Фибоначчи? – интересуется МакКой, рассматривая его. Давненько он не рассуждал о высоких материях на почти трезвую голову.
– Соотношение числовых кодов цвета, пропорциональность, и да. Золотое сечение. Любой аспект красоты можно обосновать математически. Даже музыку можно высчитать.
Паша смотрит в небо. Его глаза сейчас светлые почти до прозрачности.
– Дождь усиливается. – Буркает тихо. – В общежитие не успеваем.
– Ну и чёрт с ним, – МакКой осматривается. Ещё метров пятьсот, и боковая дорожка уходит в город. Там, конечно, есть кафе, можно и согреться, и наконец-то выпить нормальный, нереплицированный кофе, но что говорить, сидя на одном месте, когда и на ходу не особо соображается? – Ты не замёрз, случаем? А то местные простудные вирусы ещё не особо изучены.
– Да, вроде, не так уж и холодно... – Пашка смотрит на него с хитринкой. – Слышал про русские зимы?
– Не доводилось. – МакКой останавливается под раскидистым деревом с фиолетовыми гроздьями цветов. Под ним более-менее сухо.
Пашка встаёт рядом, прислоняется спиной к коре.
– Русская зима – это когда дышать холодно. Когда на улице минус сорок, небо ясное, в воздухе крупинки инея. Правда, сейчас чистый снег мало где можно встретить.
– Я не видел земной снег. – Рядом покачивается ветка с цветами, и Маккой отводит её от себя подальше. Они чем-то похожи на резиновые, а пыльца вообще изумрудная. – Только на других планетах.
– Никто не видел настоящего снега, если не был в русской Сибири, – говорит Пашка уверенно и, вроде, порывается начать лекцию про Россию, но отвлекается на пискнувший падд. Ставит перед собой, тыкается пальцами.
МакКой разглядывает цветок. Он бы порассуждал о снеге, но на ум приходят только обморожения. Поэтому он под дождевиком суёт руки в карманы. Заметно холодает – солнца садятся. Плотнеют тучи на небе, и в парке начинают зажигаться первые, пока тусклые фонари. Видно сквозь листву.
– Эта чёртова планета должна была уже потонуть в дожде, – замечает зачем-то. – И зима тут тоже есть. Короткая. Но при таком количестве осадков…
– Когда мы рассчитаем орбиту, – Пашка закрывает падд, – то долго нас тут не продержат. А мы близки. Ладно.
Он отталкивается спиной от дерева, надевает капюшон дождевика.
– Пошли обратно? Свидание хреновое получилось, а в общежитии есть горячий пунш и шахматы.
– Моё последнее свидание было десять лет назад, – МакКой с облегчением выходит из-под дерева. – Даже больше, погоди… восемнадцать, значит… четырнадцать лет назад. Неудивительно, наверное, что хреново получается. Просвети, зачем на них вообще ходят?
– Не знаю, – Чехов пожимает плечами, – я вообще думал, что ты откажешься.
– Я рассудил, что раз ты предлагаешь, тебе надо, а мне… не сложно.
– Ну, теперь я знаю, что капитану нельзя давать фиолетовых каракатиц, это полезное знание.
Пашка легко шагает спереди, шурша сиреневым дождевиком.
– Да и темы для разговоров – не мой конёк, – признаётся МакКой, глядя на оранжеватые блики фонарей в блестящей защитной ткани. – Вот о чём я могу рассказать, чтобы тебе было интересно? Ерунда получается.
– Ну, не знаю. – Пашка резко разворачивается. Теперь он идёт спиной вперёд, лицом к МакКою. – Боунс, ты чего посмурнел? Вообще, – расплывается в улыбке, – я доволен. Представляешь, если Сулу рассказать, что я тебя на свидание стаскал? Страх и ужас медотсека с цветком в петличке.
– Не было цветка, – хмуро отзывается МакКой. – Правда, если сказать Кирку, он не только цветочек пририсует в своём… оригинальном воображении, но и букет цветов. С бантиком. И вообще не упади.
– Ну, что его не было, только мы с тобой знаем...
– Это шантаж такой?
– Да в мыслях не было.
Пашка явно доволен. На улице хмарь, слякоть, а он улыбается счастливо, будто в солнечный день гулять вышел. И кудри из-под капюшона выбиваются.
– Вот так я и поверил. – МакКой его нагоняет, чтобы перестал идти задом. – Горячий чай нужен точно, – добавляет выскочившую откуда-то сбоку мысль, – и лучше в тепло. А там уже, сидя в одеяле, будешь думать, как красочнее описать мой гипотетический цветочек.
Романтика, блять, это цветочки, свечки, незаправленная постель с ароматизированными простынками и какая там ещё бывает ерунда.
Но никак не тарелки с недоеденной кашей на столе, приглушённое освещение комнаты общежития, сушащаяся сырая одежда, мерцающий на столе падд с недописанным отчётом, кружка самодельного глинтвейна и задрыхнувший на тебе Павел Чехов. Так умотался со своими орбитами, что после еды и попытки рассказать про русский самогон отключился почти сразу. Будить его не особо тянуло, потому МакКой примостил кружку на упругом матрасе, надеясь, что не булькнется, и дотянулся до падда. Пашка спал на нём поперёк, как навалился, потому падд было удобно пристроить на его спине.
Пальцы привычно принялись набирать предложения и сводить в таблицы сведения, полученные из данных его группы. В основном исследования первых образцов. Завтра предстояла их погрузка на борт.
Через полчаса глинтвейн был допит, отчёт отправлен, поэтому МакКой зевнул и попытался выползти из-под юного гения так, чтобы не потревожить его сон. Задача оказалась непосильной.
Стоило сдвинуть ноги, лейтенант завозился, поднял голову (на щеке виднелся отпечаток тканевых складок). На Боунса посмотрел непонимающе.