Легкая боль пронзает мою нижнюю губу, когда Трис оттягивает сережку зубами. Девочка быстро учится, её губы чуть обветренные и требовательные, она не любит сладкие и нежные поцелуи — я тоже. Короткие ногти царапают спину, когда она запускает руку под футболку, а второй вцепляется в предплечье.
Её кожа пахнет местным мылом, когда я отпускаю её губы на свободу и провожу языком по шее — от правого уха до ключицы, кажется, её тихий гортанный стон перекатывается в моем собственном горле. Мы все так пахнем, её собственный запах почти неуловим, но всё равно ощущается тонким оттенком, живым ароматом человека из плоти и крови.
Трис не любит прелюдии — она чуть отталкивает меня, чтобы стащить с себя майку и штаны. От ботинок она избавилась еще тогда, когда вошла в эту комнату, притянула к себе, вцепившись в футболку, даже не стараясь что-то сказать или объяснить.
В ней нет стеснения — она стоит в паре шагов абсолютно голая, словно ходит так ежедневно, словно мы влюбленные, а не просто охваченные страстью и ненавистью друг к другу.
Я чуть усмехаюсь, притягивая её к себе и вновь врываясь языком в приоткрытый рот. Нам не нужны эти мягкие касания губ, слишком для этого жарко в комнате — или в нас. Я уже привычно подхватываю её под ягодицы, запрыгивая на стол и усаживая на себя. Пусть в этот раз она будет сверху, можно и поменяться ролями.
— Ну же, Эрик, избавься от этого, — она почти рычит, дергая ремень джинсов в тщетной попытке стащить их с меня. Мне нравится смотреть, как она в нетерпении покачивается, трется о шов своей промежностью. Стоит поспешить, иначе в этой игре один из нас финиширует слишком рано. Хотя довести её до оргазма, не снимая даже трусов — в этом есть что-то такое, от этой мысли я и сам едва не кончаю.
Я чуть приподнимаю её, чтобы приспустить джинсы с трусами — даже не снимаю их полностью, развязывать чертову шнуровку ботинок для нас обоих сейчас было бы слишком долго. Она замирает на несколько секунд, и я скольжу между ног, чтобы убедиться, что Трис уже мокрая. Можно было не проверять, но мне нравится, как из неё вырывается совсем бесстыдный стон, словно трахаться втихаря от своего возлюбленного с его врагом — привычное и естественное дело. Давай, Трис, я не Фор, я чертов эгоист Эрик, который тоже хочет получить удовольствие.
Она опускается резко, и я откидываюсь назад, едва не взрываясь лишь от того, насколько она внутри узкая и горячая.
Я проснулся с колотящимся сердцем, весь в поту и с единственной мыслью: «Я не должен хотеть Сухаря». Мои мозги, кажется, пытались вбить эти чертовски верные слова в мой член, но охеренный стояк демонстрировал тщетность этих усилий.
Каждую гребанную ночь всю последнюю неделю я открываю глаза, но перед ними всё еще стоит девичья фигурка — тощая, узкие бедра, маленькая грудь и широкие плечи; скорее мальчишка, но без мужского достоинства, — а в ушах набатом «Поцелуй меня». В ней нет ни хрена сексуального, но почему-то два слова выбили тогда почву из-под ног. С каких это пор выкидыши Отречения стали такими дерзкими?
Я не идиот, я не привык заниматься самообманом. Я не влюблен в эту девчонку, да и хотеть не должен — в Бесстрашии есть и куда более опытные и красивые бабы, которые не спешат говорить «нет», когда я хочу их. Но почему-то не привычное презрение, а ярость наполняет меня, когда в столовой Сухарь беззаботно болтает с Фором, когда мой вечный соперник касается её кожи на тренировке. Она не бросает на меня взгляды, как другие — испуганные или жаждущие, — не краснеет в моем присутствии, не реагирует на пошлые шутки и намеки — достаточно тонкие, чтобы их могла распознать только она. Сухарь делает вид, что меня просто не существует — но она принадлежит мне с того самого момента, когда ворвалась в мою комнату и раздвинула свои ноги. Я хочу, чтобы Фор знал, что я испортил его маленькую девочку, но продолжаю молчать — и сам поражаюсь этому приступу альтруизма.
Чертовы сухари меня обыграли. Ворвались в мой мир и взорвали его нахрен.
Сначала его пошатнул Фор — я не признался бы никому, но он был лучше во всем. Ему всё удавалось так быстро и просто, словно он был урожденным бесстрашным; я выбивал из себя эрудита бесконечными тренировками. Он получал всё то, чего я добивался слишком долго и упорно, так легко, словно это ничего не значило. Словно ему было плевать, когда Макс предложил ему стать своей правой рукой. А мне — не было. Я чувствовал, что занял этот пост лишь потому, что гребаный Фор отказался от него — словно я собака, а мне бросили объедки со хозяйского стола.
Единственное, что давало мне сил не сорваться — я знал его тайну. Фор был и оставался Тобиасом Итоном, позором Отречения.
На появление Трис я бы даже внимания не обратил, если бы она не прыгнула первая. Но Фор так внимательно наблюдал за ней, а во время первого её боя даже сбежал с тренировки, что мне стало интересно. Фракция дороже крови, но — надо же! — наши сухари, судя по всему, нашли друг друга. Желание перекусить их и проглотить захлестнуло меня с головой.
Она не сдавалась. Слабая, жалкая, но продолжала бороться. Я помню финальное испытание первого этапа — и эту дрянь с моим флагом в руках. Я не должен был проиграть, но эта девчонка вытеснила меня с пьедестала, втолкнув туда Фора. Понимающие и насмешливые взгляды старших бесстрашных заставляли едва не рычать от бешенства.
Лидер я. А они всегда были, есть и будут сухарями, сентиментальными идиотами.
Трис оказалась совсем не непрошибаемой. Она потекла как сука, стоило мне подойти ближе в коридоре. Я с садистским удовольствием наблюдал, как она кайфует от моих прикосновений и ненавидит себя за это. Сухарь оказалась обычной девкой — все её высокие чувства к Фору испарились, едва между ног стало мокро. Она была жалкая — она охеренно пахла.
Скучно. Я ждал сопротивления, но лишь убедился в том, что Фор нашел себе половинку под стать — слабую, предсказуемую. Обычную.
Несмотря на всё это самовнушение, я уже неделю просыпался с твердым членом и кончал, вспоминая её глаза, когда я впервые вошел в неё. Боль. Удивление. Наслаждение. Святоша Трис легла под меня, забив на своего дражайшего инструктора, стоило лишь поманить её пальцем. И это понимание возбуждало сильнее, чем её раздвинутые ноги.
Так продолжаться просто не могло. Я не собираюсь превращаться в слюнявого идиота, который сходит с ума из-за того, что его обыграли. Как там она сказала? «Спасибо, Эрик, что избавил меня от кошмаров»? Сука. Эти кошмары что, передаются половым путем?
Я сложил руки на груди и прислонился к стенке, наблюдая за очередью в симулятор. Они все тряслись, словно на пытки их ведут или казнь — бесстрашные, мать их так, даже на людях не могут справиться со своим ничтожеством. Хотя какие они бесстрашные? Большинство этих деток из других фракций пришли к нам лишь потому, что у нас меньше правил. Можно быть откровенным дерьмом как человек и плевать на чужое мнение. У нас не надо стараться поддерживать на уровне моральные ценности — и они купились на это, позволили своим сволочным натурам взять верх.
— Трис, — из комнаты симуляции под руки вывели девчонку из урожденных бесстрашных — я скривился при виде этого позора: она пример должна подавать неофитам, а не служить посмешищем. Фор замер в дверном проеме, ожидая Трис, а она единственная казалась если не расслабленной, то хотя бы не напуганной до смерти. Ты же избавилась от своего страха, так, Сухарь?
Фор бросил взгляд через плечо, безошибочно находя меня глазами, а я не выдержал и усмехнулся. Так вот причина, почему его девочка легла под другого? Дело, оказывается, не в недостатке сна, а в желании и дальше выглядеть светленькой и хорошей? Фор недоуменно вскинул брови, удивляясь, видимо, моему веселью, а затем в привычной для себя манере нахмурился:
— Что-то смешное, Эрик?
Я отрицательно качнул головой, всё еще не в силах убрать с собственного лица ухмылку:
— Наблюдаю за детишками. Только наша дорогая Трис не выглядит испуганной. Может, ты её жалеешь, и стоит активнее заниматься с ней?
Сухарь замерла в проходе на долю секунды, но голову не повернула. Это не один-один, но всё же маленькая победа.
Я выловил её, когда она направлялась в общую комнату после симуляции. В отличие от большинства, на её лбу не было испарины, руки мелко не подрагивали, тело не было напряженным — обычные симптомы тех, кто только что пережил несколько своих страхов наяву или почти наяву. Многие опытные бесстрашные выходят после такой процедуры в куда худшем состоянии, чем она. Значит, она умеет преодолевать страхи. Вряд ли она дивергент — она не добрая, не смелая, не умная. Не честная, в чем я уже успел убедиться.
— Судя по идиллии в вашей парочке, один из кошмаров тебе удалось преодолеть?
Я нагнал её и замедлил шаг, приноравливаясь к ритму. Трис поглубже засунула руки в карманы куртки и ускорила шаг, но оторваться от меня не удалось — оставалось только перейти на бег, но это выглядело бы откровенно глупо.
— Так что же, Сухарь, ты не ответила на вопрос.
Она резко остановилась, отчего я обогнал её на пару шагов, и решительно взглянула в глаза. Злится, определенно — всегда щурится, когда что-то идет не так, как задумано. Я заметил эту интересную особенность только недавно.
— Чего ты хотел?
— Только узнать, как тебе было смотреть в глаза нашему обожаемому Фору после того, что случилось.
Сухарь раздраженно дернула плечом и недовольно бросила:
— Тебе-то какое дело?
Я замер, разглядывая, каким серым кажется её лицо в бледном холодном свете. Она сложила руки на груди — тот самый жест, когда собеседник не желает общаться. Но я был настроен иначе: слишком уж редко удавалось выловить Сухаря в одиночестве посреди пустого коридора. Помнится, последняя такая встреча в итоге принесла немало удовольствия нам обоим.
Я сделал шаг вперед, практически уничтожая расстояние между нами, и схватил её за руки, одновременно сделав сразу три вещи: не позволил ей отступить, опустил руки вдоль тела и заставил смотреть в мои глаза снизу вверх. Она поняла это так же четко, а потом дернулась, прошипев что-то, но попытка оказалась бесплодной.
— Мне просто нравится забирать у Фора то, чем он дорожит. Но меня интересует другое: кому мне сказать «спасибо» за подкинутую тебе идею? Вряд ли подобная мысль закралась бы в эту невинную головку сама…
Сухарь фыркнула, словно я сказал что-то смешное, а я сделал еще один небольшой шаг вперед, останавливаясь всего в нескольких сантиметрах от её тела. Упрямство Трис сыграло мне на руку — она не постаралась отодвинуться.
— Ты ничего не отбирал у него, я сама пришла. А спасибо можешь сказать Тори, раз уж я так тебя впечатлила.
Язвительность буквально кипела в ней, словно вода в чайнике. Я наслаждался этой слабостью, этой неспособностью легкомысленно улыбнуться и сказать: «Да мне плевать» — вот что действительно взбесило бы меня. Но Трис злилась; когда наплевать, не бывает столь сильных эмоций.
Я приблизился еще немного, так близко, что коснулся кончиком языка её губ, когда облизнул свои, отчего Сухарь на миг дернулась, но не отпрыгнула. Впрочем, и «Сухарем» её звать уже казалось кощунственным — я знал, какой влажной она может быть. Может, в этом вся беда Отречения — они не знают, как доставить друг другу удовольствие, чтобы расслабиться и чуть отпустить поводок своего самоконтроля? Я скользнул рукой ей под куртку, проведя ладонью вверх от поясницы до лопаток, а второй — по ребрам, остановившись прямо под грудью.
— Тебе же понравилось, — выдохнул ей на ухо, а после неспешно прошелся губами по шее и, отодвинув зубами воротник куртки, прикусил кожу над птицами на её ключице. Трис тихо охнула, то ли вцепляясь в мою майку, то ли стараясь оттолкнуть.
— Понравилось. Но некоторые из нас умеют признавать, что совершили ошибку.
Ей хватило сил, чтобы сбросить с себя мои руки и отступить в сторону, дыша чуть более рвано и быстро как для человека, которому всё равно. Привычным жестом засунув руки в карманы куртки, она едва не сбежала в сторону комнаты, а я замер посреди коридора, ухмыляясь вслед.
Я почти надеялся, что её кошмары с моим участием возобновятся. Мне хотелось вновь увидеть, как добродетельная Трис пересечет порог моей двери, чтобы вновь стать слабой и лживой. Лживой перед Фором, когда будет вновь выгибать спину, повинуясь касаниям моей руки, елозить телом по столу, кровати, прижатой к стене — пусть выбирает, мне все равно! Я хотел слышать её совершенно пошлые и, одновременно, тихие, мягкие стоны, от одной мысли о которых в штанах становилось тесно.
Трис не приходила. Я маялся каждую ночь, чувствовал себя ничтожеством наутро, удовлетворяя самого себя, но она упорно пряталась в толпе в столовой, не оставалась одна в комнате и даже в душ ходила со своей подружкой-экс-правдолюбкой. Сухарь бросала на меня косые взгляды, но даже ближе чем на метр опасалась подойти. Я знал причину. Мы оба с ней боролись.
Фор всё чаще оказывался рядом. Не обнимал и целовал, но и его взглядов и случайных прикосновений к её плечу мне хватало, чтобы выйти из себя. Соблазн раскрыть глаза на его миленькую девочку креп с каждым днем, но куда сильнее было желание вновь заставить эту стерву переступить через саму себя.
Я замер у входа в душевую, почти не веря своей удаче. В раздевалке перед одним из шкафчиков стояли ботинки, слишком маленькие, чтобы быть мужскими, а прежде Трис не удалось обнаружить ни в комнате симуляций, ни в Яме. Все её соседи так или иначе тренировались, но девчонки среди них не было. Я не стремился её найти, но вот такой привычный обход мест её возможного пребывания почему-то стал привычным.
Душевые не запирались, да и для неофитов были общими для девушек и парней. Я сделал несколько беззвучных шагов по кафелю, пока в дальней кабинке не обнаружил и саму девчонку. И это выбило пол из-под ног.
Она прижалась к одной из стенок, позволяя воде бить ей в лицо и спускаться уже более нежными струйками по голому телу, пока её правая рука плавно двигалась у неё между ног. Сухарь запрокинула голову и закрыла глаза, приоткрыв рот, часто дыша и то и дело облизывая губы, хотя лицо и так было мокрое.
Я сделал шаг вперед, понимая, что остановиться уже не в силах, когда она выдохнула:
— Эрик.
Я замер, скорее прочитав своё имя по губам, чем услышав. Вот значит как, Трис? Это называется лицемерием — на людях делать вид, что мы едва знакомы, а после вот так запросто представлять меня и ублажать себя в душе. Подло. Мерзко. Грязно. Мне было плевать, как это выглядело и каким было на самом деле, но я всё же отступил — подойди я сейчас, она вновь выиграет, она вновь использует меня, чтобы стало легче.
Я хотел, чтобы она оказалась в моей власти по моей воле. Не потому что ворвалась в комнату или мастурбировала с моим членом в мыслях, когда я вошел — нет. Потому что я захотел и получил. Но сделанный вывод меня радовал: Сухарь избавилась от своего страха, что Фор увидит её тайные желания, но они не стали от того менее навязчивыми. Хорошая девочка Трис могла бы дать фору многим сукам в Бесстрашии в своем стремительном падении.
Как и прежде, её было сложно поймать одну. Столовая, яма, спальня, зал ожидания перед симуляцией, небольшие бары по вечерам — везде она была в окружении других идиотов, мнивших себя действительно бесстрашными. Интересно, эта мелкая Крис, которая боится меня о дрожи в коленках, сделала бы то же самое, что и Трис, чтобы сохранить лицо?
Впрочем, теперь мои попытки урвать хоть минуту с ней наедине прекратились. Я наблюдал со стороны, но близко не подходил, а Сухарь всё чаще бросала на меня встревоженные и недоумевающие взгляды. Как тебе, девочка, когда ты хочешь чего-то, но не можешь получить? Но только мы двое знали правду: может. Стоит сделать шаг. На мои ухмылки она лишь закатывала теперь глаза, хотя прежде просто игнорировала их, а на шутки реагировала куда острее — начинала язвить и злиться, хотя это её стандартная защитная реакция.
Я застал Сухаря совершенно случайно. Она стояла на небольшом балкончике куда выше привычных путей перемещения бесстрашных и всматривалась в яму, где тренировали юных урожденных нашей фракции. Я даже не попытался прикоснуться, только встал рядом, облокотившись на перила. Трис мгновенно напряглась, но спустя несколько секунд её плечи вновь опустились вниз.