========== Часть 1 ==========
Уилл ворочался. Сон покинул его около получаса назад, хотя он больше беспокойно дремал, чем действительно давал отдых своему уставшему разуму. То откидывал простыню в сторону, то снова укрывал ей бедра, не зная, как ему будет лучше. Кондиционер привычно тихо гудел, спасая от засушливого лета. Дождей не было уже больше трех недель, воздух был ужасающе сухим и застоявшимся, на ветер тоже не было никакой надежды. В прохладе спальни стоило найти успокоение, но свое спокойствие Уилл потерял еще неделю назад, с момента звонка родителям. Кроме него в кровати больше никого не было, и это почему-то обрадовало парня. Было приятно знать, что не он один переживает из-за грядущего знакомства с родителями. Грэм нашарил на стене над кроватью ночник, и тот разгоняет темноту своим мягким желтоватым светом. Домашние шорты обнаруживаются в просторном кресле, где он и оставил их перед сном, Уилл решает, что стакан холодной воды не повредит ему, все равно уснуть не получается. Он покачивается, все еще расслабленный после долгого лежания в кровати, колени ватные, а предметы вокруг приобретают очертания только после того, как омега надевает очки. Он специально проходит мимо кабинета Ганнибала, тот, как обычно, закрыт, хотя из-под двери виднеется приглушенное пятно света. Но свет есть и на первом этаже, каменный пол кухни приятно холодит босые стопы, пока Уилл, вытащив чашку, раздумывает, что ему больше хочется. В итоге, он долго разглядывает содержимое холодильника, пытаясь найти среди запасов еды коробку с соком. Он кисло-вишневый, обжигающе-ледяной, от него застывает рот и глотка, омега может почувствовать, как жидкость прокатывается по пищеводу и падает в желудок. Потрясающее ощущение. Тени из гостиной пытаются забрать его в своей плен, но кухонный свет успешно отгоняет их, хотя Уиллу давно не пять, и он перестал бояться темноты. Ганнибал говорит, что страх вызывает не сама тьма, а то, что в ней скрыто, долго объясняет, почему не стоит бояться этих монстров, что прячутся по черным углам, протягивая свои бескостные руки в попытке захватить очередную нерасторопную жертву. Уилл больше не боится, лишь вздрагивает, когда слышит закрывающуюся дверь, ведущую из кухни во двор. Лектер удивленно разглядывает его, уставшего и открытого, верхние пуговицы его рубашки расстегнуты. Он мягко обхватывает парня за бедра, притягивая к себе, и утыкается носом во влажный от жары висок.
— Тоже не спится? — Грэм позволяет большой ладони лечь на его затылок, тянется за пальцами, разбирающими пряди его волос. — Когда я проснулся, тебя не было.
От Ганнибала пахнет летней сухостью и постриженной травой, а еще еле уловимо — машиной. Уилл млеет от ласки, прижимаясь теснее и укладывая голову на обтянутое хлопком рубашки плечо.
— Заработался, а потом решил пройтись, — он мягко поглаживает омегу по челюсти большим пальцем, прежде чем целомудренно коснуться губами его лба. — Ты слишком волнуешься из-за этого. Ничего страшного не случится.
— А ты не волнуешься? Я рассказывал тебе о них, ты знаешь, что происходило в моей семье. Я вообще не уверен, что это хорошая идея — знакомить тебя с ними, — Уилл почти задыхается из-за всего, что чувствует. Он не просто волнуется, он в панике.
Лектер жестом просит его присесть на высокий барный стул, долго возится около холодильника, пока не извлекает из его бездонных недр бутылку молока. Он согревает его в небольшом сотейнике, прежде чем поставить перед омегой стакан и с осуждением взглянуть на стоящую коробку сока. Он же запрещал ему пить что-то настолько холодное, но Уилл не слушается, словно подросток в кризисный период, бунтует против заботы.
— Половина четвертого утра — лучшее время, чтобы мы это обсудили. Или мы поговорим прямо сейчас, и ты пойдешь спать, или я открою твой рот, впихну таблетку снотворного и все равно отправлю спать, — конечно, Лектер не сделает этого, не в нынешней ситуации, когда любое снотворное опасно для здоровья омеги, но, пока тот не знает об этом, угроза срабатывает. — Давай еще раз, что тебя беспокоит.
Грэм насупливается, обхватывает ладонями высокий прозрачный стакан, он слишком теплый для такой жары, но спорить не смеет, зная, что может быть наказан за сопротивление. Он делает первый глоток и вопросительно смотрит в сторону плетеной тарелки с имбирным печеньем. Лектер кивает и подталкивает тарелку к парню. Ему двадцать пять, а ведет себя на все десять. Это раздражает и забавляет одновременно. Уилл отгрызает у имбирной звезды все углы, делает еще глоток молока, прежде чем начинает говорить.
— Они будут в бешенстве из-за того, что я больше не тот, кем они меня делали, — он неопределенно движет ладонью вдоль своего тела, будто Ганнибал должен сам все понять, а потом неучтиво указывает на мужчину пальцем. — А еще они будут в бешенстве из-за тебя. Ты на два года старше моей матери и на три младше отца. Я даже боюсь представить выражение их лиц, когда скажу об этом. Я приведу в дом мужчину, который годится мне в отцы. Маму хватит удар. Я бы очень хотел верить в то, что все будет нормально, но я знаю их. Нормально ничего не будет.
Лектер вытягивает руку, переплетает их с Уиллом пальцы, вселяя немного своей уверенности в этого растерянного мальчишку. В повисшей тишине отчетливо слышен цокот когтей Уинстона, пришедшего из гостиной на запах печенья. Грэм широко улыбается, отламывает половину и протягивает псу под тяжелым взглядом мужчины. Он не может удержаться, чтобы не ответить на это улыбкой. Ганнибал бессовестно отпивает сок прямо из упаковки, не желая вставать за чашкой.
— Если что-то пойдет не так, мы вежливо попрощаемся и уедем домой. Разве я когда-нибудь давал тебя в обиду? — альфа смеется тихо и низко, Уилл трет метку на шее и издает тихий смешок. — Тебе нужно отдохнуть, поднимайся в комнату и поспи. Не заставляй меня добавлять в твое молоко ничего такого.
— Пойдешь со мной?
Уилл надеется, потому что заснуть в одиночку всегда сложнее, чем с Лектером. Постоянное непоколебимое спокойствие мужчины обычно передавалось и ему, он нагло пользовался этим еще во время учебы в университете, чтобы не растерять остатки самообладания перед экзаменами. Ганнибал неспешно убирает со стола и моет стакан, чтобы поставить его на место, в шкаф со стеклянной дверцей.
— Как только закончу. Мне осталось дописать конец статьи, чтобы освободить все выходные для тебя, — Уилл почти мурчит от формулировки. Ему нравится, что сегодня альфа жертвует своим сном, чтобы провести с ним следующие два дня. — Ты неважно чувствуешь себя в последние дни. Мне стоит поговорить с Джеком, чтобы он меньше загружал тебя этими мерзкими материалами по делу Леймана? Я не говорю, что ты плох, но двадцать пять — не лучший возраст, чтобы смотреть на настолько мертвые тела.
— Вот только не надо разговаривать с мистером Кроуфордом, — Грэм хмурится, передергивает плечами, словно стряхивает невидимое прикосновение. — Мне помнится, ты сказал, что не хочешь быть для меня папочкой. Не веди себя как папочка, я могу с этим справиться.
Ганнибал знает, что плохое состояние Уилла — не следствие тяжелой работы. Он почувствовал это в запахе его тела раньше, чем кто-либо вокруг вообще мог подумать, что с Грэмом могло случиться что-то подобное. Его по-звериному обостренное обоняние легко улавливает все гормональные изменения в организме омеги. Он узнавал о приближающейся течке за несколько дней до ее начала, а сейчас знает, что Уилл в положении. Ганнибал собирается молчать об этом еще не меньше недели, а еще лучше — двух, пока Лектер не вернется с конференции в Детройте, президент Гилмор пригласил его прочитать лекцию еще четыре месяца назад. Ганнибал отвезет омегу на прием к врачу, как только вернется из Мичигана, на следующий же день. Он и так скрывает эту информацию от Уилла уже целый месяц. Они вместе поднимаются на второй этаж, все окна распахнуты, но от жары это не спасает. Грэм целует мужчину в щеку, по-детски, словно стесняясь, и не закрывает дверь в спальню. Уинстон следует за ним, укладывается около кровати и тяжело вздыхает, не дожидаясь приглашения влезть на постель поближе к хозяину. Ганнибал выжидает в своем кабинете полчаса, пока не убеждается, что Уилл уснул, и снова спускается вниз. Ему нужно тщательно подготовиться к знакомству с родителями своей пары.
Грэм не может сомкнуть глаз. То ли дело в июльской духоте, то ли работа так измотала его, что под сомкнутыми веками мелькают показания свидетелей и обрывки медицинского заключения, то ли все куда хуже. Уилл порывается уйти к Лектеру, в кабинете стоит отличный диван, на котором омега часто умудрялся задремать, корпя над учебниками и конспектами, но быстро отметает эту мысль. Ганнибал ненавидит, когда ему мешают работать, а присутствие переживающей пары только усилит эту злость. Грэм переворачивается на живот, утыкается носом в подушку, почти задыхается, поднимает голову только после того, как в груди становится больно. Он хлопает ладонью по кровати, и Уинстон, счастливо вывалив большой розовый язык, тут же забирается, крутится вокруг своей оси, занимая место Ганнибала. Альфа будет недоволен присутствием собаки в постели, но по-другому Уиллу не успокоиться. Мысли съедают его изнутри, бьются взбесившимися, потерявшими курс перелетными птицами о череп, пытаясь найти выход на свободу. Родители были болезненной темой, говорить о них все равно, что вскрывать обширный нарыв на животе без анестезии. Его мать — религиозная фанатичка, соблюдающая все заповеди, прописанные в толстой книге в бордовой обложке, а отец боялся собственную жену и не смел ей перечить. Как только Уилл научился читать, первое, что мать подсунула ему — та самая книга, которую пришлось читать от корки до корки и не показывать вид, что не понимаешь написанного. Если он смел заикнуться о непонимании, как женщина сдергивала с перекладины в шкафу кожаный ремень и порола почти до крови, не обращая внимания на слезы сына. Мать говорила ему, что он тяжело болен, божье наказание за первородный грех, пичкала таблетками, утверждая, что без них он умрет. Уиллу было шесть, когда он понял ее слова. Вспоминать о детстве всегда было ужасно. Родители пороли его чаще, чем обнимали, не дозволяли иметь больше игрушек, чем он уже получил, сладости вне праздников были под запретом, но мать была непреклонна. Жить стоило в смирении, только так можно было приблизиться к Богу, и маленький Уилл не мог спорить. Омега перевернулся на бок, почесал собаку за ухом, провел ладонью по шее и пушистому боку, Уинстон заворчал, вытянул лапы и шумно задышал. Грэм уставился в обшитую деревянными панелями стену. Ему понадобилось много времени, чтобы перестать пугаться темного узора на дереве. Прошло тринадцать лет, а он все еще вспоминал об этом с несдерживаемой болью, которую не смог забрать даже Ганнибал. Ему было двенадцать, он ждал после уроков отца, когда во дворе школы появился тот альфа. Парню было около шестнадцати, он был крепким и рослым, как и полагалось альфам, а в руках держал хорошенького светлого щенка. Уилл не мог оторвать взгляд, следил за движением ушей собаки и стеснялся подойти и попросить погладить. Потом воспоминания обрывались, остались драные куски — отец тащит его за руку через двор, заталкивает на заднее сиденье машины, рассказывает жене, что двенадцатилетний бета засматривается на альф. Мать отвела его в сарай, раздела донага и хлестала твердым ремнем, пока по коже не потекла кровь. Она оставила его там на всю ночь, в октябре, когда температура не поднималась выше пятнадцати градусов, а ветер гудел так сильно, что, казалось, от сарая останутся только щепки. Сарай выстоял, а Уилл — нет. Шесть продольных длинных следов на спине, по два на каждой руке, еще пять на ногах, ремень высек на его теле ту ночь, оставил на всю жизнь память о том, что смотреть на альфу — недостойно. Такой бете, как Уилл, полагается найти скромную, богобоязненную бету, заключить брак и не сметь никогда думать о разводе, даже если жена окажется худшей женщиной на свете. От таблеток мутило, один их вид вызывал испуг, но еще страшнее было наказание за отказ их принимать. Мать заставляла его стоять на коленях и молиться, иногда от заката до самого рассвета, неустанно повторяла о самом большом зле в этом мире. Она считала омег низшим сортом, так было написано в ее бордовой книге, пригодными только для грязной работы по дому. Рожать должны были женщины, это право дано им Богом, а омеги — прислуги дьявола, недостойные жизни. И Уилл впитывал это, запоминал каждое слово, хоть и не верил ему. В школе почти не было омег, а с теми, которые были, родители запрещали общаться. Грэм, испуганный, ненавидящий самого себя за слабость и глупость, был бесполезной больной бетой, вынужденной глотать таблетки три раза в день, чтобы не умереть. Уинстон снова вернулся на пол, там было прохладней, чем на мягкой кровати, и Уилл обессиленно вздохнул. Двадцать лет своей жизни он считал себя бетой, а университет все сломал. Снес до самого основания, разрушил даже фундамент, чтобы на его месте возвести нечто новое, странное и пугающее до дрожи.
Когда Грэм второй раз поднимается с кровати, солнце уже нещадно палит, словно собираясь выжечь все живое на планете, кондиционер по-прежнему гонит по комнате свежий ветер, ласкающий мокрую от пота кожу. На электронных часах около кровати начало одиннадцатого, и Уилл удивлен, что его не разбудили к завтраку. Обычно Ганнибал бывал строг насчет приемов пищи, но, возможно, решил не беспокоить лишний раз в такой тяжелый день. Прохладная вода смывает остатки усталости и сонной неги, обнимает ноги, щекочет щиколотки, выходить из просторной, отделанной светлым кафелем комнаты не хотелось, но и задерживаться наверху казалось глупостью. Он не может скрываться здесь вечность, если понадобится, Ганнибал вытащит его за шкирку. Уинстон машет пушистым хвостом, встречая хозяина у подножия лестницы, а на кухне звонко гремит посуда, впрочем, не заглушая концерт для виолончели с оркестром, который Ганнибал слушает каждый раз, когда готовит по утрам. Остро пахнет специями, Уилл может различить только чили и тмин, но, он уверен, в той гранитной ступке, стоящей прямо в центре стола, куда больше неизвестных ему ингредиентов, чем можно предположить. Омега пытается неслышно проскользнуть к окну, чтобы поприветствовать любовника неожиданными объятиями, ему это почти удается, если бы не предатель-стул, о который он спотыкается в самый последний момент. На бедре точно останется синяк. Ганнибал позволяет себе отпустить ехидный смешок, моет руки, избавляя кожу от запахов приправ, мягко оглаживает выбритую щеку парня и указывает на стул.
— Я сделаю тебе завтрак, — Уилл кивает и складывает руки на прохладной столешнице, утыкаясь в них лбом. От жары у него начинает болеть голова. — Твоя мама не будет против, если я кое-что привезу к ужину?
— Боишься отравиться тем, что она готовит? — Лектер не сдерживается и смеется громче, разбивая в миску три яйца. — Она будет против вообще всего, что произойдет. Можешь привезти ей даже труп той чокнутой соседки, которая пять лет назад сожгла наш сарай. И не поленилась же проехать тринадцать миль, чтобы сделать это.
Ганнибал неопределенно пожимает плечами и возвращается к готовке, пока омега поглаживает голой стопой живот развалившегося под столом пса. Тот раскинул лапы в сторону, подставляясь под ласку, и несколько раз вывернулся, чтобы лизнуть пальцы. Уилл дергается от щекотки и поджимает ноги. Музыка негромкая и ненавязчивая, освобождает его виски от стучащего в них молота. Пестрая тарелка громыхает по граниту столешницы, Уинстон заинтересованно высовывает голову из-под стола, надеясь, что ему перепадет несколько кусочков мяса. Грэм вяло ковыряется вилкой в омлете, пытаясь выковырнуть оттуда зелень, но под тяжелым взглядом Ганнибала оставляет бесполезное занятие, благодарно принимая чашку холодного зеленого чая. Он и сам не заметил, как в последние недели отказался от кофе, его горьковатый запах вызывал тошноту. Лектер снова принимается за мясо, нарезает его тонкими кусками, они все одинаковой толщины, и Уилл думает, что альфа подписал с дьяволом договор на такую способность. Сколько раз он пробовал сам, получалось просто кошмарно.
— Чем ты собираешься кормить мою дражайшую матушку? — Грэм все же скармливает собаке несколько кусков омлета, Уинстон счастливо жует и облизывается, ожидая продолжения. — Пообещай, что не отравишь ее. Не хочу ждать тебя из тюрьмы за ее убийство.