— Жуткая дыра — это место. Давай поищем что-нибудь приличнее, Малфой?
Но дни шли, а ничего в моей жизни не менялось, кроме того, что все это понемногу становилось существованием.
Потом Блейз пропал почти на месяц, и когда он появился у меня вновь, я был на грани жизни и смерти. Он дотрагивался до меня, и лицо его выражало отвращение:
— Во что ты превратился, Малфой?
— Не забывай, это ты сделал меня таким, — зло зазвучал мой собственный голос, усиленный действием смеси кокаина и героина, расплавляющим теперь вены изнутри.
— У тебя всегда был выбор.
— Уйти на улицу?
— Начать работать. Делать дела. Как я.
— Работать? Ты же сам говорил, что Малфои не созданы для работы.
— Работать на меня, Драко! Но лишний раз я убеждаюсь: как был ты идиотом, так им и остался. Я давал тебе деньги, давал порошок, но ты даже не начал барыжить, а я надеялся, черт тебя дери, что ты слезешь с меня, Малфой.
— Я не лез к тебе и на тебя.
— Ты должен был как-то платить.
— То есть…
— В любом случае, — перебивает меня Забини, — я вынужден уехать. Мои дела в Лондоне идут не так, как я рассчитывал, а посему мы с Пэнси улетаем во Францию.
— Ты бросаешь меня здесь одного?
Блейз садится в кровати и взъерошивает кучерявые волосы — это выдает в нем раздражение.
— Я могу оставить тебе тысячу или пару тысяч, но тебе это не даст ничего. Ты просрешь эти деньги, не умея зарабатывать на них, и окажешься в том же дерьме, что и сейчас. Знаешь, Малфой, когда я отселил тебя сюда, я надеялся, что хотя бы убогость этого места заставит тебя шевелиться, но нет, ты готов нырнуть на самое дно, лишь бы не оставаться верным своим идиотским убеждениям.
Он был прав.
Он во всем, мать его, оказался прав. И когда, молча, ушел, хлопнув дверью, и когда все же оставил на обеденном столе пачку мятых банкнот — вытащив из кармана все, что там было:
— Я не могу тебе помочь, Малфой, и никто не сможет. Пока ты не проснешься сам.
Безнадежность.
Теперь берег моего одиночества пах ею.
А еще немного тухлым мясом и спиртом.
Я не мог спрятаться от действительности даже в наркотическом бреду.
Да, и мне было одиноко настолько, что я надевал старую мантию и гулял по магическим кварталам, спрятав лицо в капюшоне. Пару раз я встречал знакомых и тогда, протянув руку для приветствия, я получал вежливый кивок, и все мои псевдо друзья спешили покинуть место встречи, не поинтересовавшись даже, почему я так выгляжу. Я видел в их глазах страх.
Блейз во всем оказался прав. И в том, что деньги закончатся быстро. Хотя на случай ломок у меня была справка о несуществующей болезни, и я получал дозу морфия в маггловской клинике, но мне было нечего есть, и нечем платить за квартиру.
Хозяйка грозилась выставить меня за долги и не делала это только потому, что боялась тех ребят, что заходили ко мне по вечерам.
Я нашел способ сводить концы с концами.
Сложный. Неприемлемый для старого Малфоя. Для нового это входило в привычку.
Наркота становилась все более дешевой и гадкой. У меня начали крошиться зубы и выпадать волосы. За полгода такой жизни я стал похож на старика — тощего и зловонного. Смотреть на собственное отражение в зеркале становилось противно.
Все чаще и чаще морфий, и призрачнее видения.
Те временем на город опустилась осенняя непроглядная мгла.
Сырая осень. В ее завершении небо собралось выплакать все слезы, что сдерживало месяцами. Я заблудился где-то в этих ноябрях.
Земля расправила вены деревьев точно в ожидании дозы, как и я. А ее все нет, я вижу красные капли крови, падающие на мостовую. Это не листья, а жажда. Если ее не утолить, они свернутся, почернеют, так же, как жизнь внутри меня.
…
Но грязное покрывало осени сменяет чистый, белый лист зимы. Можно писать историю заново, да сломалось перо. Растекаются кляксы.
В один из декабрьских вечеров, похожий на другие, словно брат-близнец, я возвращаюсь к себе. Я получил инъекцию в маггловской больнице, и мне, можно сказать, повезло. Удалось раздобыть мелочи на еду. И теперь я прижимал к себе бумажный пакет с сэндвичами.
Мороз крепчал и ледяными пальцами забирался под пальто. Я ускорил шаг, но все равно чувствовал, что буквально заледенел. Оставалось пройти всего пару кварталов, но на следующем перекрестке можно было сократить дорогу, пройдя массив по диагонали. Недолго думая, я свернул на внутреннюю дорожку. Тихо и совсем темно. Фонари, которые скудно освещали улицы этой части города, еще не зажглись, и я шел, не думая ни о чем, кроме того, как не растянуться на скользкой дороге.
За этим я и не заметил, как ко мне подкрались сзади. Чья-то огромная лапа легла на мой рот, и я почувствовал тычок под ребра. Задыхаясь, я выронил пакет. Громила, который поддерживал меня, что-то пробормотал.
— Ты уверен, что это не Эрни? — раздался сиплый голос.
— Торчок какой-то, — пробасил великан.
— Ну и брось его, валим отсюда.
Хватка ослабла, и пока я сползал на землю, увидел быстро удаляющиеся спины в темных куртках.
Не знаю, отчего это так, но сил вставать, а тем более идти у меня не осталось. Я лежал, понимая, что могу замерзнуть насмерть. И вдруг многолетняя усталость огромной каменной плитой придавила меня к земле так, что я понял, что давно не могу подняться. Пришел мой час — из положения на коленях — переползти себе тихо в могилу.
Я лежал и смотрел в небо, которое в ответ глазело на меня миллионом своих ясных глас. Становилось все холоднее, от дыхания перестали подниматься облачка пара, и нестерпимо захотелось спать.
Проповедь.
— Мистер, эй! Мистер, — слышался резкий женский голосок над ухом, —откройте глаза. О, Мерлин, о… что же делать?!
Я не планировал возвращаться в подлунный мир, но обращение к Мерлину посреди маггловского квартала Лондона заставило меня разодрать веки.
— Грейнджер?
— Малфой?!
Между ее лицом и моим носом меньше фута, и она наклоняется еще ближе, обжигая своим дыханием и запахом какой-то выпечки.
— Что?! О, как ты здесь оказался? Тебе плохо?
— Мне отлично, просто заебись, — отозвался я, чувствуя, как изнутри меня наполняет неожиданно-проснувшаяся злоба.
— Ступай, куда шла, оставь меня!
— Но я просто не могу поверить… ты здесь… в не магической части Лондона… у которой репутация самого криминального района. Послушай, неужели ты…
Взгляд Грейнджер оценивающе скользит по моему лицу и одежде, и здесь надо вспомнить, что она совершенно не глупа и тут же понимает что к чему. За несколько мгновений ее лицо меняет целую палитру чувств. Но совладав со всеми ними, в ней остается лишь хорошо мной изученный за годы совместного обучения образ отличницы, везде и во всем пытающейся поступить по совести.
— Давай я помогу тебе встать, Малфой. Тебе, наверняка нужен врач. Я могу вызвать скорую помощь.
И эта формальная вежливость буквально выводит меня из себя. Если бы у меня оставались хоть какие-то силы, я бы врезал ей хорошенько, но вслух лишь вырывается:
— Что, Грейнджер, каково видеть своего поверженного врага? Мне-то этого никогда не узнать, Золотое Трио всегда на высоте.
— Я никогда не считала тебя своим врагом.
— Какая жалость, а я считал.
Пущенная мною шпилька возымела должный эффект — глаза Грейнджер становятся щелками, и она шипит в ответ:
— С каких это пор Малфои предпочитают маггловские зелья?
— С тех самых, как грязнокровки стали править миром.
Она дышит часто и поверхностно и, кажется, готова плюнуть мне в лицо, а мне безразлично, ибо старая, почти забытая злость горячей волной вернула в тело жизнь и способность ненавидеть ее до последнего вздоха. Но Грейнджер вдруг делает вещь, мною никак не предполагаемую. Встав на колени рядом, она ловко просовывает руку мне под спину и изо всех сил тянет, пытаясь усадить. Этот жест обескураживает настолько, что я хватаюсь за ее плечи, чтобы обрести опору и встать. Через несколько минут и дюжины неловких попыток, получив пару синяков от ее рук и локтей, я все же оказываюсь в вертикальном положении.
Ноги дрожат, и она, видя это, все еще поддерживает меня за плечи:
— Куда тебя доставить, Малфой? — вопрошает она, а я лишь веду плечами.
— Идти мне собственно некуда.
Тогда я чувствую, что рука ее вплетается в мою, и тут же туннель трансгрессии затягивает меня в свое чрево. В его тесноте я ориентируюсь только на сбивчивое дыхание Грейнджер. И вот мы посреди небольшой комнаты с жарко-натопленным камином.
Она усаживает меня в кресло и стаскивает обувь. Мне стыдно, когда из дырявых носков показываются пальцы, но она будто не видит этого. Тихо ругаясь, девушка борется с пуговицами моего пальто, узлами на шарфе и перчатками. Стащив с дивана огромный колючий плед, она заворачивает в него мои ноги, заклинанием разогревает чайник.
Сегодня в знакомом театре сумасшедших — отличная постановка — старая школьная неприятельница готовит раскаленный кофе и приносит его мне на маленьком подносе. Рядом с чашкой посыпанные сахаром пончики. И пока она со всем этим возилась, немного сладкой пудры осталось у нее на носу. Но Грейнджер не видит — слишком встревожена, и говорит, говорит что-то:
— Ты дерьмово выглядишь, Малфой, — это единственное что слышу я, и она, пожалуй, первая из знакомых, кто сказал это вслух. Что ж она всегда была отвратительно прямой и честной.
— А ты совсем наоборот — похорошела, — скалюсь я, — приударил бы за тобой, сложись обстоятельства по-другому.
— Издеваешься, да?
— Скорее проверяю, насколько сохранилась способность иронизировать, — отвечаю я с набитым ртом, — скажи лучше, зачем ты меня сюда притащила.
— Знаешь что? — она начала терять терпение, — было бы глупо оставить тебя там, в сугробе под кайфом. Сегодня очень холодно, и до утра бы ты точно не протянул.
— Но я с успехом протянул бы ноги.
— Это было твоей целью?
— Некоторые вещи, Грейнджер, лучше оставить так, как есть и не трогать.
После этой фразы она долго молчит и сморит, как я один за другим уничтожаю ее дурацкие пончики. Она дважды подливает кофе и предлагает спуститься и купить что-нибудь мясное в ресторанчике напротив. И хотя мой желудок салютовал восторгом при слове «мясо», засранец Драко лишь дернул носом и сказал:
— Не смею тебя больше задерживать, ты была очень любезна и можешь уже вернуть мою одежду и показать, где здесь выход.
— Я постелю тебе на диване, — предлагает она каким-то странным тоном, будто не позволяя отказаться, да я и не против. Бессилие внутри все равно не дало бы подняться с места. Она это понимает, но вежливо просит остаться, оставляя иллюзию права на выбор.
— Ну, хорошо, я тебя не стесню, уберусь завтра утром. Ты, наверное, даже проснуться не успеешь.
…
Я ошибся, и она успела не только проснуться, но и встать рядом со мной, что-то помешивая в маленькой цветастой кружке.
— Доброе утро, как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, что напомнила — говенно, — слабо отзываюсь я, понимая, что меня уже полностью отпустило. По совести сказать, те дозы, что я получал в больнице, не соответствовали моим потребностям, и дарили лишь временное облегчение. Никаких иных миров, иллюзий, бреда — просто временная возможность отдохнуть от ноющей боли во всем теле.
— Я могу чем-то помочь? — тепло спросила она, и этот ее добрый тон снова поднял во мне волну раздражения.
— Можешь! — со злостью каркнул я, — если дашь денег на дозу и уберешься.
Как ни странно я не увидел в карих глазах и намека на раздражение, скорее жалость, что, кажется, еще хуже. Я со стоном попытался подняться с дивана, но слабость была такой, что я не смог даже скинуть с себя плед. И тогда Грейнджер, кивнув каким-то своим мыслям, вдруг села рядом, чуть задев мою ногу через одеяло.
Она едва коснулась моего потного лба кончиками пальцев, затем откинула одеяло, так, чтобы освободить руки.
— Заверни рукава, — скорее не просьба, а требование.
И я послушно показываю запястья.
Лицо ее строгое, но не злое, складки у губ выдают скорбь:
— Я так понимаю, ты играешься с этим уже давно.
— Точно не знаю сколько, потерял счет времени с тех пор, как остался один. Оно мне ни к чему.
Грейнджер достает из-за пояса палочку и, проведя по воспаленным дорожкам, шепчет заклинание. Становится немного легче, если бы не следующая ее фраза, я готов бы был поверить, что она может избавить меня от боли совсем:
— От маггловских наркотиков у магов нет зелий. Я лишь могу облегчать твою боль слегка. Но тебе придется терпеть ее еще долго.
— А с чего это ты решила, что я хочу, чтобы ты помогала?
Глаза девушки округляются, выдавая удивление:
— А разве я оставила тебе возможность отказаться? Тебе, может быть, есть куда пойти? Работа? Деньги? Или, скажи мне, ты можешь хотя бы украсть, чтобы выжить?
И тут она попадает в самую точку. Мое положение подразумевало подобные нечестные занятия, но родители столь глубоко заложили в моем воспитании понятия о дурацкой порядочности и собственной исключительности, что я скорее бы умер, чем опустился до такого.
— Вот, выпей, это тоже не будет лишним, — она протягивает мне кружку с дымящейся жидкостью.
— Прежде, чем попробую, скажи, что это за зелье.
— Это куриный бульон, Малфой. На тебя смотреть противно.
…
Вечером Грейнджер другая. Страшно раздраженная, она возвращается с работы и швыряет в угол свое немодное, старое пальто. Что-то бормоча под нос, она проносится мимо меня, не удостоив даже взгляда, лишь роняет сквозь зубы:
— Ты живой?
А я действительно жив, но с трудом, какая-то гнида насыпала между венами раскаленный песок, и мне чудилось, что тушка Драко Малфоя поджаривается на медленном огне.
В обратную сторону она проходит, облаченная в домашнее платье, где-то перепачканное углем, где-то усаженное жирными пятнами. На третьем круге по комнате этот вихрь, наконец, замечает меня и, не проронив ни слова, подходит. Прочтя над предплечьем заклинание, она стукает о прикроватную тумбу чашкой с бульоном и уходит.
— Можно было и спросить, как я сегодня, или хотя бы просто поздороваться.
Молния взгляда, и она захлопывает дверь, отделяющую ее спальню, от комнаты, где лежу я.
Мыши.
На следующий день под кожу кто-то запустил целую стаю мышей, и они рыскали там, внутри, царапая вены когтями. Когда и этого стало мало, они вгрызались в плоть, терзая ее, раздирая и уничтожая. Я с ужасом смотрел на собственные руки, но не видел ничего кроме бледной кожи.
Терпеть становилось невозможно, дальше без дозы прямой путь на тот свет. Я пытаюсь встать и понимаю — сука Грейнджер приковала меня к дивану заклинанием.
Вечером разговорчивость так и не вернулась к девушке, да и мне было не до дружеских бесед — тело выворачивало наизнанку и разбирало по костям, а потом складывало обратно в случайном порядке. Возможно, я выл или матерился, потому что Грейнджер, наконец, все же подошла ко мне.
Вместо заклинания и бульона, который все равно не полез бы в сжавшееся горло, на лбу оказалось прохладное мокрое полотенце, а пальцы девушки едва заметно коснулись моего затылка. Кажется, я слышал глупость: «Все будет хорошо»…
Вылетело, сорвалось с ее уст, и на щеке я увидел слезу.
— П-почему т-ты это делаешь?
— Это не ради тебя, Малфой, только ради себя. Ради чистой совести.
…
Дальше внутри поселились крысы. Их когти и зубы не сравнить с мышиными. Такую боль тяжело сравнить даже с пытками заклятьем «Cricio». Я проклинал Грейнджер последними словами, за то, что приковала меня к дивану. За то, что заставила подняться в тот вечер.
Лучше сдохнуть.
Дни шли, но изменений происходило мало. Грейнджер читала надо мной заклинания и, по-моему, даже маггловские молитвы, поила бульоном, который большей частью выблевывался назад. Она убирала это при помощи волшебства, потому что довести меня до душа у нее все равно вряд ли бы получилось. Я был уверен, что разучился ходить.
Но в какой-то день, после очередной порции ее отвратительного супа, ко мне вернулась способность разговаривать: