========== Тепло и сила ==========
Моё первое осознанное ощущение от Гаррета — тепло. И сила.
Нет, сила — потом.
А сначала пришло тепло.
Не знаю, сколько мне было точно лет, но мало. И куда конкретно я тогда провалился, я тоже не очень хорошо помню, но вот телесная память подкидывает ощущения дикого холода, жутковатой темноты с белёсыми проблесками неизвестно чего и неизвестно откуда, и мокрых штанов.
А потом меня обняли. Сначала — обняли, дыхнули в макушку, и только потом потащили куда-то. Где было тепло и светло.
Бастионское детство, на самом деле, полно приключений. Особенно если учесть, что я ни дня на жопе ровно усидеть не умел. Особенно если учесть ещё и то, что с социализацией было туго: вообще-то детей в Бастионах быть не может, и если уж они случаются, мать с ними отправляется в Город. Но, помню, папа рассказывал: когда родился Гаррет, мамина родня всё ещё жаждала то ли вернуть её «в лоно семьи», то ли вовсе отмщения за побег. Поэтому отец обил пороги и как-то ухитрился упросить, чтоб семейка наша в полном составе оставалась в Бастионе.
Мать то плакала, то всплескивала руками, то ругалась из-за каждой моей разорванной штанины, отец смеялся, Гаррет щёлкал по носу, Бетани рвалась за мной, но я даже тогда чувствовал тем же, на чём не мог усидеть: не надо ей. Это уже в подростковом возрасте, в Крепости, во время учёбы пришло сначала «родаки и брат меня убьют», а много позже — «они расстроятся». Потом слово «расстроятся» сменилось на куда более страшное. А в детстве я просто чувствовал, как Бет надо беречь. Не задумываясь.
А ещё до меня дошло, что Гаррет то же самое чувствовал в отношении нас обоих. Лет тринадцать мне было, наверное. Как я обозлился — не передать. Ну, это такое стандартное: я пацан, я взрослый, я сам уберегу сестру, а меня тем более беречь не надо, я ж пацан, я взрослый, ну и по кругу. На самом деле, когда старшенький в восемнадцать слился из Крепости, я скучал. Мне-то тогда только одиннадцать стукнуло. А потом он ухитрялся наезжать, наезжать и наезжать, и навещать, соответственно. Я писал матери, и она бурно радовалась: «Гаррет! во время каждой своей увольнительной в Город!..»…
Первым порывом, когда я понял, как он нас пасёт, было набить ему морду. Вторым, после того, как я оставил кучу вмятин на одном из учебных манекенов — пойти к своему куратору и отказаться от посещений родственников. Третьим почему-то — убежать в комнату, выгнать соседа и разрыдаться, как малолетка. Четвёртым — при следующей встрече попытаться прямо объяснить, что не надо. Пятым…
И двадцать пятым — смириться. Потому что иного мне просто не оставалось.
Меня сорвало лет в пятнадцать, когда он приезжал всё реже, и это коробило почти так же, как ощущение его посоха над душой. То есть вроде бы и здорово, что реже: меньше контроля, меньше выпаса. А с другой стороны — я не мог избавиться от ощущения, что ему становится на нас наплевать.
На меня.
Короче, когда он в очередной раз появился, когда мы с Бет пришли в комнату отдыха-встреч, Гаррет подхватил сестру на руки, закрутил вокруг своей оси, хохоча в ответ на писки-визги, поставил на пол, чмокнул в нос, потрепал по голове, хихикнул на возмущённое «у меня же причёска!» и только потом глянул через её плечо и кивнул мне. Просто, блядь, кивнул.
Я ещё сдержался. Прошёл, даже вернул кивок, сел на диван и начал медленно кипеть. Вот всегда так, думал, всегда так: вот он щас будет с ней тарахтеть про магию, про посохи, про приёмы, про специализацию (Бетани как раз тогда её выбирала), опять про магию, про папу, про маму, про то, как они все ей гордятся, про её отличную учёбу, про то, какая она молодец… А мне что? Кивок? Для приличия?
В общем, когда я уже почти весь выкипел и почти подорвался, чтобы улететь оттуда нафиг, до Бетани дошло. Всё-таки мы с ней друг друга чувствовали всегда. На био-уровне, видимо.
Она пошутила что-то про «мужские разговоры» и вышла. Я ковырял диванную обивку. Гаррет молчал.
— Охренел ты совсем, что ли? — вызверился я, устав, наконец, от тишины и идиотизма ситуации. — Ты… ты зачем так?
Смотреть на него я боялся. В основном потому, что очень не хотел увидеть какую-нибудь усмешку. Снисходительную, например.
Он сел со мной рядом. И тихо ответил:
— Я подумал, ты порадуешься возможности взять инициативу в свои руки.
И меня тогда как под дых ёбнуло. И, наверно, именно в этот момент подумалось, что я ещё ни хрена не взрослый, что реально ещё прыщавый подросток и не более, раз до меня не дошло, что старший давал мне эту возможность. А Бет, наверно, поняла. Потому что использовала. Потому что, — ударило меня осознанием, — она говорила в два раза больше, чем Гаррет.
Я уткнулся лбом ему в плечо. Вздохнул прерывисто. Очень чётко помню, как мне тогда опять потеплело.
— Приходи почаще, — сорвалось с языка. Когда тебе пятнадцать, до тебя с трудом доходит, что ты врёшь себе. Но до меня дошло. Не знаю, правда, как. Просто… просто я увидел, какой Гаррет был усталый, какой грустный, какой напряжённый, и мне отчаянно не хотелось, чтобы эти грусть и напряжение вообще были со мной связаны. Я хотел видеть своего долбанутого, безрассудного, нахального и невыносимого старшего братца, которому пятьдесят минут в час хотелось дать в бороду. У меня до сих пор с Гарретом те ещё проблемы, когда он серьёзен. Не умею я с ним таким. Не умел никогда.
— Если смогу, — с усилием ответил Гаррет, и у меня внутри снова зашевелился ёж обиды и детской злобы. Я вскинулся, но тут же замер, потому что он взял меня за руку. Просто — за руку. И не схватил, а как-то очень-очень осторожно стиснул пальцы. — Перестань сердиться. Карви…
Может, тогда как раз и щёлкнуло тумблером. Может, брат решился дать мне намёк на всё то, что началось между нами много позже. Но вот у меня, когда он сократил моё имя, чего не делал на тот момент уже лет восемь, сердце ёкнуло, ухнуло и как-то приятно заныло.
Но тогда я, конечно, не понял ничего. И даже не подумал. Просто аж глаза защипало, и я списал это на злобу:
— Да почему?!.. — я набрал в лёгкие воздуха, но Гаррет меня оборвал, заговорщицки прижав палец к губам. Осмотрелся и подмигнул. И тут вот я успокоился: это снова был мой грёбаный братец, которого я обожал и терпеть не мог.
Никогда, никогда меня не посещала мысль «лучше бы его не было». А если бы посетила, я пошёл бы и убился о первого ближайшего спарринг-партнёра. А если б даже не убился, то просто бы себе не простил.
— Карвер, — Гаррет ещё раз огляделся и понизил голос до шёпота, — я могу тебе показать, почему.
Я не понял.
— В смысле?
Гаррет откинулся на спинку дивана и широко ухмыльнулся:
— А ты после отбоя приходи в левый коридор первого этажа. И покажу.
Признаться, в первую очередь мне вспомнились мои однокашнички, которые подобным тоном «после отбоя» девчонок в тёмные уголки зазывали. Я даже покраснел.
— Или боишься?
Ну и тут, естественно, я пихнул его в плечо, он дёрнул меня за вихры, ну и всякое такое, а вечером я лежал в кровати и старательно сопел, прислушиваясь к дыханию соседа, и меня даже не очень злило, что Гаррет опять взял меня на слабо и развёл на понты, как маленького.
Он ждал меня в клубке теней в самом конце коридора, и когда сцапал меня, схватив чуть повыше локтя, я чуть не заорал, но он и это предусмотрел, зажав мне рот ладонью.
А потом уже сделал что-то совсем неожиданное: накинул мне на плечи свою куртку. Вроде бы дракконис* на дворе стоял…
— А теперь, — прошептал мне Гаррет в самое ухо, — тихо. И доверься мне, слышишь?
И повёл вперёд. До шлюза.
Я, помнится, запаниковал. Но «доверься» стучало в ушах, и я шёл.
…Что долго рассказывать: он вывел меня из Крепости в Город. Вне увольнительной и вне всех порядков. Каким-то путём, который я после нафиг забыл, потому что не убегал ни до, ни после того случая, запомнил только для того, чтобы тогда вернуться.
В общем, я стоял у стены Крепости и хлопал глазами, а Гаррет, донельзя довольный, усмехнувшись, потащил меня тогда к своей машине, усадил и завёл мотор:
— Наслаждайся.
И, перегнувшись через меня, надавил кнопку, открывающую окно.
— Пристегнись.
Я задыхался и пьянел так, как не пьянел даже тогда, когда мы с пацанами спёрли у старших курсантов невесть где добытую ими бутылку эмбриумной настойки. Потому что, крути-не крути, а ночной Город был прекрасен, даже несмотря на зеленоватую дымку от Разрывов где-то за Стеной.
И Гаррет тоже был прекрасен. Правда, тогда я так не думал. Я просто сходил с ума и ёрзал в сладковатом ужасе от одной мысли, на что способен мой безумный, невозможный братец. И очень хотелось прижаться к нему и бессловесно орать. Почему-то. Ну, и завидовал я ему, конечно, дико. Куда без этого. Я ему всегда завидовал…
…Он бросил машину поперёк какой-то кривой дороги, уже за чертой Города, и тогда до меня дошло.
Мы стояли в полукилометре от Бастиона. От Первого Бастиона.
— Ты его хоть помнишь? — тихо спросил Гаррет. Я, всё ещё не отдышавшись после адреналина, скорости, ветра и впечатлений, слабо кивнул.
Помнить я помнил, но в основном изнутри. Помнил выделенные нашей семье комнаты с претензией на городскую квартиру, помнил, как у папы каша сгорала, как мы с Бет учились ходить наперегонки, как смеялась мама, и как Гаррет в Крепость уезжал. Мне было года четыре, наверно, но я запомнил. А без него всё было серым-серо. И зелено: комнаты наши окнами выходили к Разрывам…
Нас с Бет отправили в Крепость, когда нам стукнуло шесть. Всего пять лет рядом после двух лет его отсутствия — это для детских мозгов слишком мало после слишком долгого.
— Зачем?..
Гаррет обнял меня за плечи и слегка повернул.
За Стеной, вдалеке, зеленел Разрыв. Огромный, злобный и противный.
— Гаррет…
— Это — Пик, — тихо заговорил он, всё ещё обнимая меня и слишком явно не желая слушать. — Самый сложный из всех Разрывов, окружающих Первый Бастион. Бывает, что отправленная туда боевая группа возвращается не в полном составе. В той группе, где состою я, случай уже был.
Я дёрнулся, но брат держал меня железно. Как всегда, подумалось с горечью. Но её я тут же удушил. Было в этой поездке и в этом разговоре что-то не столько запретное, сколько чудовищно сокровенное, что-то такое, что можешь сказать только под покровом ночи и со взглядом на источник опасности. Поэтому я обмяк под его рукой и просто слушал.
— Если бы не бастионская охрана — а ты её ещё увидишь — и система пропускного контроля, я бы провёл тебя внутрь и показал бы ближе. Показал бы интерактивные карты. Показал бы размах, с которым тут отстроен лазарет. Поэтому, Карви. Поэтому я буду приходить к тебе всегда, когда смогу. Но только, когда смогу.
У него был безумно усталый и сильно надломленный голос. Словно он жалел о чём-то.
Вот в тот момент, помнится, мне с юношеской горячностью захотелось схватить его за руки и кричать, что нахуй Крепость, нахуй учёбу, нахуй всё, а он сейчас же меня проводит в Бастион, и я занимаю место рядом с ним, я же могу, я же хороший боец, меня же хвалят… Глупость была бы несусветная. Не знаю, какими силами я сдержался, но орать не стал. Просто тогда, кажется, я и понял, что он тут, по ходу, несколько раз в неделю жизнью рискует, и я могу его потерять, пока буду нагло дрыхнуть в Крепости, а ещё вякаю, что ему не нужен…
И стыдно стало так, что аж морда запылала, хотя холодрыга стояла ужасная: скверный дракконис выдался, мерзкий. И я повернулся и уткнулся этой мордой в Гаррета. И обнял его сам — до боли, и объятие он мне вернул.
Заставить себя выдавить: «Прости меня, пожалуйста, я был капризным долбоёбом, я больше не буду, честное слово» я так и не смог.
…Полпути назад мы проехали молча, а я и вовсе сидел, уткнувшись взглядом в свои коленки. Потом Гаррет прикурил. И сунул мне сигарету.
Ну, какой бы мальчишка-подросток отказался, да?
Выкашливал я больше, чем вдыхал, дико злился и на себя и, заранее, на Гаррета — боялся, что он будет смеяться. Но он даже не улыбнулся. А когда я выкинул окурок и прокашлялся окончательно, похлопал меня по плечу и добродушно сообщил:
— Меня в первый раз вообще стошнило.
— Хоть что-то, — я не удержался от шпильки. Гаррет фыркнул. Очень и очень тепло.
— Ты подумай, Карвер, — с явным усилием заговорил он через пару минут. — Подумай, почему я тебя выудил контрабандой, почему всё это показал, рассказал, и почему тебе не нужно посвящать во всё это Бетани.
Я додумался, уже лёжа в своей комнате, вернувшись никем не замеченный.
Гаррет мне доверял.
И считал достаточно взрослым для правильных выводов.
…Сосед дрых, и я с чистой совестью разревелся в подушку.
***
Незадолго до моей первой Испытательной вылазки, то есть, когда мне уже стукнуло восемнадцать, я начал ловить себя на том, что в своих подростковых снах всё чаще и чаще вижу мужские руки. Тёплые и сильные. Надо сказать, особых мук по этому поводу я почти не испытал, даже чуть обрадовался: если, дескать, меня и парни привлекают, то и разнообразия в выборе больше, и проблем в итоге меньше. В этом возрасте о будущей семье, жене и детях особо не задумываешься, тем более, если тебе скоро ехать мочить демонов. А потом — оставаться далеко от Крепости и продолжать мочить демонов. Тут уже не до социальных условностей и чьих-то чужих мнений и комплексов.
А вот через пару недель после первого осознания до меня дошло, чьими были эти руки.
Потому что к рукам во сне наконец-то приросло тело, хотя мне было не видно лица, и к тому же появился какой-то новый звук, кроме стонов, и звуком этим был срывающийся шёпот моего сокращённого имени.
«Карви, Карви, Карви…»…
Я просыпался в судороге, стискивая подушку, с сердцем, которые прыгало круче Ужасов, и в панике от отчаянного желания вернуться в сон.
Дело было даже не в том, что у меня банально вставал на родного брата, нет.
Я даже не думал всякую херь вроде «это неправильно», «так нельзя» и тому подобное: правда, не до социальных условностей, а если мы до этого дойдём, детей у нас не будет.
Это было чистое мучение, похожее на чувства несчастливо влюблённого закомплексованного идиота. Такое, из серии «он на меня и не посмотрит», «зачем я ему», «у него куча народу, и все круче». Хотя, положа руку на сердце, ни о какой Гарретовой «куче народа» я и понятия не имел. Но почему-то был уверен, что за братцем моим пол-Бастиона бегает.
Короче, я тогда посыпал голову пеплом, пошёл к Бетани и попросил у неё успокоительное. И снотворное. Дескать, трясёт перед Испытанием, спать не могу, кошмары. Сестрёнка поделилась, а потом рванула ко мне на плечо и задрожала — её-то тоже трясло, а у неё же ещё и Истязания, помимо прочего. Мы успокаивали друг друга, как могли, при этом я чувствовал себя лгуном и сволочью: я-то нервничал из-за вылазки, конечно, но всё-таки не так. Не до такой степени, чтобы успокоительное жрать. А потом я вспомнил, что из предыдущего увала приволок и заныкал бутылку то ли вина, то ли вермута, ну и, короче, мы потом окончательно успокоились. А за пару месяцев до Истязаний в Крепость всякий раз приезжал читать трёхнедельный курс Орсино, и, в общем, утром мне от него влетело за спаивание молодых магесс, приходящихся мне к тому же сёстрами. Бет меня ещё защищать пыталась, но я за это злился. Я всё-таки был её старше. Ну и что, что на десять минут.
После пары недель использования настоек и лекарств я понял, что сны никуда не уходят, а вот на тренировках я тупею. Душ по утрам не помогал. Релаксация перед сном — тем более, да я с ней и не умел обращаться. Попытки представлять кого-нибудь, на кого у меня никогда бы не встал, тоже не привели ровным счётом ни к чему.
И я сдался.
В конце концов, ласковый и настойчивый Гаррет, прижимавшийся ко мне со спины, Гаррет, трогавший меня точно так, как ему хотелось и точно так, как было нужно мне, тёплый-претёплый Гаррет, случайной лаской теревшийся сосками о мои лопатки, Гаррет, чуть кусавший меня за ухо, Гаррет, твердящий рефреном моё имя — это всё было не только не плохо, но даже и невыносимо, демонски хорошо.