Вы должны правильно меня понять, я уже вряд ли когда-нибудь смогу любить, вас той любовью, которую питаю к маме.
Безусловно, вы в этом не виноваты, но и моей вины в том нет.
Я не сомневаюсь, что вас шокирует моё обращение на Вы, мне пока трудно это переступить, но я обязательно пересилю себя и в следующем письме буду уже обращаться, как положено дочери к маме.
У меня здесь есть три брата, которых я очень люблю, но я с радостью приняла весть о том, что оказывается у меня есть и четвёртый, и я его уже мысленно люблю сестринской любовью.
Надеюсь, что он уже знает, что у него есть такая взрослая сестра…
Наверное, когда мне мама рассказала о моих настоящих родителях и о том, что вы были врачами, и что вы спасли жизнь ей и моему брату Стасику, тогда я видимо и приняла решение тоже стать врачом.
К этому моменту я уже заканчиваю четвёртый курс университета и всё сделаю для того, чтобы стать достойной памяти доктора Меира, моего героического отца.
Мама Рива…
Я с робостью пишу эти два слова, но надеюсь останется одно, ведь я не зову маму, мамой Фросей.
Я мысленно Целую вас с братиком Меиром и мой сердечный привет Майклу»…
Фрося дочитала письмо и всхлипнув, смахнула с ресниц слёзы:
Моя девочка, почему у меня так получилось, не родная по крови дочка, оказалась намного ближе ко мне, чем мои сыновья, хотя, что ещё говорить о Сёмке, который стал усладой моей набегающей старости….
Невольно она вздрогнула, ласковые руки дочери неожиданно обвили сзади её шею:
— Мамочка, я не могла никак уснуть, не поговорив с тобой.
Завтра ты уедешь, а утром и на вокзале уже не пообщаешься, как следует наедине.
У меня столько вопросов к тебе…
Очень волнуюсь, как ты восприняла моё письмо к Риве…
Так ты мне и не сказала о вашем разговоре с Пинхасом…
И ещё, не думаешь ли ты переехать в Вильнюс, так хочется, что бы ты жила рядом со мной и что Сёмке делать в той дыре…
Фрося обняла Аню за талию, усадила, как в детстве на колени и прижавшись лицом к худым лопаткам дочери, плавно покачивая из стороны в сторону, заговорила:
— Анюточка, ты написала, как чувствуешь и умеешь, я бы так не сумела, куда мне со своим образованием, это вы с Андрейкой говорите и пишите, как Лев Толстой.
И засмеялась, целуя дочь в шею.
— А теперь очень серьёзно, послушай девочка, не надо тебе сильно часто маячить в синагоге, с этим и раввин согласился.
Опасно светиться в божьих храмах, все эти процедуры — крещения, венчания и прочее, заносятся в церковные книги.
Думаю, что так обстоит и с этим геуром, а если даже нет, то обязательно найдутся добрые люди, которые донесут куда надо.
Тебе это совершенно ни к чему, ты ведь комсомолка, общественница и отличница, а за религиозный культ можно легко вылететь из университета…
Я тебя сама привела к твоему народу, а с появлением на горизонте Ривы, тебе этот геур сто лет сдался.
Басе и Ицеку ведь ничего не надо доказывать и подтверждать, так и тебе.
Не хочешь кушать свинину, не кушай.
Хочешь зажигать в субботу свечи, зажигай, молись, пости… кто тебе в этом может помешать, я точно нет.
Я тебе уже говорила, скажешь и свиней изведу со своего двора и стола, нам с Сёмкой, и от курей не тошно, а Стасу всё равно, мне такое чувство, что он даже не разбирает, что кушает, абы побыстрей сбежать к своим болванкам и гайкам.
А вот про Вильнюс или другой большой город пора подумать и ради Сёмки, и ради тебя с Андрейкой.
Ох, доченька, боюсь я эту нашу страну, не отпускает она грехи мнимые или настоящие, поэтому надо мне затеряться на её просторах.
Стас между работой и вознёй с железяками похаживает к одной девчонке…
Так, ничего себе, смазливенькая, работает у них не то учётчицей, не то диспетчером, не ровён час и в дом скоро невестку приведёт.
Я знаю себя, мне со своим характером не ужиться с кем-то в одном доме…
Нет, две хозяйки на кухне это гражданская война…
Всё, моя девочка, пора спать, завтра тебе с утра в университет, а в шесть вечера мой поезд на Ленинград.
Глава 16
Поезд Калининград-Ленинград, проходящий через Вильнюс, набирая ход, стремительно уносил Фросю от одних проблем к другим.
Расцеловав Аню с Сёмкой на перроне, мать отправилась к среднему сыну, которого явно потеряла в этой сутолоке жизни.
Сидя в уголке своего купе, она с интересом смотрела в окно.
Мимо пролетали поля и пролески, озерца и речушки, полустанки и деревни, также быстро промелькнули её Поставы, но ничего не дрогнуло в сердце.
Попив перед сном вместе со случайными попутчиками чаю, а это были молодая пара, совершающая свадебное путешествие, Фрося прилегла на жёсткую узкую полку и под ритмичный стук колёс поезда, несмотря, на тяжёлые мысли вскорости уснула.
Утром быстро убрав постель, не оглядывая купе, пошла совершить необходимые процедуры.
Хорошо отдохнувшая за ночь, освежила лицо холодной водой, наспех расчесала свои по-прежнему пышные волосы, вплетя в них привычно голубую ленточку, вернулась в купе.
Расположилась на своём месте возле окна, подняла глаза…
И, вдруг увидела, что её бесцеремонно разглядывает мужчина средних лет в форме морского офицера.
Сидевший напротив за столиком человек, нисколько не смутился, встретившись глазами с Фросей.
Поймав на себе удивлённый взгляд женщины, он улыбнулся:
— А не позавтракать ли нам вместе, так и скоротаем несколько оставшихся часов пути?
Не смотрите на меня так удивлённо, молодые люди сошли в Витебске, а я как раз там сел в поезд.
Так можно проспать всё царство небесное, всё же на посадке было достаточно шумно, а вы даже не пошевелились, наверно крепко вымотались до этого…
Фросе было не привыкать ездить в поездах.
Она легко сходилась со случайными попутчиками, ей не доставляло неудобств вести с ними ни к чему не обязывающие разговоры и, конечно же, вместе кушать, обмениваясь походной трапезой, ведь по отдельности это делать было весьма неудобно в узком пространстве купе, в присутствии чужих глаз.
Фрося доброжелательно улыбнулась в ответ:
— А почему и нет?!
И достала из-под своей нижней полки небольшую сумку, где у неё хранилась снедь, собранная в дорогу.
Она выкладывала на столик сало, колбасу, вареные яйца, солёные огурцы, литовский белый сыр, печенье, конфеты…
Мужчина уже не улыбался, а от души смеялся в голос:
— Уважаемая, это для нас двоих, а что мне тогда делать со своим тормозком?!
Продолжая смеяться, он пристроил на плотный лист, расстеленной Фросей бумаги, куски жареной курицы и домашний пирог, и после этого представился:
— Меня зовут Виктор, именем хотел бы и ограничиться, к чему тут звания и официальности за таким узким и почти семейным столом, даже обращение на ты будет уместно.
Фросю подкупила простота и подкупающая обаятельность мужчины, она не стала церемониться и протянула через столик с едой свою крепкую руку:
— Рада познакомиться, условия обращения друг к другу меня вполне устраивают, Фрося.
— Вот и отлично.
Сказал мужчина, пожимая осторожно своею ухоженной ладонью пальцы женщины, явно указывающие на то, что физической работы они не чураются.
— Мне бы хотелось предложить, выпить за знакомство по рюмочке коньячку, но не знаю, как ты на это посмотришь, всё же утро.
И женщина повторила уже раз сказанную в этом купе фразу:
— А почему бы и нет.
И Фрося задорно взглянула на симпатичного попутчика.
Из объёмного саквояжа Виктора на свет быстро появилась бутылка армянского коньяка и походные пластмассовые стаканчики.
Рюмочкой они не отделались, но на трёх остановились.
За выпивкой и едой они вкратце поведали о себе, не углубляясь, и не задавая друг другу конкретных вопросов.
Фрося сообщила, что едет в Ленинград к взрослому сыну, который учится там в институте, а живёт она в Поставах.
А Виктор поведал, что в отпуске проведал свою довольно старую мать, живущую в Витебске и возвращается на службу в тот же Ленинград, где он живёт, а служит естественно на Балтийском флоте.
За непосредственной беседой пробежали три часа, как три минуты, поезд подходил к Ленинграду.
Случайные попутчики быстро нашедшие общий язык, собрали вещи и приготовились к выходу.
Неожиданно Виктор поинтересовался:
— Фрося, а как я смогу отыскать тебя в Питере, так мы называем между собой по-прежнему Ленинград, я бы хотел продолжить наше знакомство.
У Фроси кружилась от выпитого с утра коньяка голова, мужчина явно произвёл на неё хорошее впечатление и она совсем не была против продолжения их знакомства, но даже и предположить не могла, где остановится, и об этом поведала Виктору.
Тот на секунду задумался и предложил встретиться возле Казанского собора в семь вечера, каждый из встречных укажет ей, где это находится.
Поезд остановился и пассажиры двинули к выходу.
Виктор подхватил свой саквояж и сумку Фроси, лёгкой походкой сбежал по ступенькам, и опустив ношу на перрон, подал руку спускающейся следом Фросе.
Невдалеке стоял Андрей и наблюдал за матерью и её бравым ухажёром.
Глава 17
— Привет, мама…
Подошедший не спеша, Андрей, чмокнул мать в щёку, проигнорировав протянутую руку для знакомства Виктора, подхватил тяжёлую сумку и пошёл по перрону в сторону вокзала. Фрося смутилась от бестактности сына, виновато посмотрела на элегантного морского капитана, стоявшего перед ней во всем блеске формы с белой фуражкой на голове:
— Прости Виктор, я с этим разберусь.
— А, ерунда, юный максимализм, жизнь обтешет.
Капитан порывисто притянул к себе Фросю, поцеловал в шею и прошептал:
— В семь у Казанского, буду ждать…
Ещё больше смутившись, Фрося отстранилась, кивнула и поспешила следом за сыном, который даже не оглядывался на мать.
Она догнала Андрея уже около входа на вокзал и молча пошла рядом.
Всю дорогу до остановки такси она искоса разглядывала сына: высокий, под метр девяносто, стройный, горделиво посаженная голова, светлый волнистый чуб спадающий на левую бровь, голубые, чуть светлее, чем у мамы глаза, узкое лицо и высокие скулы такие же, как у Алеся… — ничего не скажешь, симпатичный парень вырос у неё.
Подойдя к остановке такси, он соизволил заговорить:
— Мать, у меня нет денег на таксо, угощаешь?
Фрося задержала дыхание, гнев на сына готов был вырваться наружу, но она сдержалась, не место и не время, и непривычно тихо для себя сказала:
— А, что мне привыкать, небось и от денег не откажешься, я тебе присылала не так давно, неужто закончились?
Анютка девушка, вроде расходов и побольше, но очень скромно тратит, и никогда не попросит, знает, что на огороде денюжки не растут, в него надо труда вложить и немало.
А тебе то что, ты на нём не пашешь.
Подошла их очередь и наверно во время, недовольные друг другом мать с сыном уселись в машину, и Андрей назвал адрес.
Они подъехали к общежитию, где жил Андрей, Фрося рассчиталась и они поднялись на второй этаж в комнату, которую он занимал вместе с другими тремя студентами.
В этот момент в комнате находился только один парень, поздоровавшись с Фросей, он поспешно вышел, что бы не мешать встрече матери с сыном.
Фрося оглядела комнату, не хоромы, но ничего, так живёт большинство студентов.
Она уселась на кровать Андрея и стала вынимать из своей большой сумки продукты, привезённые для сына.
Она выкладывала на тумбочку стоящую у кровати куски сала, копчёного мяса, кольца вяленой колбасы и пару кругов литовского сыра купленного в Вильнюсе.
Скоропортящиеся продукты она не могла взять с собой, хранить в общежитии было
Андрей, увидев это богатство, явно повеселел:
— Ну, мать, ты в своём репертуаре, голод в ближайшие дни нашей братии не угрожает.
Вот, закатим пир, все святые вздрогнут.
Фрося смотрела на своего когда-то такого романтичного, мягкого парня, на которого она смело могла положиться во время трудного путешествия в Сибирь, он тогда был таким внимательным, заботливым… куда, что девалось.
Андрей смотрел на мать холодными безразличными глазами и эта алчность при виде продуктов, и ни одного вопроса о своих братьях и сестре.
Нет, возможно она всё же ошибается:
— Сынок, а ты подумал, где я буду ночевать, не в этой же комнате с ребятами?
— Мам, не дрейфь, я договорился с комендантом, переспишь в красном уголке, там есть довольно мягкие стулья, одеяло и подушку я тебе дам свои…
— Ладно, подумаем, расскажи ты о своей учёбе, друзьях, занятиях вне института… в редких твоих поздравительных открытках обычный набор слов и намёки на очередное пополнение твоего прохудившегося кармана.
Второй курс заканчиваешь только, а как будто сто лет не был дома.
Прошлым летом и то, только на неделю заехал и куда-то сбежал…
— Мать, не доставай, что на огороде надо было ковыряться или со Стасиком гайки крутить?!
Я поехал с ребятами на шабашку, деньжат срубить.
Брови Фроси взметнулись кверху:
— А, где твои нарубленные деньги, только успеваю тебе слать и слать, правда, вижу, одет неплохо — брючки дудочки, остроносенькие туфельки, и перстень на пальце, и цепочка на шее, одним словом, стиляга.
— Ну, мать, ты выдаёшь, я же не в Поставах задрипанных живу, чай Питер, тут и расходы другие, и запросы иные, что ты меня сравниваешь с Анькой и со Стасом, с последним я чуть не сдох от тоски за неделю в прошлое лето.
Видя, как нахмурилась Фрося, он быстро перевёл разговор на другую тему:
— Ты, тут спрашиваешь про учёбу, так я один из лучших на курсе, профилирующий предмет может чуть похуже, а зато иностранный, история, география, литература — попробуй равного сыскать, спасибо папочке, поднатаскал меня неплохо…
Тут Фрося заметила:
— Папочка с тобой и трёх месяцев не пробыл рядом, как ушёл от меня, так и тебя кинул…
— Мамулечка, не передирай карту, он не ушёл, ты его ушла, не забывай, мне тогда уже было четырнадцать, кое-что понимал и многое видел.
Там же твой Сёмочка появился на горизонте, богатый, щедрый, куда там моему папе…
Разговор явно принимал скандальный характер.
Фросе было, что сказать сыну, но понимала, что всё бесполезно, он всё увидел в другом свете, в том, который его больше устраивал, тот в котором он видел себя жертвой её отношения к Алесю и в этом она сама виновата, с рождения питала детей рассказами о прекрасном человеке и отце, впрочем, в это она и сама верила:
— Сынок, мне не нравится, как ты разговариваешь со мной, ты достаточно взрослый, что бы понять свою мать, а не для того, что бы её обвинять в несуществующих смертных грехах….
Ха-ха-ха — Андрей смеялся, откинув свою красивую голову:
— Матушка, может мне тебя ещё пожалеть?!.. — выгнала вначале хорошего работящего мужика, потом подобрала еврейскую девчонку, польстившись на золото, потом заманила в свои сети моего доверчивого, интеллигентного папашу, затем нагрелась и неплохо, сам был свидетелем, на доходяге Семёне, правда умудрилась прижить от него ребёночка на старости лет.
Ай-яй, яй, как я тебя жалею!
Грудь у Фроси перехватило от нехватки воздуха, её сын вырос в настоящего негодяя, циника и чёрт знает в кого, она процедила сквозь зубы:
— Ладно, где я могу найти поблизости гостиницу, на стульях я валяться не желаю!
Но парня понесло, распоясался он и не на шутку:
— Мамунечка, а что новый кавалер не побеспокоился о твоём пристанище, вон какой, гроза морей и баб!
Последнее слово заглушила звонкая пощёчина, за которой последовали и другие.
Фрося хлестала своими сильными ладонями по ухоженному интеллигентному лицу сына, пока он не опомнился и не схватил её за руки.
По его лицу текли слёзы, слёзы злости и бессилия, поднять руки на мать он не посмел, но видно было хотел: