– Нет уж, терпи, рассадник феромонов. – Джим, чтобы слова были весомее, подливает в стаканы. – Значит, ты его обидел, а он всё сохнет. Какие ещё варианты? Не на базе же пацана высаживать, я такого навигатора, который ещё и в инженерных системах на ура разбирается, больше не найду.
Глаголь, царь медотсека
Было б тебе поровну, давно б посоветовал его на Дельта Вегу выкинуть
А ты юлишь
– Не посылай в опасные вылазки и береги, – огрызается, – чтобы реже ко мне попадал. А на обязательные медосмотры я его могу другим перепоручать. Не будем видеться – рано или поздно переключится на кого другого.
– Замётано, – отсалютовать стаканом. – Ты тоже не сиди сиднем. Найдёшь себе кого-нибудь, хоть на раз перепихнуться, парнишка быстрее отлипнет.
Остатки из бутылки Боунс плеснул себе почти яростно. И – залпом. Вытер губы, уставился на Кирка зло и устало.
– Я никого не буду искать. Ни-ко-го, – повторил весомо и раздельно.
– Дебил. – Кирк приподнимает бутылку за горлышко, смотрит на товарища сквозь стекло в алкогольных потёках. – Проканать должно. Ну да к чёрту, выход нашли, тему закроем. Ты не думал сам провериться? А то смены как у всех, а рожа невыспавшаяся.
– А из-за кого, – теперь взгляд потухший и мутный, – она не выспавшаяся, радость моя? Кроме тебя, меня никто не будит. Намёк ясен?
– Пиздёж это, а не намёк. Я к тебе первый раз пришёл, а ты с унылой рожей уже третий день. И вообще, я тебя знаю. Не хотел бы – не пустил бы.
Кирк опускает бутылку на стол. Информацию, которая ему была нужна, он получил. МакКой из-за Павла переживает. Остальное – не сегодня, а то доктор не в настроении.
– Ты за ним приглядывай, – напоследок просит Боунс. Он сидит один перед пустой бутылкой и двумя пустыми стаканами. – Я тоже вот приглядывал, пока…
Он поморщился, отмахнулся и стал смотреть в сторону светильника на стене.
– За тобой бы кто приглядел, унылище.
Кирк хмыкает. Это ещё вопрос, кто кому нужнее – этот злобный урод с вечным гипо Паше или кудрявое русское солнышко Боунсу.
– Ну всё, спи. И придумай, кем себя заменить на пару дней, чтоб выспаться! Это приказ.
В ожидании Джима Спок погрузился в медитацию. Их каюты были смежными, и он прикрыл дверную перегородку, разделяющую их, чтобы не натянуло дымом; Кирк не очень любил запах священных вулканских трав.
Его мысленный отпечаток был самым сильным и ярким, стоило закрыть глаза, тянул за собой ощущения запаха, кожи, волос, голоса, но удивляться этому не приходилось.
После того, как Кирк умирал за стеклом, разъедаемый заживо радиацией, а Спок по другую, безопасную сторону, ничего не мог сделать (единственным доступным действием оказалось испытывать самое сильное за всю жизнь отчаяние), страх смерти стал его наваждением. Кирк протянул руку, коснулся ладонью стекла, всё, чего Споку, помнящему ещё телепатический контакт с умирающим Пайком, хотелось в тот момент – суметь прикоснуться в ответ не к стеклу, а к его руке, забрать себе хоть часть боли и страха.
И вселенная, кажется, его услышала.
На какую-то секунду, может, микросекунду он умер вместе с Кирком, захлёбываясь его отчаянием, горечью, страхом, одиночеством и тысячами невыразимых, ярких, как взрыв сверхновой, эмоций. Его смерть, минуя стекло между их ладонями, передалась вулканцу.
И человеческая половина взревела от боли утраты и ненависти к тому, кто послужил причиной гибели Джима.
Спок хотел уничтожить Хана, разорвать на части, как дикое животное, раздирать, ощущая на пальцах горячую алую кровь.
Оставалось только поймать его. Когда же оказалось, что кровь эта – единственное, что может вернуть Кирка…
Спок знал одно: тогда через стекло он был с Джимом в миг смерти, пережил вместе с этим человеком то, что для представителя его народа возможно пережить только с партнёром, связанным на ментальном уровне. Наречённым, предназначенным… в людском языке оказалось множество слов для обозначения такого явления, но ни одно из них парадоксальным образом не отражало сути.
Трижды между ними оказывалось стекло. Второй раз – стекло криогенной камеры, пока МакКой разрабатывал вакцину из крови Хана. Часы обрывались в вечность. Каждый.
Третий раз стекло палаты, пока ждал возвращения воскресшего Джима из kan-sorn.
Касался пальцами стекла, за которым был его t’hy’la.
Придя в себя, Джим ему признался в том, что земляне зовут «любовь». О чём он думал? Помнил ли пережитую смерть?
Спок назвал его ashal-veh, про себя, глядя в нереально голубые глаза. Он не хотел принимать его смерть снова. Только не эта пустота и разлом, когда одна половина души умирает вместе с любимым, а вторая разрывается от боли.
А через полгода Спок шептал в его губы ashayam, сжимал его руки, а Джим прижимал его самого к стене. Касаться его было необходимым в той же мере, что и дышать. Присутствие его рядом стало половиной мира.
Он не представлял, что будет, если установить с Джимом полную ментальную связь. Страх смерти не свойственен духу, устремлённому к постижению гармонии и логики. Страх своей смерти.
А смерти своего наречённого?
Мерный треск и мерцание угольков в жаровне, тонкие извивы пряного дыма уводили сознание всё дальше от корабля, забот, нарушающих стройную гармонию покоя мыслей, от ощущения собственного тела, от эмоций, образ Джима становился всё прозрачней и светлее…
Шорох панели донёсся уже из другого мира.
Напахнуло алкоголем, неприятно и резко перебивая запахи благовоний.
– Ты где, зеленоухий мой? – Жизнерадостное, и, уже недовольнее, – так, воняет дымом, вопрос отпал. Закончишь, буди меня, новости буду рассказывать.
И глухой шорох от упавшего на кровать тела.
Спок сосредоточился на дыхании, медленно выходя из сияющей пустоты. Глубже вдохи-выдохи, и сознание возвращается в комнату, где на кровати развалилось его солнце. Спок вынужден признать, что ментальный образ Джима порой кажется ему куда привлекательней реального физического. Но одно неизменно: последние полгода Джим с ним постоянно. В реальности, в мыслях, в тишине медитации.
Он садится на кровать рядом с Джимом, кладёт ладонь на его руку. Пальцы горячие, особенно для его прохладной после медитации кожи.
– Ты пил, – убрав из голоса все эмоции. Джим и так знает, что теперь, когда их ментальные сущности только подстраиваются друг к другу, лучше не вызывать лишних эмоциональных раскачиваний и смещений сознания. Знает – и вспомнит после напоминания. Ни к чему вызывать в нём отрицательные эмоциональные реакции излишними замечаниями.
Джим улыбается ему, открыто и тепло. Сжимает пальцы своими, подносит их переплетение к губам и целует.
– А ты как думал, мы с Боунсом обсудим сердечные дела за чашечкой травяного чая? Виски, немного закуски, душевные беседы. Хочешь, почищу зубы?
– Это на данный момент не имеет значения. – Спок чуть сжимает в ответ его пальцы. С сознанием пьяного человека контактировать отчего-то особенно тяжело. Он подозревает, что дело здесь не в алкоголе как таковом, а в близости к нему Кирка. – Полученную информацию можно назвать полезной?
– Ага, ещё как. – Кирк снова прижимается губами к его пальцам. Не к самим подушечкам, а к костяшкам. – Чехов Боунсу определённо симпатичен. Почему артачится – пока не знаю, но как пойму, расскажу. А пока что я эту тему в разговорах с ним ещё с пару дней поднимать не буду, чтоб не вызвать подозрений. – Усмехается, обдавая тыльную сторону ладони горячим дыханием. – Боунс – мужик умный, особенно когда трезвый.
– Я оставлю суждение о его когнитивных способностях за пределами данной дискуссии.
– Ага, понял, ты так спорить пытаешься, – смеётся. – Не, я не настроен. Я настроен принять холодный душ и затащить тебя в кровать.
– Крайне примитивные планы на время досуга, – не может не ответить Спок. Ирония – ещё одна нелогичная вещь, а их он в последнее время делает удручающе много.
Утро началось с невнятной боли в голове и тоски. Конечно, приказ Кирка сегодня выспаться и переставить смены можно было послать в ближайшую чёрную дыру, потому что лёгкое похмелье уж никак не могло помешать работать.
Но в том-то и дело, что работы не было. Сейчас они летели к одной из дальних исследовательских колоний с доставкой грузов с Земли, так что никаких опасных миссий и вылазок. Поэтому Боунс притащил к себе из лаборатории клетку с кудрявым трибблом и в 15% освещении смотрел за зверьком. В этом слабом свете поблёскивало оборудование и стоящая чуть в стороне бутылка.
– Я бы с радостью был тебе другом, – обратился он к попискивающему трибблу. – Другом, понимаешь? Зачем тебе старый разочаровавшийся в жизни доктор, ума не приложу. Ещё и с моей кучей заморочек.
Триббл, урча, прошуршал к задней стене клетки. Оказалось, учуял тарелку с реплицированной едой.
Пришлось отодвинуть клетку подальше.
Сегодня… или не сегодня, Боунс не смотрел на табло, отсчитывающее внутреннее время на корабле, так вот, несколько часов назад он встретил Чехова в коридоре. Сник, бедолага. От него не шарахнулся, но постарался обогнуть. Головы не поднимал.
Старая мудилина, ты пацану жизнь сломаешь.
А лучше было б согласиться?
Новые отношения
Оно мне надо?
Он через прутья клетки потрогал триббла пальцем. Почесал. Зверёк издал низкое урчание и переполз ближе.
Всем охота тепла и, мать её, любви.
Чесал бы его а он бы мурлыкал
Потом что? Ручной триббл, канарейка
Ферма в Джорджии
Или общая комната в общежитии флота.
Иди нахер, Леонард
Дверные перегородки разъехались, впуская в кабинет Кирка. С момента их последнего разговора прошло три дня.
– Ужинать собираешься? – осведомился он мрачно. – Отставить. Успеешь ещё.
МакКой смерил его уничтожающим взглядом от раковины. Он только вот, за пять минут до прихода капитана, разобрался с двумя идиотами из младших лаборантов при химлаборатории, поступивших с отравлением: умудрились от скуки реплицировать какой-то аналог сладкой ваты и наелись этой ерунды (по счастью, оказавшейся не ядовитой, а просто вызвавшей сильную рвоту).
Кирка он всё-таки был больше рад видеть, чем зелёные морды тошнотиков.
Правда, не настолько мрачного и хмурого Кирка. Солнце всея Энтерпрайз стукнул бутылкой об стол и опустился на стул. Молча.
– Выкладывай, – Боунс вымыл руки и теперь старательно вытирал полотенцем. Видно, что ситуация серьёзная (хотя бы потому, что Кирк притащил неизвестно где взятый спирт), и долгие вступления лучше не сделают.
Кирк так же молча достаёт стаканы (знает, что и где, как у себя дома), разливает, опрокидывает в себя половину.
– Гоблин он и есть гоблин. Спирт разбавленный.
– Понятно, – МакКой сел за стол. Там как раз стояла тарелка непочатой овсянки – реплицировал на ужин кто-то из медсестёр для своего вечно занятого командира. Самое оно. – Опять когнитивный диссонанс на фоне разного отношения к директивам?
– Нет, блять… – Кирк наливает вторую и так же опрокидывает в себя. – Я сам идиот. Влюблённый. Боунс, – шлёпнул свой зад на хлипкий стул и уставился несчастным взглядом, – Боунс, я… я такой идиот. Ёбни меня чем-нибудь тяжёлым.
– На территории медотсека? – Боунс тоскливо посмотрел на стакан . – Нет уж. Давай дождёмся высадки на какую-нибудь планету. Там – с удовольствием.
– Угу…
Кирк замолкает, тоскливо уставившись в стакан, а потом тихо признаётся:
– Я ему предложение сделал. Даже думал на базе кольцо купить.
МакКой оставляет сообщение без комментариев. Понятно, что драма не в предложении.
Вместо этого он хлопает четверть от стакана и подливает в оба.
– Ну он, в общем… – Кирк водит стаканом по столешнице. Звук неприятный. – Доходчиво объяснил мне, что… не пойдёт за меня, короче. То ли генофонд для Вулкана бережёт, то ли рано нам. Я не понял. Не вслушивался.
– Это зря, – подвёл итог Боунс, глядя на поникшего Джима. – Гоблин тебе свою позицию аргументировал. Думал, ты слушаешь. А вдруг реально рано, а не полное «нет»? Ты бы шёл и сразу выяснил, что к чему, пожалеешь ведь потом.
Вопреки его ожиданиям, Джим не ломанулся из-за стола.
– Потом. – Ткнул пальцем проскользивший по столу стакан. – Щас я набухаться хочу. И не слушать о логике хоть пару часов. А то веришь, нет, возненавижу и слово, и понятие.
– Ладно, только я особо бухать не буду. – Боунс подтянул к себе овсянку. – Голова нужна ясная.
– Ты когда успеваешь задолбаться после пересчёта смен?..
Кирк вздыхает. Выглядит тоскливым. Продолжает тыкать стакан пальцем, противореча утверждению о «набухаться».
– Ну поспал я сегодня два лишних часа. Успели с ватой этой… ладно. – МакКой принялся за подстывшую овсянку. – А ты говори, говори.
– Что говорить? – Смотрит на него хмуро. – Спока знаешь? Знаешь. Ну, то есть, я его люблю и всё такое, но…
– Не похоже на тебя, – Ложка стукает о край тарелки. Боунс слегка щурится. – Сдаться с первого раза. Раньше вы не цапались, задолбаться тебе было негде. Где-то ты мне врёшь, морда твоя капитанская, и не краснеешь.
– Боунс, вот хоть ты не нуди. – Кирк морщится. Чуть мотает головой. – Говорю же – люблю. Но вот идеальным я его никогда не считал. Так что, – Тыкает в него пальцем руки, сжимающей стакан, – дай капитанской морде хоть разок поныть. Мне хочется.
– Ной, – вернуться к каше. – Только где-то ты врёшь, нутром чую. А значит, тебе что-то надо. Лучше б сразу выложил, без обходных манёвров.
– Да ты серьёзен.
Кирк ухмыляется. Болтает стаканом.
– Вообще, я только в деталях вру. Мы со Споком про брак проговорили, но мне пока что нельзя. Да и отношениям даже года нет. Дело терпит. Посмотрим, что ещё совет Вулкана скажет, он же полукровка.
Замолкает, продолжая болтать стаканом.
– А вот ты меня беспокоишь. Так что сам и выкладывай.
– Я беспокою? И что тебя конкретно напрягло, то, что я на своём рабочем месте, или то, что ем овсянку?
– Ага. Боунс, у нас корабль проверен от турбин до палубы. Медосмотр прошли все, прошли успешно.
Кирк так и не выпивает злосчастный стакан – ставит его, смотрит на доктора. Серьёзно.
– Бета- и гамма-смены почти не работают, не происходит ничего особенно. Даже в фармакологии, хотя уж с ней-то самый завал. А ты умудряешься не высыпаться, не жрать, и, блять, не орёшь же ни на кого. Трудоголизм в жопе играет? Так скажи, где заразился.
– Это у тебя личная жизнь кипит, а моя радость – это бухло и работа, – Боунс с сомнением поглядывает на бутылку. Но пить не хочется. Не сегодня. На пьяную голову лезут непрошенные мысли. О трибблах, например. – Так что развлекаюсь как могу.
– Ты осунулся, алкаш мудотсековый!
Кирк с силой бьёт ладонями по столу, встаёт. Теперь он нависает над доктором.
– Мне няньку к тебе приставить?! Чтоб в кроватку укладывала и с ложечки кормила? Ты, блядь такая, мой друг и третья нога Энтерпрайз, наравне со мной и Скотти!
– Зеленоухого своего приставь, – хмыкает Боунс. Представление не впечатляет. Уж что-что, а орущего Кирка он насмотрелся во всех агрегатных состояниях. – Да успокойся ты, сядь. Ну хочешь, прямо сейчас пойду и спать лягу?
– Надо будет – приставлю.
Джим садится, смотрит на стакан с сомнением, потом выпивает.
– Не любит Спок, когда я пью, – выругивается. – Короче, забегался я с этим кораблём. Если б не зеленоухий, сам бы не заметил. Боунс, колись, – пододвигает к нему второй, непочатый. – Что? Аэрофобия? Чехов?
– Аэрофобия – друг мой и песня. Чехов меня беспокоит. – Рука сама тянется к стакану. Условный рефлекс алкаша со стажем, и в качестве компромисса МакКой сжимает пальцы на стекле. – Сам понимаешь, если что с мальчишкой будет, на моей совести останется. И ответственности как врача. Голову ломаю, что с ним делать, но не до такой степени, чтобы не спать и не есть. У тебя паранойя.
– Ладно, не до такой. Но ты не ешь и не спишь. В зеркало посмотри.
– Один из симптомов аэрофобии, Джим – тошнота. – Пальцам на стакане уже больно. Приходится разжать их усилием воли. – Не сильно пожрёшь с таким раскладом. А до меня только сейчас доходить начинает, что волынка эта – на пять лет. Пять лет в чёртовом космосе!