— Том, прекрати. Если тебя это и впрямь так напрягает, то помоги ему сейчас. Сильно сомневаюсь, что одного разговора со старым другом достаточно, чтобы снова прийти в себя.
Томас опять послушно кивает. У него хорошая подруга. Она его отлично понимает. Он по-настоящему любит ее. Он чаще всего казался ей младшим братиком. Его надо защищать и направлять на нужный путь.
Томас встает с кровати. Резко, будто пробудился от плохого сна. Томас целует Терезу в макушку и, опять ничего не говоря, уходит.
Нужно следовать ее советам.
***
Ночной город кажется безмерно холодным. И даже не потому, что не греет ни свитер, ни теплая куртка, ни шарф. Ночной город — отстраненный. В нем много людей, в такое время всюду горят фонари, по дорогам несутся машины и выползают из домов стайки народа. Но сам город безразличен. Когда идешь по такому в одиночку, лучше замечаешь подобные вещи.
А еще в городе так много света, что тускнеет небо. Неоновые, переливающиеся всеми цветами вывески, ослепляющий свет фар, стоящие поодаль друг от друга одинокие фонари — они затмевают собой всю яркость звезд. От веснушчатого небесного лица остается только темное полотно.
Может быть, Ньют грузит себя этими мыслями, чтобы как можно меньше думать о матери. Меньше всего ему сейчас хочется одному шагать по чересчур оживленным улицам и трястись от холода. Меньше всего ему хочется кутаться в шарф и периодически подносить ладони ко рту, чтобы хоть немного согреть дыханием.
Руки Ньюта всегда холодные. Но в обычной ситуации он научился этого не замечать. Однако когда ты весь превращаешься в ледышку, вид сине-фиолетовых пальцев раздражает.
Ньют привык скрываться от мира за волосами. Это — его личное спасение от пронзающих взглядов. Ему всегда кажется, что на него смотрят осуждающе. С отвращением. Иногда — с неприязнью. Вот-вот набросятся и повезет, если не убьют. Каждый взгляд для него — пуля. Сам он уже — решето. Пробит сквозными, изрезан прошедшими вскользь. Это невыносимо.
Ньют смотрит на носки черных ботинок, и по обеим сторонам от его лица — шторы из волос. Ньют держит руки в карманах и не заметно для всех сжимает в кулаки. Ньют вдыхает холодный ночной воздух и чувствует, как тот опаляет легкие. Вокруг них — кольцо из стальных шипов. Вокруг шеи — затянутая удавка. Она — поводок. Этим поводком пользуется мать, таскает сына по своей прихоти как собачонку.
Конечно, так думать о матери нехорошо. Но он ведь так устал.
Окраина города встречает Ньюта чьими-то криками и вторящим их визгами. Звон бьющихся бутылок. Пение падающих осколков стекла. Ликующий вой. Копошение, какая-то потасовка.
Ньют поспешно проходит мимо агрессивной на вид компании. Его провожают внимательными взглядами. Липкими. Несущими запах перегара. Из таких взглядов сложно выпутаться. Эти взгляды — пиявки. Пьют кровь и не желают отлепляться.
Владельцы взглядов говорят что-то. Негромко, вполголоса. Но Ньют слышит. Он морщится. Похабщина. Не удивлен. Он уже так долго ходит в такие места, что подобное его не впечатляет.
У входа уже знакомого бара его ждет человек. Длинная, вытянутая фигура. Раздражающая усмешка. Пылающий огонек сигареты, зажатой меж длинными губами. Длинный же нос. Все длинное. Его издевательство тоже длинное.
— Я даже не хочу знать, откуда у тебя мой номер, — бросает Ньют. Он колеблется, когда ему протягивают руку. Рукопожатие выходит несколько скомканным. Длинные пальцы теплые, но оттого еще более противные. Хочется вытереть ладонь. А лучше вымыть с каким-нибудь отбеливателем. А еще лучше отрубить, чтобы не ощущать этого прикосновения.
Но Ньют ничем не выражает своих эмоций. Он просто прячет руку в карман снова.
— Но мне все-таки интересно, зачем ты позвонил?
Дженсен цыкнул языком. Его сигарета полетела на землю. У самых ног Ньюта умирает ее огонек. Ньют смотрит на него слишком долго, будто ждет ответа именно от этой беспомощной затухающей икорки, не от мужчины.
— Подумал, тебе не захочется опять искать мать по всему городу, — хмыкает Дженсен. Почему-то он настроен дружелюбно. Ньюту это не нравится.
— Мне казалось, раньше тебя это не сильно заботило, — отвечает. Шоколадные глаза прищурены. В них — подозрение. В них — недоверие.
— Так было раньше, — Дженсен только пожимает плечами. Ньюта не покидает ощущение, что его разыгрывают. Дженсен хлопает Ньюта по плечу. — Не переживай так. Сейчас ее выведут.
Ньюту неуютно. Он не понимает, почему мужчина ведет себя так, будто они закадычные друзья. Ньют ждет, что сейчас вместо его матери появится какой-нибудь наемник или псих с тесаком. Но ничего подобного. Даже компания стоящих поодаль в хлам пьяных мужиков больше не смотрит на Ньюта так враждебно. Они не смотрят на Ньюта вообще.
— У нас опять долг? — поинтересовался Ньют. Молчать ему не хотелось, он и сам слабо представлял почему. Дженсен — не самый интересный собеседник из возможных.
— На самом деле да. Но небольшой в этот раз. Твоя месячная зарплата его легко покроет.
— Ты даже знаешь, сколько мне платят, — вздыхает Ньют и трет пальцами переносицу. Глаза режет будто солью, все тело требует обеспечить его положенным ему сном хотя бы в четыре часа. Но Ньют вынужден торчать на холоде и ждать мать.
— Я все про тебя знаю, — смеется Дженсен. Он вновь прикуривает. Ньют морщится от горького дыма и пытается дышать не слишком глубоко. Травиться дымом ему не нравится, но выбор как ни крути невелик. — Вдруг ты не захочешь отдавать долг.
— Приведи мне еще хоть один пример, кто платит тебе в такие короткие сроки.
Ньют недоволен. Он часто удивлялся, как им удавалось справляться с этим, да еще и так быстро. Мать проигрывалась не сильно, это было странно, это настораживало, но такие долги были еще терпимыми. Более крупные мать брала на себя. Остальное отдавал Ньют.
Он чувствовал, что, балансируя на самом краю, они с матерью скоро сорвутся в бездонную пропасть. Это бесило, но он никак не мог это контролировать. Бессилие. От него хотелось ползти на стену.
— Ты прав, — усмехается мужчина. За его спиной хлопает дверь. Он оборачивается. — Вызвать вам такси? Ты ее сам не дотянешь.
— Поймаем, — Ньют мотает головой. Светлые локоны кидаются на лицо, перечеркивая его резкими штрихами.
Он забирает у вышедшего из бара мужика мать. Придерживает ее за плечи. Снова. Как делал множество и множество раз. Иногда изо дня в день. Ему чудится, он слышит, как щелкнули на запястьях его неизменные оковы. Ему снова трудно дышать. Ему все надоело.
Дорога до дома запоминается плохо. В окне машины мелькают огни. Появляются из ниоткуда, ослепляют на несколько секунд, а потом снова исчезают в никуда. Шумят проезжающие мимо авто, сигналят друг другу, а потом, визжа, уносятся вдаль.
Под боком у Ньюта — тепло. Мать жмется к нему, как маленький ребенок. Она уже почти спит, ее качает, она что-то несвязно бормочет. Ньют ее не слушает. Он ее уже никогда не слушает. Мать висит на нем, держится изо всех сил, цепляется крепкими пальцами. Ньют ощущает себя утопленником. На его шее удавка. К удавке привязан тяжеленный булыжник. Ньют идет ко дну. Легкие сводит, их прокалывают стальные шипы. Перед глазами темнота.
Тьма коридора обволакивает его сразу, стоит только открыть дверь. Она похожа на вату, думает Ньют. Она помогает забыться.
Ньют опять сидит в комнате матери на полу. Он обнимает колени. Он слушает ее мученические стоны. Он ждет, когда она уснет.
Ньют засыпает и сам. Кто-то заставляет его подняться на ноги и перейти наверх, к себе. Кто-то укрывает его одеялом и говорит, что Ньют дурак. Ньют соглашается. Он дурак. Он тонет. Он засыпает.
***
Ньют чувствует себя странно под пристальным взглядом Минхо. Минхо необычайно тих с утра. Он даже не разбудил друга с дикими криками, как делал всегда. Минхо не обозвал друга соней. Нетерпеливый неусидчивый Минхо терпеливо дождался, когда проснется друг. Минхо заботливо заварил Ньюту красного чая и спокойно сел за стол напротив друга.
Минхо ничего не говорил. Ньют опасался спросить.
Ньют ощущал себя хрустальной статуэткой, которую надо всеми силами беречь. Относиться так аккуратно, бояться даже дышать рядом с ней.
Молчание утомляло. Все было неправильно.
Выходной день встречал ребят радостными красками. Яркими. С силой бьющими по глазам. Напоминающими о лете. Солнце весело заглядывало в окна и улыбалось тем, кто только проснулся. Светло-голубое небо не выглядело таким серым и мрачным, каким было уже несколько недель, а редкие тучки не висели тяжелыми кляксами над головой. Они были похожи на пушистую перину.
Ньют переводит глаза на стекло. На нем — мутные разводы. На нем — отблески солнечных лучей. На нем — несколько капель прошедшего дождя.
Ньют думает, сегодняшний день какой-то неправильный. Ньют думает, сегодня нигде нет красного. Ньют щурится от яркого света и бдительно высматривает хоть что-нибудь красное.
Минхо чрезмерно долго молчит. Ньют не понимает, к чему такое поведение. Ньют думает, что они оба изменились. Ньют думает, так быть не должно.
— Там Томас пришел, — наконец выговаривает Минхо. Ньют думает, что друг впервые назвал Томаса Томасом. Ньют вскидывает голову. Слишком резко. Минхо усмехается.
— И ты так долго молчишь? — Ньют закатывает глаза. Да, он возмущен. Он замечает, что Минхо слишком критично относится к Томасу. Ньют не совсем понимает, чем вызвано такое недоверие к новому другу. Спрашивать же или читать нотации Ньют не собирался. Это было бесполезно. С Минхо, по крайней мере.
— Ты спал. Мне казалось, он вполне может подождать.
— Ты даже не пустил его в дом! — Ньют кричит уже из коридора.
На самом деле он не обижается. Не осуждает. Не хочет навалять другу или что-то подобное. Ньют научился не удивляться закидонам Минхо.
Томас с задумчиво-хмурым видом сидит на ступеньках. Он смотрит в одну точку прямо перед собой. Ньюту он напоминает котенка.
— Эй, Томми, не спи, — Ньют присаживается рядом. Он улыбается.
Томас поднимает голову. Янтарь вспыхивает солнечными лучами. В такой яркий день летние глаза выглядят темнее. Взгляд их смягчается, становится более осмысленным. Томас внимательно рассматривает Ньюта, будто не видел несколько лет.
— Ты не замерзнешь?
Ньют передергивает плечами. На улице и впрямь холодно, а он выскочил в легкой домашней футболке.
Ньют кивает на дом и поднимается. Томас вскакивает следом и проходит за Ньютом.
Минхо снова методично что-то жует, по-прежнему сидя на кухне. В его руках газета, он неспешно водит глазами по строчкам и, кажется, не замечает ничего вокруг.
Ньют опускается на свой стул. Прихлебывает свой красный чай. Он почти остыл, но Ньюту все равно. Ньют смотрит то на Минхо, то на Томаса. Он молчит.
— Он у тебя живет, что ли? — спрашивает Томас. Он пялится на Минхо почти неотрывно. Минхо плевать. Он коротко усмехается и делает новый глоток чая.
Ньют только кивает.
— На самом деле уже давно.
— Это как жена твоя, получается? — тон Томаса серьезен. Вид тоже. Томас озадачен. То ли он действительно думает так, то ли это неудачная попытка пошутить.
— Вообще-то муж, — подает голос Минхо. Он встает с места, оставляет кружку в раковине и, прежде чем выйти из кухни, бросает с некоторым снисхождением: — Чайник.
Ньют снова мягко улыбается. Недовольство Минхо выливается в ворчание, но напрямую конфликтовать он точно не будет. Ньют за него спокоен.
Томас молчит. Ньют наблюдает за ним. Зрительный контакт. Слишком долгий. Дольше, чем должен быть. Шоколадные глаза блестят. В них словно отражается сияние янтаря. В янтаре играет солнце. Шоколад обволакивающий. Янтарь пылающий.
В янтаре горят костры.
Ньют опускает глаза.
***
Красный свитер, красная куртка, красный чай, красные узоры на гитаре. По красному небу плывет красное солнце, за красным солнцем бегут красные облака. По красной улице бегают красные дети. Их щеки красные. Их смех тоже красный. Весь мир окрашен в красный.
Ньют неизменно сидит на крыльце у дома. У него на коленях пристроилась гитара. Ньюту, кажется, немного стыдно за то, что он так долго на ней не играл. Но гитара не выглядит расстроенной. Ее мелодии по-прежнему такие же нежные и легкие. Она по-прежнему с любовью позволяет грубым пальцам перебирать свои струны. Она хороший друг.
Томас привычно сидит рядом. Он упирается спиной в перила и наблюдает за Ньютом. Он слушает тихую незамысловатую музыку. Иногда на несколько секунд прикрывает глаза. Тогда Ньют может кинуть беглый взгляд на друга.
Томас тоже красный. Красное солнце тянет свои красные пальцы к волосам Томаса. От касаний этих пальцев темные волосы становятся такими же красными. У Томаса лихорадочно-красное лицо. Но под красным солнцем оно будто сияет, и сияние идет изнутри. У Томаса красные губы. В таком свете они кажутся совсем мягкими.
Ньюту приходится приложить все свои силы, чтобы не смотреть слишком долго. Он переводит взгляд на дом напротив. Дом красный.
Ноги гудят. Ступни горят неистовым огнем. Наверное, они стерты до мяса. Мышцы несильно тянет. Кажется, Томас и Ньют обошли весь город всего за день.
Красные дорожки, красные лужи, красные машины.
Ньют поднимает руки к глазам. В шоколаде — отражение красных пальцев. Шоколад тоже принимает оттенок красного.
Ньют откладывает гитару. В его движениях — снова нежность. Ньют переводит взгляд на Томаса. Они почему-то молчат, хотя до этого болтали целый день. Это молчание — не такое, какое было утром с Минхо на кухне. В этом молчании комфортно. Так молчать можно целую вечность.
Томас устраивается поудобнее. Возможно, ему не очень приятно сидеть на твердых досках. Возможно, он замерз. Возможно…
Ньют не успевает закончить мысль. Томас смотрит на Ньюта пристально. Его взгляд требовательный. Взгляд Ньюта всегда мягкий. Их взгляды — сеть. Она опутывает. Она прочная. Ее невозможно порвать.
Томас склоняется к Ньюту. Ньют рассматривает красные губы. У Ньюта дрожат руки. Дыхание свистящее. Легкие уже никогда не освободятся от опасной близости стальных шипов, Ньют думает. Это неважно.
Руки слабеют, внимание притупляется, дышать не получается.
Красные волосы щекочат лоб. Красные губы так близко. Шоколад тает, он краснеет быстрее.
Красное марево застилает глаза. Красные губы горят красным огнем. Красные пальцы в красных волосах.
Горячая ладонь — на колене Ньюта. Она хитрой змеей ползет выше. Она опаляет своим жаром. Шоколад по-прежнему тает.
Холодные руки скользят по шее. Томас вздрагивает. Подсаживается ближе. Прижимается к красной куртке. Красная куртка не может приглушить костер. Все пылает.
Мир — будто в огромном миксере. Он крутится, смешивается, все его краски — непонятная масса. Невозможно выловить что-то одно. Все склеилось, все слилось, все вместе.
Грубые пальцы Ньюта способны дарить нежность. Они оглаживают плечи, они забираются по шее, они оттягивают волосы Томаса. Губы Томаса растягиваются в красной улыбке. Янтарь мерцает как никогда. В янтаре — тысячи звезд.
Весь мир — в водовороте.
Красные пальцы в красных волосах, красные губы ведут к красной шее, на холодных пальцах — красная нежность…
И воздух между парнями — красный. Он будто раскален.
В окне видно, как отъезжает занавеска. А за ней — красная усмешка.
========== Глава 4 ==========
Дни сменяются днями, ежечасно утекая мелкими песчинками, исчезая в неизвестности. Песчинки эти протекают сквозь отмеренное ими время и уносят в себе жизнь. В каждой песчинке — по мгновению. В каждой песчинке — по кусочку жизни. И эти кусочки из мгновений складываются в секунды, те — в минуты, часы и дни, в итоге завершаясь целыми неделями. Потом сами недели обращаются в мгновения.
Ньют и Томас теперь почти не видятся. Они не знают, сколько таких недель-мгновений прошло с момента их последней встречи. Они подхвачены сумасшедшим водоворотом песчинок, каждая из которых по-прежнему содержит в себе по частичке жизней, отдаляя их друг от друга все сильнее и сильнее.